Важное дело Раджи состояло в пережевывании ириски и неотложном выстраивании отношения – возникшего из нежелания попасть в капкан высокомерного пренебрежения, в который, скажем, обычно попадают академические художники перед первобытным видением мира глазами наивных живописцев – к чертежам под скамеечкой, к выстроенным фалангой ромбам. Неудержимое стремление наземных чертежей завоевать статус уличной достопримечательности и актуального обстоятельства заставляли Раджу углубить это отношение.

В это мгновение Владица Перц на парковке, как назло, подключал сигнализацию. Предварительно он как следует растолкал микролитражку и добротно встряхнул автомобиль сзади. Когда огненно-водянистая парочка подошла к нему, он встретил ее, выкатив грудь колесом, однако коленки его тут же подогнулись, словно от усилившегося впечатления, будто несколько его голов окончательно и бесповоротно разругались, и каждая из них тащит в свою сторону, сначала стиснул губы, но тут же втянул их и, прежде чем завершить церемонию встречи, слегка пощелкал вставной челюстью в сторону пришельцев с тем, чтобы с врожденным чувством вкуса придать происходящему определенную форму и содержание. Щелканье челюстью синхронно совпало с жалобным плачем куклы. Вслед за этим Владица Перц как-то легко и быстро, учитывая характер встречи, принял конверт (так, наверное, принимают ноту с объявлением войны), который женщинка с максимально возможного расстояния с трудом сунула меж двух его когтей.

Сделав дело, ради которого заявилась сюда, парочка немедленно повернулась налево кругом. Они уже отказались от мысли потребовать расписку в получении официального документа. Женщинка внезапно ощутила жажду, а поскольку проглядела краник, который, по правде говоря – подчеркнем в свое время – был совершенно неприметен с тыльной стороны здания, упустила возможность принести себя в жертву и напиться водищи именно из этого крана, показав тем самым кому надо, что и у нее есть душа. Вместо этого она принялась топтать высокими каблуками гальку, подорожник и одуванчики в полном соответствии с внезапно возникшим планом добраться до служебного автомобиля, оставленного на оборудованной парковке, находящейся в ведении Городского ритуального учреждения, неподалеку от мини-рынка, рядом с контейнерами. (На рынке женщинка по инерции упустит возможность приобрести особо популярную в тот день гусиную печенку и ментоловый сироп. В автомобиле ее ждала бутылочка деминерализованной воды). Мужчина с водянистыми глазами, серая материя, ковылял за ней, ежеминутно оглядываясь на вытянутую, словно с пистолетом, руку Владицы с конвертом меж двух когтей. Он ни в жизнь бы не поверил, что целившийся в него конвертом человек никогда не служил в армии. Этот же, с водянистыми глазами, был готов к схватке, и уже разработал отличный стратегический план, мобилизовал силы, просчитал возможные потери, сформировал штаб. Отныне сюда будешь являться сама, это для моих нервов чересчур, так что я тебе передаю руководство рабочим органом.

Супружница усача поднялась на небольшую платформу и нажала кнопку. Как только платформа, скользящая по вертикальным направляющим, с легкими подергиваниями стала возносить ее на крышу к мужу, металлическая крышка механизма, несмотря на свою тяжесть, тихо раскрылась по центру, чтобы пропустить супругу. Она передала мужу термос с кофе и поправила на голове собранные в пучок волосы. Муж с удовольствием взялся за термос и передал ей бинокль.

Нет, не сойдет вам ваша задумка так легко, разошелся Раджа, прирожденный боец, запустив свои слова вслед форсированно отступавшей парочке. Встряхнул гривой волос и продолжил сидеть на скамеечке, погрузившись половинкой задницы в дыру, и продолжил потихоньку чесать своим почерневшим от ириски языком, герменевтически точно указывая пальцем на произведение под своими ногами (вроде тех, кто в самые тяжкие времена не теряет веры в силу художественного самовыражения), доказывая тем самым парочке, что только благодаря его исключительно добровольному ангажементу и уважению к известной им конвенции ромбы рядом с окружностью остались на своем месте, прочно начертанные на земле, иначе давно бы уже рванули из своей надежной засады и набросились бы на насильников, кем бы те ни были.

Я шел по мостику, возвращаясь с той стороны канала. Серый полосато-черный материал подчеркивал ножки женщины в искрометном блейзере. Эти ножки эгоистично выглядывали из-под юбки, от колена и ниже. Мои старинные друзья непременно указали бы на них пальцем, как указывали на упаковку из-под каких-нибудь импортных нейлоновых чулок, вызывая в памяти, как сам я на их вопрос, на что именно надо в первую очередь обращать внимание в женщине, ответил: на нос. На ножки, на ножки в первую очередь смотри, при чем тут нос, закричали все (кроме единственного Савы), суя мне под нос (вот для чего нос нужен, вот он тебе для чего, поучал меня Петко, который очень любил ухватить за шею какого-нибудь придурка и уставиться на него: Плюнь, плюнь! и держать его так изо всех сил и кричать до тех пор, пока придурок, поняв, что все его попытки хоть как-то вырваться из тисков Петко, не решался плюнуть, после чего тот со вздохом облегчения хлопал его по спине: Ну, каково я тебя вздрочил!}, суя мне под нос, скажем, коленки мулатки с упаковки. Оставьте его в покое, оборвал их Сава, который утверждал, что ножки не так уж и важны, потому что всегда оказываются за спиной, на плечах.

Непрерывные и учащенные тычки указательного пальца Раджи в сторону чертежа на земле не только сдерживали ударные ромбы, но и одновременно обращались к парочке, призывая их лично (поскольку они дали знать, что это им нравится) убедиться в том, что он совершает не безобидные действия, и что чертеж, на который он обращает их внимание, не какая-то там обычная ерунда. На все это женщинка, не останавливаясь, только сухо и профилактически улыбнулась. Здесь все-таки люди живут, если вы не заметили, выпалил Раджа, показывая, что улыбка ничуть не могла поколебать его, а уж тем менее усомниться в силе художественного выражения. Однако он почувствовал, что в таком скользком деле ему просто необходим хоть какой-то союзник, насколько бы незначительной была сила такового. Не так ли? обратился он к ступавшему по мостику соседу, осиянному солнцем. Раджа продолжал тыкать пальцем в землю, и любому человеку должно было стать яснее ясного, каких именно людей он имеет в виду, и где они, эти люди, живут. И именно в этот момент на улочке появился в полном параде контролер водомерных счетчиков, у которого каждый волосок был на своем месте, имея на руках точнейший список, с помощью которого он мог в случае необходимости установить количество людей в каждом семействе. Именно так, откликнулся он вместо того, к кому был обращен риторический вопрос, и направился к контрольному люку водопровода на заднем дворе.

Хорошо вам только вопросы задавать, полагая, что все ваши планы неприкосновенны. Честь и хвала урбанистам, но у космоса свои планы, и он осуществляет их, ни у кого не спрашивая пардона, внезапно порыв сильного ветра пришелся аппликатурно^[6] по огненно-водянистой парочке, и стало ясно, на чьей он стороне, с кем состоит в союзе. Никогда еще сосед Раджа с такой важностью не расправлял по плечам свои густые каштановые (с редкой сединой) кудри. Не так ли, соседи? как по заказу, вышли из дома во двор два македонца, которые каждый год в это время приезжали в город, и всегда предпочитали не поселяться в гостинице, а останавливаться здесь, в квартире номер один, первый этаж, на три дня, пока работала гастрономическая выставка, уважаемыми участниками которой они были. Вы, по крайней мере, разбираетесь в таких делах. (Кстати, хозяина квартиры, технического секретаря выставочного центра, вряд ли можно было увидеть на собраниях домового комитета, требовавших обязательного присутствия, если бы такие собрания вообще проводились. Только за день до появления новых гостей какая-то глухонемая женщина, или же ее также глухонемая родственница, являлась убраться в квартире и сменить постельное белье). Так уж у него получается, осклабился македонец, тот, что потолще.

Тем не менее, угроза выселения на все четыре стороны немедленно навалилась на всех обитателей подъезда, придавив их снаружи и изнутри, а Владицу Перца прижала изнутри еще и в форме официального документа, от которого он, однажды приняв его от огненно-водянистой парочки и сохранив как незаживающую рану в шелковой подкладке своего пиджака, больше не мог отделаться, и который каждый раз, когда он прикладывал ладони к области сердца, напоминал ему оттуда, что не лучшее время прикладывать ладони к области сердца.

* * *

Душа моя, успокой своих, скажи им, что первый блин всегда комом, и т. п. К сожалению, дела обстоят так, что визионерские носяры будут еще соваться в паршивые фасады. Сегодня заседал наш небольшой рабочий орган. Зеленый свет для «Демолирен групп» пока не дали. Придется всем пошевелить мозгами. Пока еще мы все в положении стенд бай. Сечешь?

Нет, ты подумай, некий Октавиан (представь себе морду с таким именем), почти слепой, с мудями, как говорят, до колена и с душой, готовой к отлету на пороге своего девяностолетия, жилец с паршивого третьего этажа, квартира номер девять, сразу у лестницы, ведущей на крышу, свешивается сверху через перила, выглядывает, будто ждет кого-то с нетерпением, да так мужественно согнулся, что даже собственные яйца, которые должны были сработать как противовес и как-то подстраховать его, не помогли, и он героически грохнулся на площадку второго этажа.

Я там была по заданию. Познакомилась с главным следователем, броской, но скучной личностью. Помнишь ту ночь в городском парке, когда ты оплакивала свою пролетевшую молодость? Когда тебе так хотелось понимания и утешения? Когда у тебя оставался последний глоток «столичной», и ты обратилась к мраморному бюсту поэта (вы встретились в ваши только что исполнившиеся двадцать девять, да только его «29» были выбиты золотом, что быстро нас лишает жизни)? Помнишь? Так вот, как у тебя тогда сложилось с этим бюстом, так и у меня примерно так же получилось со следователем (который, кстати, сам руководит – я дважды проверила – литературным кружком в Следственном): в общении со мной он опирался исключительно на собственный бюст: о чем бы я его ни спрашивала, он только пожимал плечами, что бы я ему ни предложила, он только мотал головой. Ты ведь знаешь, меня интересовало только то, как он закроет дело, и можно ли вообще дела не открывать. Взяли бы да и снесли. Я уверена, что на такое поведение следователя прямо влияла его помощница, эдакая аспида, ни на минуту нас не оставляла с глазу на глаз. Ты бы видела ее прическу. Чудище морское. Буквально всем телом перекрывала доступ к этому человеку. В нашу пользу играет то, что он из тех (как уверяют наши контакты), кто, ковыряясь в собственной душе, только изображают из себя профессионалов. Поэт. Мой человек. Представь, у него нет мобильника! А компьютер? – я долго не могла прийти в себя. Компьютер есть. Служебный, отрезала Аспида. Она и телефонисткой служит в их небольшой команде. Кстати, похоже, что у нее этой самой штучки нет. Но это неважно, я уверена, что в последующем мы свое присутствие на площадке усилим за их счет, в превентивных целях, чтобы, по возможности, предупредить инциденты, подобные тому, что случилось с дедом Октавианом. Возможность применения силы мы пока не рассматриваем, тем более в такой деликатной ситуации.

Надолго ли затормозилось? это заинтересует твоего босса. Дед еще жив, но это несущественно, тянет на аппаратах, но не пройдет и нескольких дней, как их отключат. Все вместе, как мы полагаем, опираясь на полученную инсайдерскую информацию, дело затянется недели на две. К счастью, этот баран герр Живкович справляется. Как там «Демолирен групп», нервничает? Отвратительные парни. Бросились, не дожидаясь решения суда, а реконструкция событий, макет военного комплекса подействовали на психологический профиль покойника, ожидаемое патологоанатомическое заключение повисло в воздухе под воздействием притяжения земли и немощных мышц деда Октавиана (большой вопрос, как это ему удалось подняться со смертного одра) с одной стороны, и противовесом в промежности с другой стороны, о чем я тебе уже рассказывала, что, если только коротко, вызывало подозрение, что дедушке кто-то помог с перилами, чтобы он смог получше рассмотреть происходящее. Аспида даже попыталась намекнуть на возможность личной драмы с вероятным воздействием на ход событий, как она выразилась, и пришила к делу какое-то сомнительное ДТП, случившееся две недели тому назад, в котором обвинили некую дедову внучку, вроде как балерину, по свидетельству жителей гадюшника, иностранку, хотя в Иностранном отделе, как утверждают, на учете не состоит (так вот, она пропустила регулярный визит к своему дедуле, потому он, наверное, и высматривал ее, высунувшись), но с учетом такой связи, поскольку балерина где-то все-таки проходит, следовало бы подключить и спецколлег, дело бы затянулось, и следователь – я прямо так и вижу – махнул бы на него рукой. Это мой человек, говорю я тебе.

Что касается жильцов, то все они как-то дружно уперлись. Как ты знаешь, мы им обеспечили пристойные варианты, но никто съезжать не желает.

Эй, может, в субботу сходим на открытие строительной выставки? Как у тебя с целлюлитом? Мой меня просто убивает.

Да, несмотря на Аспиду, я перехватила взгляд следователя. Ничего мне это не говорит! Спрашиваешь, как там мой Миленко? Да брось ты!

* * *

Внезапно хлопнуло оконная рама у деда Октавиана на третьем этаже. Могла ли она оставаться открытой два с половиной месяца? Я почувствовал, как мне сжали руку. Мы с соседом Владицей дождемся, когда она хлопнет еще раз. Проследим за ней. Дружно поворачиваем шеи так, чтобы козырек ни в коем случае не перекрывал наши взгляды, направленные вверх. Еще сильнее она хлопнула два с половиной месяца тому назад, даже разбудила меня. В тот день, примерно в 16.05, я посмотрел на часы, смерть особенно радостно, по-хозяйски, соединила деда Октавиана и меня.

Я сразу же выбежал в коридор. Не было более нам, жильцам, покоя ни в коридоре, ни на унитазе, ни на плоской крыше, где-то нам уже обеспечили необходимое размещение, ничуть нам не хотелось разбегаться на все четыре стороны света, но пока еще нигде в нашей (акустически очень плохо изолированной) халупе не слышалось щелканье чемоданных замочков, стук чемоданных колесиков по половицам под грузом упакованного в них барахлишка, так что я, неупакованный и взволнованный, выскочил в полной уверенности, что разрушители по-разбойничьи, не считаясь ни с кем и ни с чем, навалились без предупреждения с кирками. Но застал я только деда Октавиана. В распахнутом домашнем халате лежал он посреди лестничной площадки второго этажа, примерно перед квартирой номер пять, куда (увы, так величественно) чебурахнулся с этажа третьего.

Уже по разбросу членов тела деда Октавиана было понятно, что жизни ему больше не будет, хотя он еще и дышал.

О, давно бы он уже был среди ангелов, если бы не вы, добавляли обиженные врачи, которые, пока их не выгнали год тому назад – вы еще об этом услышите – регулярно навещали его.

Я стоял и глядел на поросшие редкими седыми волосьями шары в дряблом мешочке, лежащие меж всеми этими членами, на полуголую фигуру, валяющуюся у моих ног. Рядом со сферически разбросанными живописными и изломанными длинными седыми волосами деда Октавиана, которым сейчас не помогли бы никакие кератиновые комплексы и регенераторы, на расстоянии полуметра валялась чудом разорванная круглая белая резинка. До этого дня меня с дедом Октавианом связывал только один и тот же пенсионно-инвалидный фонд. Но в тот момент я поверил, что теперь мы связаны гораздо крепче, чем при его жизни, более того, что мы теперь неразделимы, что я, так сказать, занял его место (хотя я был моложе его почти на полвека). Ничего не трогай. Иначе бы я ухватил его за руку и не выпускал бы ее. О том, что я услышал над собой, на третьем этаже – а было похоже, что кто-то вытянулся во весь рост, да подпрыгнул, да затопал, да опять вытянулся, да хлопнул дверью – я не сказал никому, даже следователю, замаскировавшемуся в джинсы. Тот появился со своей помощницей спустя два часа, через сорок пять минут после врачей, которые уже увезли деда Октавиана. Да и что бы я им сказал? Что я не уверен, что из мертвой тишины, которая в то время воцарилась в подъезде, попыталось вырвать меня какое-то запоздало приснившееся эхо? Кстати, они не так уж меня и расспрашивали. Только заглянули в мою квартиру. Следователя больше всего заинтересовало старинное, хорошо сохранившееся издание Пушкина, которое я нашел над дверью, на коробке с предохранителями, когда вселился в халупу одиннадцать с половиной лет тому назад, оно там и пролежало до того самого дня. А ваш сосед из восьмой, похоже, своим Достоевским, насколько я смог рассмотреть из прихожей, разжигал печку, не знаю, как вы… или его жена…

Свидетельство о смерти деда Октавиана, первого из четырех последовавших, было напечатано в газетах в два раза больше (и в смысле размера тоже) стандартного. Этого послабления добилась для своих членов первичная организация местного союза слепых и слабовидящих. Раджа прилепил это траурное извещение с внутренней стороны верхней, застекленной половины намертво приколоченной левой створки входных дверей. Весь этот труд на глазах у соседей Раджа взвалил на себя, и никто его не заставлял делать это (разве что только тень деда Октавиана). За украшение свидетельства о смерти Раджа принялся моментально, осуществив свою идею: использовать достижения всех живых и мертвых школ каллиграфии, взяв у одной одно, у другой – другое, придав всем им свой личный стиль. Вот, скажем, указал Раджа на фирменный знак «В. И. Кон и сыновья», который по обоим бортам украшал черный длинный автомобиль, прибывший в улочку (от сыновей на полчаса раньше всех Раджа и узнал, что деда Октавиана отключили от аппарата, и получил от них дедово свидетельство о смерти, которое было официально зарегистрировано и в завещании, к чему прилагался набор бесплатных стандартных извещений о смерти, после чего сыновья отправились поздороваться с супругами из дома-близнеца), и пониже – «Набережная Жертв, 461» – вот это, когда с тем закончу, и, чтобы никто не усомнился, поднял над головой нестандартное объявление о смерти, вот это будет то что надо. Порыв художника ничто и никто уже не мог остановить. Никакие ограничительные рамки не могли остановить его вдохновение. Он вовсю разошелся, и вышел за тонкие ограничительные черные линии, смешивая на небольшой палитре зеленую и белую краску и насвистывая при этом мелодии Верди. В итоге от постулатов каллиграфии не осталось и камня на камне. Результат Раджиного вдохновения, скромно выставленного напоказ соседям, был таков, что никто не смог разобрать, кто это, когда и где. Единственное, чего ему удалось добиться смешением цвета и определенным распределением того, что в вольной интерпретации Раджи осталось от графем, был эффект развевающегося итальянского флага, чем художник, собственно говоря, намекнул на глубокие итальянские корни покойника, вы еще услышите о них, но тем самым взял на себя риск придать относительный трагизм случаю с дедом Октавианом. Я всего себя вложил в это, и даже больше,