Глава 3
Тихая охота, или кошки против собак

В японском языке два дерева, изображенные рядом, означают «роща», три – уже «лес». Вот и наш «Клуб» разросся: на учредительное собрание прибыл приволжский делегат Михаил Самарский. Давний знакомый Антося Ўладзiмiравiча, прошлым летом он помогал мне выхватывать из-под машин подругу, наклюкавшуюся на музыкальном фестивале и решившую покончить с собой у всех на глазах, так что уроженец Самары и мне стал преданным товарищем.

С утра волжский гость с Артуром Викторовичем и Антосем Уладзiмiравiчам посетили книжную выставку. Утренние скитания я непростительно проспал. Мы договорились перехватиться на станции метро «Бауманская». По традиции прошелся по перрону станции и отдал честь бронзовым скульптурам – московским побратимам парижских горгулий, не менее колоритным, но куда более пугающим.

Уже в вестибюле товарищи поспешили похвастаться новинками. «Все по 100 рублей! Пару экземпляров выставлю на “Авито” за 500 рублей!» – зазывающе прорекламировал Антось Уладзiмiравiч. Ему бы в продажники идти, что он забыл в логистике, не понимаю. Антось умеет зарабатывать из ничего: он ходит за покупками в магазины с самым высоким кэшбеком в месяце, прокручивает зарплату через лишнюю банковскую карту, чтобы заработать авиамили на билеты, и покупает молочку в ближайшем супермаркете с дисконтом в 40 %. Не удивлюсь, если в морозилке он держит полкабана, а на балконе – мешок картошки с дачи. Все-таки я неправильный беларус.

Собрав квартет, двинулись в кафе «Парос» на Спартаковской улице. Миша Самарский неоднократно рекомендовал ее Антосю Ўладзiмiравiчу и другим знакомым, а он знает толк в московских едальнях. В свое время Миша подготовил список, который подойдет как туристам, желающим сэкономить, так и москвичам, уставшим от фуд-моллов, фуд-маркетов, ресторанов Рапопорта и поп-ап-баров с поке.

– Еда – это не только про еду, а еще про антураж, – напирает Миша, широко размахивая рукой, – и создается этот антураж не дизайнерами интерьеров, а средой и публикой! Вот, например, вы едали в буфетах, открытых в вашем метро, на станциях «Войковская» или «Арбатская»? Вы хоть слышали про буфеты, которым скоро полвека исполнится? Где еще вы закажите тушеное говяжье сердце или вареные перепелиные яйца по 10 рублей за штуку!

Миша остановился, чтобы поправить ботинок. Бауманский район, где мы оказались сегодня, – кусочек Петербурга в Москве.

Как и детище Петра I, его населяли иностранцы, прописавшиеся в Немецкой слободе. От слободы не осталось ни духу, ни кирпича, зато картинки помогают додумать, как жилось москвичам три века назад: дом Шервуда украшают панно Сергея Андрияки – Лефортовский и Слободской дворцы, мост через реку, Петр I, соратники в камзолах и париках. Когда-то здесь красовался огромный портрет Станиславского, пока коммунальщики не закрасили мурал в целях борьбы с вандализмом. В России даже стены несвободны, а любая инициатива, в особенности – культурная, наказуема.

– …Или легендарный фудкорт в торговом центре «Дубровка» на Шарикоподшипниковской улице, 13, – продолжает Миша. – С одной стороны – цивильные узбекские, чеченские, азербайджанские и грузинские кафе для неженок и белоручек, а с другой – филиал честной Азии с щепоткой антисанитарии и полным пренебрежением законами: тут и курят, и выпивают, и в нарды на деньги рубятся. И ни одной женщины, кроме администратора!

Улицы вокруг метро «Бауманская» густо перерезаны проводами и кабелями, здания у вестибюля оккупированы многочисленными кафе, ресторанами и магазинами. Чуть поодаль расположился «Елоховский пассаж», за которым зеленеет стенами и золотится куполом Богоявленский собор.

Прошли мимо Елоховского подворья, где покоятся мощи святителя Алексия Московского, похоронены патриархи Сергий и Алексий II, но я знаю и более вескую причину посетить место: здесь крестили Пушкина. Подворье бросается в глаза издали, по людям, просящим милостыню на паперти во славу Господа и пристяжных.

– А лавки старообрядцев в Москве? В столице в любое время дня и ночи, даже не выходя из дому, вы получите на дом горячую пиццу или роллы с крабом, самую сырную пасту или жирные хинкали, а кто из вас пробовал жаркое из оленины или суп из репы, пирожки с курагой или котлеты из гороха? Посконная русская кухня – не просто диковинка, а дефицит, так что, если надумаете, поезжайте в трапезную в Рогожской слободе, где столкнетесь с русскими мужиками с бородой лопатой и в сапогах, списанных у Билибина, и женщинами в льняных нарядах с пудовыми косами. Правда, сегодня далеко можно не ходить: у тебя, Милорад, тоже на районе русскую кухню подают!

Самарский гость не слукавил: мы прошли мимо магазинчика Елоховского подворья, и людям невоцерковленным он покажется куда интереснее собора: в магазине самый большой в Москве ассортимент растительных колбас – куда шире, чем в лавках веганов, а также крупы, каши, выпечка и многое другое. А Миша продолжает распалять наш аппетит:

– Другое дело – заведения при посольствах, например, ресторан при молдавской дипмиссии, где вам с порога стопку наливки предложат, а по случаю юбилея поставят бутылку крепленого вина за счет заведения, или киргизский ресторан, который британская Guardian включила в топ-10 заведений Москвы в канун Чемпионата мира по футболу! Киргизы даже беларусское посольство с его кафе потеснили: кормят так вкусно, будто каждый день ждут в гости правительственную делегацию, а то и лично президента – и неважно, какой страны.

За беларусское посольство в Москве почувствовал обиду: я там работал (в посольстве, а не ресторане). Слушая Михаила, признал, что у него куда больше права называться москвичом, пусть я прожил в столице 13 лет. С такой мыслью остановился и закурил на пару с Артуром Викторовичем у памятника революционеру, близкому соратнику Ленина – Николаю Бауману с газетой «Искра» в руках. Антось и Миша остались на улице за компанию. После столь сытного описания у меня заурчало в животе. Антось Уладзiмiравiч осмелился высказать идею, будоражащую каждого участника квартета, и выругался за всю компанию:

– Фалафель мне в жопу. Заебали эти кластеры: негде поесть аутентичной еды, опять Москва теряет свой облик и растворяется в глобализации, еб вашего мэра. Надо нахуй выгнать этих архитекторов стрелочных и вернуть советских забулдыг. Охуенно же делали столовые и рюмочные в советские времена! Правда, есть было нечего.

«А ведь земляк прав, – я задумался, переваривая сказанное, и вспомнил давний разговор с земляком и его филиппику в адрес столицы. – Москва – город, который вечно торопится, и здесь нет, попросту не предусмотрено места для личного пространства. Развитие культуры еды сводится к фудкортам, а не формату “кафе возле дома”. Если ты хочешь поесть не на кухне, то добро пожаловаться (да-да, пожаловаться) на рынок! Даниловский, например: тут куча точек напожрать, но всех объединяет атмосфера конвейера: никакого уединения и комфорта, только тотальный жор и отсутствие времени на засиживание, ведь за тобой, дыша в затылок и похрюкивая в ухо, уже стоит следующий адепт еды с подносом в руках и вопросительным знаком в глазах. Личное пространство отсутствует и в метро, где уплотнение идет по аналогии с реновацией. Поднявшись из подземелья, ты непременно утонешь в людском потоке, споткнешься о попрошайку, попадешь под велосипед курьера. Даже в барах для извлечения максимальной прибыли минимизируют сидячие места, чтобы посетителей побольше влезло. В Москве не принято даже на чашку кофе присесть, замедлить пульс и ритм жизни: кофе – только “to go”, только с собой. Тьфу!»

– Так почему бы не посетить все упомянутые чудесные кафе и рестораны? – поинтересовался Артур Викторович. – Не одними же кофейнями Москва богата!

«И правда? – я улыбнулся. – Жизнь не более чем веселая прогулка для собственного удовольствия, а наша компания – самая взыскательная в Москве группировка потребителей прекрасного, ненавидящая все модное и трендовое. Но тем лучше: “в ситуации, когда все стремятся стать модными, истинными модниками оказываются те, кто остаются самыми немодными из всех”. Пусть миллионеры охотятся на слонов, нищие – на тараканов и грибы, а мы начнем охоту на аутентичные заведения Москвы».

Аккурат одно из них – «Парос» – распахнуло приветливые окна:

они выходили на Спартаковскую улицу, а вот двери кафе скрывались в арке. Мы гуськом протиснулись между столиков и заняли место под окном. Хозяйка заведения – кандидат биологических наук и просто великая представительница армянского народа Сусанна Христофоровна, сидевшая за ближайшим к выходу столиком, – поприветствовала нас и требовательно постучала тростью по паркету, требуя незамедлительно обслужить новоприбывших гостей. Владелица кафе променяла талмуды мысли на простую красоту и диалоги с посетителями, и я тут же почувствовал себя дома.

Справа от нашего столика пылилось пианино. Один из посетителей – хипстерского вида парень – подсел и попробовал сыграть что-то, но клавиши ответили расстроенным плачем.

Когда-то композитор Арсений Авраамов предложил Луначарскому ко дню первой годовщины Октябрьского переворота (да, до середины 1920-х гг. он назывался переворотом, а не революцией: революцию ждали много позже, накануне триумфа коммунизма по всей Земле, но Сталину пришлось ужаться и пойти на компромисс) уничтожить все «интернациональные балалайки» – рояли, потому что они являются символом баховской равномерной темперации и пережитком буржуазного общества, и презентовать «Героическую симфонию» из гудков заводов, фабрик и паровозов (в общем, музыкальный жанр индастриал продукт Советов, а не словенцев из группы «Laibach»). Неудивительно, что сегодня рояль или, на худой конец, пианино в квартире выглядит символом буржуйского благополучия, тавром аристократии.

Антось Уладзiмiравiч поморщился, когда хипстер снова нажал на клавиши из слоновой кости:

– Артур, у тебя ключ с собой? Надась пианину подтянуть.

– А то, – отозвался Артур, – 12 на 14. Сейчас поищу.

Но ключа мы не нашли.

– Господа, заседание «Клуба 28» объявляю открытым, – Артур налил по бокалу пива себе и мне, Антось и Миша принципиально отказались от алкоголя. – К слову, бетина проявила интерес к теме нашего исследования, к Клубу 28.

– Любопытно, – говорю, – я знаю множество синонимов к слову «женщина»: барышня, бабенка, гражданочка, дама, дамочка, девушка, дева, донна, гризетка, клуша, кобыла, матрона, мадам, мадонна, молодуха, мадемуазель, особа, синьора, тетка, фрау, фемина, цыпочка, но вот «бети´на» слышу впервые.

Антось Уладзiмiравiч рассмеялся:

– Это ее фамилия. Правда, «бе´тина», с ударением на первый слог.

– Ты всю магию разрушил! С другой стороны, ничего не знаю:

отныне в словарь синонимов в раздел «женщина» требую внести существительное «бетина». И кто она, к слову?

– Смоленчанка! – поторопился Антось Уладзiмiравiч, и Артур тут же укусил беларуса задиристой интонацией:

– Смолянка, попрошу вас!

Одно из моих любимых слов русского языка – архангелогородочка, но смолянка тоже неплохо звучит. Я заметил:

– Ну что, коллеги, тогда предлагаю одно из следующих совещаний провести в расширенном составе с участием 28-летних и женщин постарше, чтобы они описали свое видение проблемы, а у 28-летних появился шанс оправдаться.

Коллеги подняли бокалы – кто с пивом, кто с чаем, поддержав предложение. Я уставился на портрет крайне симпатичной молодой брюнетки, висевший над пианино. Девушка чем-то напомнила Нину Чавчавадзе. Я бросил вскользь:

– Господа, в прошлый раз вы верно заметили, что современные барышни ведут себя так, будто им все должны – кто денег, кто внимания, кто терпения. И у меня назрел вопрос: а почему так повелось?

Вот, например, жены декабристов – они не сомневались, не спрашивали, кто и что им должен, а устремились за сосланными супругами в Сибирь. Или жена Александра Грибоедова Нина Чавчавадзе.

Она почти 30 лет носила траур по убитому мужу и отвергла все ухаживания и предложения! Вот эта настоящая любовь, побеждающая смерть! Возможно такое сегодня? Можно ли надеяться на подобную верность от современных девушек? А вот от нее, – я показал на портрет брюнетки, – думаю, можно. Посмотрите, какая осанка, взгляд, каким аристократизмом, каким достоинством веет от девушки! Эх, какие раньше женщины были…

Официант, расставляя стопки с настойкой и блюда с закусками, сказал:

– Это младшая дочь хозяйки заведения Сусанны Христофороны.

– О как, – Артур подмигнул. – Познакомите?

Мужчина с подносом ошпарил Артура Викторовича холодным взглядом, и Борода опустил глаза.

– Вот вы, коллега, – Антось Уладзiмiравiч разрезал пирог с тыквой и протянул каждому по куску, – в верном направлении мыслите, но мне кажется, без пол-литру тут не разобраться. Предлагаю выпить.

Что мы и сделали. Смочив горло настойкой, Артур Викторович ударился в рассуждения о том, что «каждому вечеру – и каждой встрече – строгая марка спиртного завещана»:

– Мой друг жил на «Чистых прудах», а там, за швейцарским посольством, есть небольшой дворик. Алкодворик, применяемый нами по прямому назначению. Помню, как вечерело, а следом за вечером непременно приходит и прохлада, а если речь идет о весне или осени – то и морозец. И вот мы с бутылкой кальвадоса – замечательный напиток, чтобы пить из горла, как вино. Я и взял бутылку, пригубил, подумал, что всего-навсего крепленое винишко. А что дальше приключилось – ей-богу, не упомню. Но блевал знатно, да. Яблочными семечками.

Когда-то мужчины рассказывали о хищниках, убитых на охоте, и островах, открытых в дальних странствиях, а теперь единственный подвиг, доступный горожанину: поспорить, кто больше выпьет и сколько баров за вечер обойдет.

Настойки показались крепковаты, и Артур филигранно разлил армянское пиво по бокалам. «Чувствуется рука мастера, – заметил Антось. – Надроченная рука мастера». Артур не остался в долгу: «На работе, когда меня на конференции заявляют, всегда приговаривают: “Снова лысого по командировкам гоняют»”».

И не солгал, шельмец: загуглите слово «лысый» – и первая ссылка приведет на «инстаграм» Бороды. Он заядлый поклонник социальных сетей, и при встрече порой кажется, что с виртуальными друзьями он общается чаще, чем с нами.

Я отвлекся и посмотрел в окно, на памятник. Мой взгляд поймал Артур и спросил: «А что здесь памятник Дзержинскому делает?» «Так это ж Бауман», – удивился я. «Ты не прав, Милорад, – вмешался Антось. – В Советском Союзе существовало всего два вида памятника: Ленину и Дзержинскому. Различить их нетрудно: кто лысый – тот Ленин, кто с волосами – тот и Дзержинский. Я читал об этом в ранней переписке Энгельса и Каутского, в письме «Дышать и смотреть».

Мы поспешили выпить за объединение пролетариев всех стран. Пиво, к слову, оказалось в масть: вода, солод, хмель, никаких дрожжей, ничего лишнего. Нам подали горячее: лепешки, суп «хариса», армянский плов, манты, и повторили сет настоек. Антось как самый трезвый первым предался философским измышлениям:

– Знаете, господа, а ведь алкоголизм – это эгоизм мужчины. Зачастую он посвящает себя алкоголизму лично, не привлекая женщину, чтобы расслабиться и совладать с очень неприветливой и недружелюбной средой обитания под названием «Жизнь». А если такого способа отвлечься, как алкоголь, в отношениях не предусмотрено, появляются другие, куда более низменные способы релаксации. Например, кто-то начинает ходить с коллегами на концерты ради выплеска энергии. Другие летают в отпуск поодиночке. Но идеальная связь между мужчиной и женщиной проявляется, когда они могут выпить вместе.

Артур заломил бровь и тихонько, стыдливо пропел:

– «И вот мы с тобой из бара в бар танцуем сквозь зиму в лето. Мы с тобой ближе с каждым новым похмельем». Отличный тост, за это стоит выпить! – и мы чокнулись, Миша поддержал нас черным чаем с чабрецом, Антось протянул кулак и добавил: «Да, да: мужики пьют, бабы терпят, потом начинаются измены».

В горле отдалось прогорклым вкусом: то ли от полыни, то ли от последних слов. Миша задумался:

– А мне жаль наше поколение: оно тоже потерянное, как у Ремарка. Мы не умеем радоваться, потому и пьем. «И с плеч моих свалится тяжкий груз», как писал Герман Гессе в «Степном волке».

– Больше того: мы и потреблять не научились, потому что выросли в голодные 1990-е. Помню, как мама, когда зарплату не выплатили, а дома – шаром покати, готовила супы да пироги из щавеля. – А я помню, – сказал Миша, – как в детстве вместе с бабкой возвращались в деревню, где я лето проводил, и собирали свеклу, упавшую с колхозных грузовиков. Потом из нее борщ варили. В 1990-е все знакомые родителей с научной степенью и высшим образованием говорили, что им по жизни ужасно не повезло.

– Все мы дети голодных девяностых. Я деньги тратить так и не научился, – Антось пожал плечами. – Только на развлечения: концерты, авиабилеты за границу, но и то – я билеты загодя беру, по скидкам, распродажам и самым бюджетным тарифам!

На этих словах Артур чихнул.

– Вот же ж, – улыбнулся Антось, – значит, не солгал. Будь здоров!

– Спасибо, братство!

Мы выпили и отправились на перекур. В арке висел предвыборный плакат кандидата в Мосгордуму, подпись гласила: «Балакин воровать не даст!» Напротив висел другой плакат политика – его портрет и ружье на заднем фоне: «Балакин точно выстрелит». Я задумался:

– Господа, полагаю, нам пора создать политическую партию, тем более, что у меня наличиствует некоторый опыт: работая журналистом, я состоял в должности секретаря «Партии интеллектуалов за дешевый алкоголь», сокращенно – «ПИзДА».

– «Клуб 28» выдвигается в Госдуму? – спросил Антось. – «Даешь 28 часов в сутках»! И «28 дней в каждом месяце».

– Даешь декриминализацию 28 статьи УК РФ «Невиновное причинение вреда» и 228-й, самой народной отечественной статьи: «Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов».

– Каждой женщине – завтрак в постель от нашего клуба! Омлет из 28 яиц и много, много зелени. Особенно кинзы.

– Пусть «Балтика» сварит «Балтику-28»!

– А народный артист России и почетный гражданин Ленинградской области Джим Джармуш переснимет «Ночь на земле» продолжительностью в 28 эпизодов.

– И, конечно, улицу 26 бакинских комиссаров нужно переименовать в улицу 28 бакинских комиссаров.