Читать книгу «Выставка» онлайн полностью📖 — Миодрага Кайтез — MyBook.
image
cover










На следующее утро рядом с траурным извещением появилась тоже приклеенная скотчем, но только снаружи, листовка: под контуром грузовичка излагалось весьма выгодное предложение по организации переезда, до двух тонн (с грузчиками или без оных). С листовки бахромой свисали полоски с номером телефона, которые не составляло никакого труда оторвать.

Почти весь позапрошлый год Раджа на скамеечке накалывал Боби (полуголому, в шортах и сандалиях, когда позволяла погода), воздевшему руку как авиньонская дева[7], под пазухой, так, по-соседски, маленький двухместный боб, добавив к нему длинноватое кредо: Люби, лги, и будь хорошим, потому что уже завтра можешь умереть, не более пяти-шести букв в один прием, для чего Боби ежемесячно находил время и набирался отваги. Предварительно он в один сеанс выдержал двухместный боб. Если бы не избранный сюжет – не выдержал бы.

(Заметка об отце Боби, тормозящему в двухместной команде боба, чей талант был бы профукан, если бы не были предприняты определенные усилия, и вот он, когда Боби был еще Бобишкой, сосунком, отправился на поиски лучших условий для тренировок вслед за звездами (которые определяют любую судьбу, объяснил ему некий звездочет, несостоявшийся шекспиролог, один из тех, кто украшает овал лица фрайерски выбритой узенькой бородкой). А звезды недвусмысленно говорили: мир, воплощенный в мутном вираже, образованном глазами, шлемами, шутками, улыбками, флажками, сердцами (преимущественно женскими), в вираже, прижимающем к самому ребру ледяного желоба, к которому в результате ужасающей скорости центробежная сила прижимает почки бобслеиста, этот мир уже нетерпеливо проклевывался в будущем чемпионе, Бобишкином отце, и ему только и оставалось, что мчаться по этому миру навстречу любому виражу – звездочет рассчитал для него аппликатуру ординаты к абсциссе – береги ноги!? И так вот Бобишка, наряду с приключениями картонных героев, сидя на коленях у матери, заваленных журналами «Вог» и «Сан» (о, их первая добрейшая соседка Злата, упокой ее душу, всегда готовая прийти на помощь, всячески старалась отвратить маму от подобного чтения), вместе с мировой общественностью следил за тем, как это расчудесное чудо с загорелым лицом и широкой улыбкой, с глазами, вечно скрытыми за солнечными очками, на модных летних курортах в компании официальных красавиц — ходит под парусом, а на зимних – носится по бобслейным трассам, до тех пор, пока в один прекрасный день, когда снегом занесло половину мира (примерно в районе пятого дня рождения Бобишки), это чудо не решило после нескольких бутылок шампанского выйти к ледовому желобу под светом прожекторов и уступить в двухместном бобе роль тормозящего чьей-то наследнице ряда отелей. Потом специализированные журналы месяцами обсуждали, смогли бы защитные шлемы спасти их, или же их не могли спасти даже шлемы. Последний официальный снимок Бобишкиного отца, под поднятой ногой которого словно подстреленный медведь сверкал серебряный двухместный 606-49, никто не мог отобрать у мамы, даже когда ее увозили в морг. А когда фотографию удалось отнять, она оказалась пропитанной кровью из перерезанных вен матери. Злата и тут пришлась ко двору, но поначалу, пока не оформила попечительство, она могла только до бессознательности поглаживать Бобишку по затылку: Все будет хорошо, милый мой мальчик. Ты никогда не будешь таким, как твой отец. Как только Злата скончалась, Боби продал родной дом и переселился в город.)

И тогда, как только перешли к текстуальной части татуировки, где-то два года тому назад, всего через несколько дней после того, как в последний раз во дворе видели деда Октавиана с его шахматами из розового дерева, тот с высоты третьего этажа упросил (ему удалось собраться с силами и встать с постели) молодого Боби, наслышавшись, что это золотой юноша, подняться наверх, чтобы написать письмо, на которое дед возлагал большие надежды. Боби не отказался, и поднимался (в общей сложности семь раз за неполный год) к подслеповатому соседу, внезапно обуянному – тебя это особенно заинтересует, Боби многозначительно подмигнул Радже, героически (как и следует тому, кто привык называть вещи своими именами) стерпев уколы иглой – идеей сюжета последнего образа, который проводит его из этого мира и т. д. Припомнил человек, что у него где-то есть внучка, и что он, наверное, сможет найти ее с чьей-нибудь помощью, и вытащил из коробочки пачечку частично зашифрованных телеграмм (таковых за полвека накопилось три штуки) на итальянском языке, и, исполнившись надеждой, вручил их мне, после чего начал жить днем, когда сможет ощупать внученъкино личико (как ощупал мое). Что же касается его самого, то он был готов моментально, после этого ощупывания, позволить внученьке навечно закрыть его усталые глаза своей воздушной рученькой.

Чокнулись за сотрудничество (для этого Боби пришлось приподнять деда в кровати) больничной порцией винца, после чего Боби целых два часа просидел в головах у деда Октавиана, слушал, кивал и вертел головой, попыхивал сигаретой, задирал майку, разглядывая под пазухой незавершенную татуировку, забавлялся своим диктофоном.

И наслушался Боби юношеского голоса деда Октавиана на уроках ускоренного курса итальянского языка, и усыпляющего перестука колес и свистка поезда, в который Октавиан вскочит прямо на ходу, и из которого его молодая нога впервые ступит на землю предков (свисток этот дед и сегодня – ты бы слышал его! – воспроизводил весьма живо) по прибытии на главный железнодорожный вокзал Триеста, и раздающегося время от времени перестука шахматных фигур в доске, лежащей меж рубашек в чемодане над его головой.