– Успокойся, – ответила жена, – конечно, он. Самый главный христианский Храм. А вот и Лестница на Голгофу.

– На Голгофу?

– Храм построен над горой, где распяли Иисуса Христа, и тут же Кувуклия, Камень, где Он воскрес. Всё рядом.

– Маша, но ведь это все условность, литература.

– Кто знает? – как-то неопределенно ответила жена. – Вспомни разговор Воланда и Берлиоза о шести доказательствах бытия Божия, и чем этот спор закончился…

Анатолий Петрович не знал, что ответить своей начитанной спутнице. Не станешь же в подобном месте затевать богословские беседы и тем более споры о русской литературе.

Первый день пребывания в Иерусалиме стал для Анатолия Петровича самым интересным и насыщенным, казалось, ожили многочисленные сказания и легенды, которые здесь, на Святой земле, становились явью, обретая топографические ориентиры, архитектурные очертания, исторические и смысловые дополнения. Анатолий Петрович взволнованно, склонив голову, вместе с людьми разных национальностей и вероисповеданий, составляющими сейчас единую группу, шел по скорбному пути Христа от места, где Его судили, до места, где Его распяли.

Иерусалим нельзя сравнить ни с одним городом на свете. В первую очередь складывается необыкновенное зрительное впечатление. Удивляет смешение одежд: ортодоксальные евреи в длинных черных пальто и шляпах, монахи францисканцы и монахи доминиканцы, протестантские пасторы, греческие и армянские священники, эфиопки, закутанные в длинные белые «шама», арабские женщины в белых хиджабах, мужчины в «джеллаба» – халатах с длинными рукавами и капюшоном. Ортодоксальные евреи ходят по улицам очень быстро и не потому, что боятся молодых арабов, которые могут их спровоцировать на драку, а чтобы не терять времени между молитвами. В Шаббат они направляются к Стене Плача. Рядом с ними или на шаг позади идут их жены, одетые менее броско: длинная юбка и скромный жакет.

После долгих хождений по городу Анатолий Петрович и Маша снова вошли в Храм Гроба Господня. Они хотели еще раз посмотреть на святыню, попрощаться, постараться запомнить как можно больше, впитать душой незримое и увезти в свой северный край.

Анатолий Петрович стоял перед Камнем Помазания, прикрыв глаза и не веря увиденному, удивляясь услышанному, споря с собой. Ему захотелось перекреститься, но он не мог на это решиться. Вдруг Всевышний увидит, что он, некрещеный, делает то, что ему не полагается. Но рука непроизвольно тянулась ко лбу. Сделать? Хотя, кто увидит? Да Он и увидит! Кто это Он?

И вдруг кто-то рядом прошептал:

– Здравствуйте, Анатолий Петрович.

В гулком храме шепот был так отчетлив, русская речь так правильна, что у Анатолия Петровича сомнений в его небожественном происхождении не было. Он оглянулся и увидел, что на него из-за Камня, на котором когда-то лежал почивший Иисус, смотрит с улыбкой незнакомый монах.

Он вопросительно повернулся к жене.

– Похоже, я перегрелся на солнышке. Мне уже чудится, что со мной монахи здороваются.

– Успокойся, – она не успела еще договорить, как монах подошел к ним почти вплотную и уже громче, с улыбкой, сказал:

– Здравствуйте Анатолий Петрович! Я вам не почудился, хотя в таком святом месте все возможно. Я сам удивлен не меньше вашего…

– Господи! – с каким-то неподдельным изумлением взмолилась Маша, – кажется, нет у нас знакомых монахов…

– Уже есть, – перекрестившись, утвердительно и радостно сказал незнакомец.

Анатолий Петрович молчал, в упор, не стесняясь, разглядывая монаха.

Перед ним стоял мужчина среднего роста, худощавый, со слегка вытянутым лицом, с жидковатой, но длинной бородой, которая не могла скрыть глубокого шрама на левой щеке, доходившим до виска. Глаза синие, пронзительные, но встречаться с ними взглядом было нелегко. Они не то чтобы отталкивали, но смущали собеседника своей чистотой, заставляли его отводить свой взгляд. Волосы на голове незнакомца, густые, длинные, были туго стянуты в хвост резинкой. Поверх подрясника и рясы надета мантия черного цвета, на голове клобук. Мантия, сшитая из простой и грубой ткани, на вороте была схвачена большой блестящей застежкой, так, что создавалось впечатление, что у монаха связаны руки и ноги, свободной остается только голова.

Разглядывая этого человека, Анатолий Петрович не нашел ни одной знакомой черточки, по которой мог бы его узнать. Он пожал плечами и покачал головой:

– Удивительно, не могу вспомнить. Может быть, хотя бы намекнете? У меня был такой случай: в Париже, возле храма Сакре-Кер, мы с Машей встретили нашего соседа по подъезду, с которым мы даже не были знакомы.

Монах улыбался. Улыбка искривляла страшный шрам на щеке, смотреть на него было неприятно и неловко.

– Я, стесняясь подойти, наблюдаю за вами уже давно, от Гефсиманского сада. Увидев вас там, не поверил своим глазам. Чтобы убедиться, поближе подошел к вам в русской церкви Марии Магдалины, удостоверился в церкви Бога Отца. Простите меня, я был вынужден прислушиваться к вашим разговорам с женой, и убедился, что это, действительно, вы. Вслед за вами я пошел в Старый город через Яффские ворота и уже хотел окликнуть вас, но кто-то отвлек меня, и вы с женой потерялись из виду. Я был уверен, что вы прошли к Стене Плача, ее не минует ни один человек, приезжающий в Иерусалим. Удивительно, но я не увидел вас ни на Дороге Скорби, ни у храма Святой Девы Марии. Наконец, я догадался, что мимо Храма Гроба Господня вы вряд ли пройдете, но если уж и тут не придется увидеться – на то Воля Господня. Вот такой символичный получился путь узнавания или возвращения в прошлое.

Анатолий Петрович смущенно слушал монаха. Не было среди его знакомых ни монахов, ни священнослужителей. Так кто же сейчас перед ним? Вряд ли это шутка. Даже его близкие не знают, что они с женой здесь. Поездка в Тель-Авив была настолько стремительной, что о ней не говорилось никому. Кто же этот человек?

– Вижу, вы меня не узнаете.

– Не узнаю.

– Вспомните Лучегорск, механосборочный цех, смертельный случай…

– Такое нельзя забыть. Все годы, что я проработал на стройке, смертельных случаев было несколько. Они как рубцы на сердце – и хотел бы забыть, да не могу…

– А Сашу Петрова помните? Мастера?

– Сашу Петрова помню.

– Неужели я так сильно изменился?

– Вы Саша Петров?

Монах утвердительно кивнул, и на его черном блестящем клобуке промелькнуло отражение какого-то света.

– Чудеса…

– А в чем чудеса? Тридцать лет миновало, немудрено, что вы меня не узнали.

Они прошли вдоль Лестницы, ведущей на Голгофу, и оказались во дворе храма. Маша следовала за ними поодаль. Чтобы поддержать разговор, Анатолий Петрович показал на открытые ворота церкви.

– Удивительное дело, вот этот храм главная святыня всего христианского мира. Но если говорить откровенно, в его мрачной обстановке чувствуешь какой-то гнет, неужели Господь так подсказывает нам, что искренне веровать и любить по-настоящему – трудно.

– А для меня все здесь – легко и покойно. Теснота, конечно, но она ведь оттого, что церковь делят между собой несколько общин. У каждой здесь свои часовни и алтари, каждая служит по собственному распорядку. Даже здесь, – он обвел рукой маленький дворик, – стоят церкви чуть ли не всех христианских конфессий. Посмотрите, вот Эфиопский комплекс: монастырь – копия африканской деревни, а ее двор и часовня расположилась прямо на своде храма Гроба Господня. С этой стороны – Александровское подворье, вот городские ворота, через которые переступил Иисус на пути к месту искупительной жертвы.

– Я вижу, вы все здесь знаете.

– Да, я уже был здесь однажды. Много слышал и много прочел об Иерусалиме и его святынях. А в этот раз все обошел, к каждому камушку прикоснулся. Когда-то о такой поездке не мог и мечтать. Но случилось чудо. Вы не были в Вифлееме?

– Увы.

– Жаль. Я побывал там. Вифлеем в Палестине, он отделен от Иерусалима десятиметровой бетонной стеной. Тяжкое впечатление. Но все забывается, когда видишь Храм Рождества, пещеру, знакомую по открыткам: Рождественский вертеп, кругом тихая радость, нежность, умиление. Единственная в мире икона Божьей Матери, на которой Она улыбается. Усталость, переживания – все исчезает и растворяется. Эта улыбка понятна без единого слова. Жертва во спасение – радостна.

– Смотрю я на вас, отче, и ни одной знакомой черты не нахожу.

– А хорошо ли вы меня знали, если я работал в управлении всего полгода? Вы были начальником, встречали меня изредка, на совещаниях и планерках. У меня же не было большого родимого пятна, как у Горбачева, или какого-нибудь увечья. Так, мимолетные встречи на объектах и совещаниях. Шрам появился после Афганистана.

– Ты был в Афганистане? – перейдя на «ты», сочувственно, как-то по-родственному воскликнул Анатолий Петрович.

– Целый год служил, вернее, воевал. Этот год для меня показался вечностью. Смертей я насмотрелся столько, что случай в Лучегорске был всего лишь незначительным эпизодом.

– Значит, ты ушел в армию, и почти сразу – Афганистан. Из огня да в полымя.

– Ну, не сразу. Была еще учебка, она помогла, научила владеть всеми видами стрелкового оружия, минировать, разминировать, окапываться… Готовили по-серьезному. Но я не хочу об этом рассказывать… Тяжело вспоминать.

Анатолий Петрович внимательно смотрел на монаха, ему очень хотелось расспросить обо всем, но он удерживал себя от назойливого любопытства. Прошли по двору храма, закрытого со всех сторон, сюда не просачивалось ни единого дуновения ветерка, зато солнечные лучи изливались слепящим потоком, нагревая каменное основание. Только около входа и колонны, рассеченной ударами молнии, был маленький участок, куда падала тень. Там собеседники и укрылись.

– А как мне вас называть теперь? Сашей? Александром? Или старое имя под запретом? – вновь перешел на уважительное обращение Анатолий Петрович.

– Называйте отцом Никодимом. Так меня теперь зовут.

Анатолий Петрович понимающе кивнул и, не зная о чем говорить дальше, прибегнул к простому вопросу.

– Мы добрались сюда на самолете и на автобусе. А как с этим у паломников? У настоящих религиозных людей? У них что, какой-то особый путь?

– Ну что вы! Это в старые времена существовал обычай ходить пешком ко святым местам. Так странники добирались до Иерусалима, чтобы поклониться его святыням, местам, где Христос родился, жил, принял смерть и воскрес. Паломничество было особым подвигом веры. Эта трудная дорога, полная опасностей и лишений, готовила паломника к духовному восприятию святого места. Так же как пост подготавливает к христианскому празднику. Чем труднее было путешествие, тем усерднее молились и благодарили Бога за Его особую милость и благодать. Сейчас, конечно, все проще. Кто-то добирается автостопом, кто-то на машинах, ну, а россияне – на самолете… Далека ведь Земля Обетованная.

– Как вы здорово рассказываете обо всем. У вас есть духовное образование? Извините за любопытство, но как вы стали монахом?

Анатолий Петрович и монах вошли в Храм, подошли к правому приделу, отец Никодим перекрестился на образа.

– Как я стал монахом? Принял постриг. Но шел к этому долго. Мне помогла встреча с одним священником, отцом Федором, который мало того, что направил меня на путь истинный, помог мне выжить и определиться в жизни. Он меня крестил, я же был некрещеный, он был моим первым духовным отцом, он дал мне в руки Евангелие. Там, где я вырос, не было даже церкви. Отец Федор – царствие ему небесное! – благословил меня идти учиться, указал дорогу в монастырь, но прошли годы, прежде чем я стал осознавать свое истинное призвание и принял монашеский сан.

– Я, человек далекий от церковной жизни, не могу понять, как в современном мире можно решиться на такое? А отношения между мужчиной и женщиной, женитьба, рождение детей? Разве не противоречит этому обет безбрачия, жестокое самоограничение, собственно говоря, крестовый поход против естества человека? Современный мир помешан на чувственных отношениях. Что же заставило вас, не старого еще человека, отказаться от всех радостей жизни? Что подвигло к монашескому уединению?

– Бог привел. Нет другого ответа. Монашество – призвание. Господь меня призвал. И не было у меня желания обзаводиться семьей. Мой дом – монастырь, семья – монашеская братия, отец – мой духовный отец. – Так сдержанно и не очень понятно для Анатолия Петровича монах ответил на сложнейшие вопросы бытия вообще и конкретной человеческой судьбы в частности.