Глава 4

Миша не умел читать. Миша – это тот, с палкой и консервной банкой.

Лёня понял это на уроке родной речи, когда все по очереди вслух читали по одному абзацу из сказки про трёх поросят. Довольно странно читать сказки, когда тебе двенадцать лет, но другим вроде было в самый раз.

Когда очередь дошла до Лёни, он понял, что сейчас придётся читать абзац про то, как Ниф-Ниф и Нуф-Нуф побегут прятаться в дом к Наф-Нафу. В детстве мама читала ему эту сказку, и он смутно помнил сюжет. Но читать не хотелось. Глупо это, они что, в детском саду? Поэтому Лёня каменно молчал, когда прозвучала его фамилия, и, выждав буквально с полминуты, учительница вздохнула (они тут все постоянно вздыхают!) и назвала следующего ученика.

Вот так просто. Никто не заставлял и не просил.

А когда очередь дошла до Миши, все как-то заулыбались и заоглядывались на него. Ясное дело: предвкушали какое-то веселье. Лёня сразу почувствовал, как это гадко – когда так смеются. Когда так смеются – ничего хорошего ждать не приходится, это ясно.

И Миша попытался прочитать первое слово. Первое слово было: «Когда».

– К-к-к… – начал он, чем сразу же вызвал хохот.

Будто класс копил в себе весь урок эту энергию, чтобы дождаться, когда спросят Мишу и взорваться. Миша начал заикаться сильнее обычного и Лёне очень захотелось сказать ему что-то ободряющее, но он не знал, что. Пока думал, Миша вскочил, сжав кулаки и бросился к выходу. Учительница вялым движением хотела было то ли остановить его, то ли окликнуть, но движение перешло в жест равнодушия – она просто махнула рукой.

Лёня рассердился и тоже вскочил, пошёл, почти побежал вслед за Мишей. Правда, тот был такой злой, что, даже нагнав его, Лёня тихонько пошел позади, почти не дыша.

А тот вдруг остановился и резко развернулся. Глаза у него были злющие. Он спросил сквозь зубы:

– Ч-ч-чего ты т-т-тас-с-скаешься з-з-за м-м-мной?

Лёня застыл и не нашёлся, что ответить. Сначала чуть не вырвалось: «Потому что мне просто хочется». Но не решился, это звучит слишком сентиментально, не хватало ещё сопли распускать. Тогда он хотел сказать: «Не твоё собачье дело». Это уже лучше, но всё равно глупо – бежать, чтобы помочь, а потом так грубо ответить.

Пока Лёня анализировал, что сказать, Миша вдруг плюнул ему под ноги и снова пошёл дальше. Красиво так плюнул – это выглядело очень по-взрослому. Этакий ковбойский жест. «Ну и чёрт с тобой», – с досадой подумал Лёня и направился обратно в класс.

А однажды он встретил его маму. Она была пьяной и шла в сторону дома, пошатываясь. Ярко-красная помада размазалась по щеке, короткое платье некрасиво и неаккуратно смялось. В какой-то момент она чуть не потеряла равновесие, и Лёня поддержал её.

– Хороший мальчик, – сказала женщина и поцеловала Лёню в волосы.

Он почувствовал едкий запах сладких духов и почему-то смутился.

Из дома вдруг выскочил Миша – такой же злой, каким был в школе, оттолкнул Лёню и сам повёл маму под руку. Через минуту вышел и сказал, опять сплёвывая через слово:

– Если что-то п-п-лохое про неё п-п-подумаешь или с-с-скажешь – шкуру с-с-спушу.

Он говорил дерзко, но совсем не казалось, будто он старается строить из себя крутого, как это часто делали другие парни. Наоборот, он стоял на ступенях дома, на крыльце, и выглядел усталым, взрослым, мрачным. И, кажется, через эту мрачность проглядывала жалость к матери.

– Зачем она так? – решился спросить Лёня.

– А я знаю?! – зашипел Миша. Но ответил потом спокойней: – К мужику какому-то х-х-ходит. С-с-сволочи…

– Может, они любят друг друга, – неуверенно предположил Лёня.

Миша аж зашёлся от негодования:

– Л-л-любят?! Л-л-любовь – это вообще ч-ч-то? От любв-в-ви дети, а куда нам с-с-сейчас ещё детей?! – он почти кричал. – Зачем?! Ему баловаться, а нам рас-с-схлёбывать!

А дальше он начал говорить такое, от чего Лёне тошно стало. Ему не нравилось, когда такое говорили, тем более в контексте любви. Ханжой он не был, но от таких выражений чувствовал себя, как грязью облитый.

– Заткнись! – не выдержал Лёня и толкнул Мишу в грудь. Так толкнул, что тот упал на ступеньки. – Заткнись, не говори такого!

И Лёня ему тоже в ответ всякого наговорил, так говорил, что даже не фильтровал слова и не запоминал, что вообще нес. Когда закончил, посмотрел на Мишу – он сидел на ступенях, глядя удивленно и, кажется, с уважением.

Лёня сел рядом, и они замолчали. Долго молчали. Пока Лёню дёрнуло спросить:

– А где твой папа?

Тогда Миша снова подскочил:

– С-с-слышь, тебе в глаз дать?

И ушёл, хлопнув дверью.

Лёня подумал, что на этом всё: не получится у них дружбы. Но на следующий день Миша как ни в чём не бывало, как старого друга, позвал его на фильм про пришельцев. Лёня пошёл. Больше про отца не спрашивал.

Так началась их странная дружба с Мишей. Лёня быстро понял, что жизнь у мальчика не лёгкая. Отца нет вообще, мама пропадает целыми днями, старшая сестра каждый вечер куда-то уходит, и живёт Миша сам по себе. Бесцельно таскается по улицам. То целый день с Лёней проводит, то на неделю пропадает и даже в школе не появляется. Спросишь, где был, ответит: «Не т-т-т-воё дело с-с-собачье».

Миша считал себя отчаянным и храбрым, а Лёня его жалел почему-то. Вроде и правда храбрый, но всё равно вызывал жалость. Наверное, потому что жил Миша безалаберно и у него нигде не было своего места. Своего дома, если хотите. Жилплощадь есть, а дома нет. И семьи нет. Есть мать, есть сестра, а семьи – нет.

Глава 5

Среди прочих учителей в спецклассе выделялась учительница по рисованию – Марта. Её все так и называли – просто Марта. Потому что она была очень… Своей, что ли? Она всегда улыбалась, когда заходила в класс, и, что удивительно, дети ей тоже улыбались. Выглядела она не очень внушительно: маленького роста, худая, с тонкой косичкой на плече. Голос у неё был подходящий для такой внешности: высокий, похожий на детский. Но ребята её всё равно очень уважали. Кто-то в классе не мог читать, кто-то писать, кто-то считать, но рисовать могли все. И что бы ни было нарисовано, Марту всегда это восхищало, кажется, совершенно искренне.

Но однажды Марта вошла в класс без своей привычной улыбки. Все радостно повскакивали с мест, но она не поздоровалась, даже не взглянула на ребят. Прошла к окну, встала спиной. Дети скованно молчали, две девочки пытались вяло перешёптываться, но, в целом, никто ничего не говорил.

Длилось это не меньше минуты, пока Марта не повернулась и не кивнула – это означало, что можно сесть. Садились непривычно тихо и аккуратно, даже ножками стульев по полу не скрипели.

– Я, наверное, не имею права вам этого говорить, – начала Марта. – Но вы сидите тихо и слушаете. Поэтому я скажу. Я нашла в журнале рисунок, который нарисовал кто-то из вас. На этом рисунке якобы нарисована я… Меня там нарисовали очень гадко, подло и грязно. Настолько грязно, что я даже не могу вам его показать…

По классу прокатился шёпот: «Кто это сделал? Кто?».

– …И я так расстроена не потому, что на рисунке именно я, – продолжала Марта. – А потому что, получается, всё напрасно. Я думала, что учу вас искусству, учу понимать прекрасные вещи, и что вы умные и хорошие ребята, а оказалось, среди вас есть и другие. Мне очень жаль того, кто это сделал, и я не знаю, как ему помочь. Поэтому я и расстроена.

Когда речь зашла о «грязном», Лёня сразу посмотрел на Мишу. Вспомнил слова, которые он зло выкрикивал, осуждая свою мать. А ещё Миша девчонок не просто не любил, а презирал, постоянно говорил про них гадости.

Миша, поймав взгляд Лёню, отвернулся.

Тем временем в классе начался гвалт.

– Да я руки оторву тому, кто это сделал!

– Вычислим, и мало ему не покажется!

– Лучше пускай сам признается, а то хуже будет!

Марта морщилась от этих выкриков так, как будто у неё что-то болело:

– Пообещайте мне, что не будете пытаться выяснить, кто это…

– Ещё как будем! – заспорили с ней.

– Вы совсем меня не уважаете? – устало спросила она.

Только после этого вопроса класс постепенно начал затихать и погрузился в рутину урока: зашуршали, заскрипели карандаши и кисточки. А Лёня не мог перестать смотреть на Мишу. Тот, натыкаясь на его взгляд, дерзко вскидывал подбородок, мол, чего тебе? Но чувствовал себя неуверенно и нервничал – это было заметно.

А в понедельник, после уроков, классная руководительница сообщила, что из-за той глупой выходки Марта уволилась. Вот так вот. Написала заявление по собственному желанию и ушла.

Классуха стояла перед доской, скрестив руки на груди. Наверное, считала, что выглядит грозно, но это уже давно никого не впечатляло. Сказала:

– Я больше ни дня не останусь вашим руководителем!

Раньше бы нашлись пару человек, кто начал бы шушукаться и убеждать её, что она всем очень нужна и «Не уходите от нас, пожалуйста!». Но тогда все были очень потрясены новостью о том, что Марта уволилась, поэтому слёзных признаний в любви классуха не дождалась.

С уроков шли медленно и невесело. Тащились даже, а не шли. Миша шёл рядом с Лёней и нарочито бодро обсуждал футбол:

– Помнишь того д-д-дурака, со шрамом на н-н-носу? Он в-в-вчера даже по в-в-воротам не п-п-попал, – тараторил Миша. – У них т-т-тренер просто к-к-кретин, я давно говорил, что надо по-по-поменять этого…

– Это ты, – перебил его Лёня.

Неожиданно для самого себя перебил. Вырвалось, и всё.

– Ч-ч-что – «это я»? – то ли правда не понял, то ли дурачком прикинулся.

– Это ты Марту нарисовал, – ответил Лёня.

Кажется, получилось так естественно и уверенно, что Миша даже не осмелился спорить. Сразу пихнул Лёню в плечо:

– А т-т-ты чё её за-за-защищаешь?

– А ничё, – слабо огрызнулся Лёня и тоже пихнул Мишу в ответ. Не очень хотелось его толкать, а тем более развязывать драку, но приходилось «держать марку», соответствовать.

– Ты типа д-д-добренький?

– Ну и что? Добрым быть не больно.

Миша неприятно сощурился. А потом неожиданно отвесил Лёне подзатыльник.

– И так не б-б-больно?! – с вызовом спросил он.

– Не больно! – упрямо ответил Лёня.

Тогда Миша ударил его по скуле. Не очень сильно, но ударил, и Лёня автоматически схватился за щёку.

– И т-т-теперь не б-б-больно?

Лёне бы тогда развернуться и уйти, может, на этом дело бы и кончилось. Но уж слишком раззадорил его Миша.

– И теперь не больно, – жёстко ответил Лёня и улыбнулся.

– Чего л-л-лыбишься?

– А я знаю, почему тебе всюду эта тема мерещится…

Лёня понимал, что не надо этого говорить. Что это прозвучит жестоко. Он ведь даже пожалел Мишу сначала, понимаете? Пожалел. Марта – она ведь очень хорошая и честная, про неё никто никогда плохого не мог сказать. И Лёня подумал, что, чёрт возьми, Миша, наверное, настолько несчастен из-за всей этой ситуации дома, что даже чужого счастья простить не может. Он его понимал, но почему-то всё равно сказал:

– …Да потому что у тебя мамаша такая.

Дальше Лёня плохо запомнил, что было. Они вцепились друг в друга, как бойцовские псы, и били друг друга как попало: и кулаками, и ногами, и плакали, плакали одновременно, но всё равно били и били, пока их кто-то не растащил, Лёня запомнил только расплывчатые и неясные круги лиц, когда его волокли куда-то по школьному коридору, тяжело опустили на стул, кричали и поливали чем-то холодным, а потом привели в кабинет директора и усадили на диван. Лёня лёг и уснул, а когда проснулся, у него сильно болела голова. В ногах сидел какой-то мужчина с пустой табачной трубкой во рту. Мужчина сидел согнувшись, устало сложив руки на коленях.

– Ты лучше просыпайся, – посоветовал он. – А то сейчас директор придёт.

– А вы кто? – Лёня сонно и тупо уставился на него.

Сначала он испытал смесь раздражения и злости к этому человеку, по привычке решив, что он, как это делают все взрослые, сейчас примется его ругать. Но затем внимательней вгляделся в его лицо. Симпатичное такое лицо, которое могло бы показаться строгим, если бы не большие улыбчивые глаза. Такие глаза больше подошли бы ребёнку, чем взрослому.

– Я учитель на замену. Рисование, – проговорил он. – Смешно: меня отговаривали, говорили, что в классе одни ненормальные дети. Я ответил, что глупости это, но первое, что увидел, подходя к школе: ваше смертоубийство.

Лёне не понравился этот ответ. Выходит, теперь он поверил, что они поголовно – больные? Но услышав слово «рисование», Лёня сразу всё вспомнил. То, что он по глупости ляпнул Мише, и как они потом дрались. Мысли заскакали в разные стороны.

Лёня спросил:

– Где Миша?

– Соперник твой? У инспектора.