А суть написанного очень скоро стала понятна Лизе, и она, охваченная чувством беды, вскочила со стула и кинулась к маме. Мама стояла посреди комнаты не чувствительная ко всему происходящему вокруг. Лиза выхватила из ее опущенной руки листок казенной бумаги и стала лихорадочно перечитывать его. Несколько скупых строчек, отпечатанных на машинке, никак не хотели складываться в единую смысловую группу. Лизе пришлось пробежать их несколько раз, прежде чем ужасный смысл их безжалостно ударил ее по голове. Поняв, наконец, суть этого письма, Лиза почувствовала, как пол качнулся под ногами под мощными ударами крови в висках, а глаза стали неудержимо наполняться тихими и горькими слезами безнадежности.

Не естественно было то, что все это происходило в жуткой, могильной тишине, без единого всхлипа и стона. Через несколько минут Лиза очнулась и, оглянувшись, увидела, что мама сидит на кровати в неестественной позе и держится за левую грудь.

Мама заболела и слегла. После смерти ее мужа и утраты последней надежды, мужество, казалось, покинуло ее. Она постоянно плакала и, обняв Лизу, гладила ее по голове, приговаривая:

– Бедная моя девочка, бедная моя доченька.

Лиза, склонясь над маминой кроватью и тоже роняя слезы, думала уже о том, что ее учеба в школе подошла к концу, и ей уже пора было брать на себя тяжелое бремя кормильца. Так она и сделала: ушла из школы, взяв справку о девятилетнем образовании, и стала подрабатывать, как и мама, уроками музыки.

Маме становилось все хуже и однажды она, подозвав Лизу, сказала:

– Лизонька, доченька, я очень больна и боюсь, что скоро умру.

– Мама… – попыталась было возразить Лиза, но мама заставила ее замолчать, приложив к ее губам свои холодные бледные пальцы.

– Послушай. У меня сердце разрывается, когда я думаю о том, что ты останешься здесь совсем одна, среди этих враждебных людей. Я написала тете Маше в деревню, чтобы она приехала и забрала тебя к себе. С ней ты не пропадешь. Очень тебя прошу – не перечь мне и сделай, как я прошу. Тогда я смогу спокойно умереть.

Лиза онемела от такой суровой откровенности. Потом она что-то возражала, но чувствовала, что слова ее звучали не уверенно и что все, что сказала мама, неотвратимо, как сама судьба. В конце концов, она расплакалась, а мама, гладя ее по голове, уже не утешала, как в детстве, а говорила:

– Теперь крепись, дочка. Ты уже не маленькая. Я верю, что у тебя все еще в жизни сложится. Помни все, чему мы с папой учили тебя и всегда верь в себя.

Вместо истерики, казалось бы, неизбежной в такой ситуации, Лизой вдруг овладело какое-то серьезное, не по возрасту тяжелое чувство, которое овладевает человеком, оказавшемся в сложной жизненной ситуации и не дает ему сдаться судьбе. Она распрямилась, со злостью вытерла слезы и сказала:

– Мама, я так люблю тебя. Я сделаю все, как ты скажешь, только не говори больше о смерти. Давай пить чай. – с этими словами она встала и пошла на кухню, ставить чайник.

Потом они пили чай, разговаривали о прошлой жизни. Вспоминали веселые и грустные эпизоды. Грустили, смеялись, плакали. Мама, глядела на Лизу и удивлялась: как быстро ее маленький Лизок превратился во взрослую и такую красивую девушку. Вдруг мама встрепенулась, вспомнив что-то и, подняв вверх указательный палец, сказала:

– Сейчас дочка, я сейчас… – и, встав из-за стола, направилась к комоду.

Лиза с интересом наблюдала за ней. Порывшись несколько минут в комоде, мама, наконец, повернулась к Лизе и сказала:

– На, дочка, возьми это. Оденешь их в свой самый счастливый день, а он у тебя обязательно будет.

И протянула Лизе маленький из красного бархата мешочек.

Лиза, заинтригованная мамиными словами, взяла у нее из рук мешочек и, ослабив пальцами удавку на его горловине, высыпала его содержимое себе на ладонь. Едва она сделала это, как почувствовала, что ей не хватает дыхания, а сердце забилось в груди с такой частотой, что, казалось, оно не бьется, а дрожит. Это были золотые с рубинами серьги, изумительные по красоте. И не надо было быть специалистом, чтобы сразу понять, что они сделаны очень давно.

– Мам, откуда это? – с восторгом прошептала она, не в силах отвести от подарка глаза.

Мама подошла к Лизе и, погладив ее по голове, сказала:

– Эти серьги подарила мне моя мама – твоя бабушка и я одевала их, когда выходила замуж за твоего папу. Один единственный раз в жизни. Но я помню этот день, как самый счастливый в своей жизни.

Лиза почувствовала, как, говоря эти слова, мамин голос дрогнул. В данный момент эти воспоминания были для мамы тяжелым испытанием, но она выстояла, и не омрачила их слезами. Лиза, очарованная красотой маминого подарка, не удержалась и, подбежав к зеркалу, быстро одела их, сняв свои простенькие. Она не могла наглядеться на свое отражение, поворачивая голову то влево, то вправо, то, закидывая волосы за уши, то снова выпуская. Наконец, насмотревшись, она повернулась к маме и в восторге прошептала:

– Мам, как же я должна быть счастлива, чтобы надеть такую красоту?

– Очень, дочка. Сердце тебе подскажет, когда наступит этот момент. – сказала мама и, грустно улыбнувшись, добавила:

– А потом передай их своей дочке или невестке.

Лиза кинулась к маме в приливе чувств и крепко обняла ее. Потом они снова сели за стол и стали говорить о счастье, детях, любви. Так они засиделись до позднего вечера. Ночью маме стало плохо, и ее увезли в больницу. Через два дня она умерла. Лиза была убита горем и не знала, что делать, но в это время приехала тетя Маша и взяла на себя все хлопоты по похоронам.

Тетя Маша – двоюродная сестра мамы была одинокой пожилой женщиной. Жила она в небольшой деревеньке под Нарофоминском. Когда-то она была замужем, но муж ее был серьезно покалечен гражданской войной. Брак их был недолгим, и детей они не нажили. В двадцать шестом муж умер, а тетя Маша так и не вышла больше ни за кого.

Лиза с родителями несколько раз бывала у нее в гостях. Как правило, это было летом. Теперь Лизе казалось, что этого никогда не было, а то, что она помнит, ей приснилось. Тогда они купались, загорали, собирали цветы и плели из них венки. Солнце палило нещадно, в небе надрывались жаворонки, где-то далеко в лесу куковала кукушка. Лиза вспоминала, как однажды, упав в траву, она наблюдала за маленькой желтой мушкой, стоявшей в воздухе, будто ее кто-то держал за невидимую ниточку. Теперь она понимала, что счастье на то и счастье, чтобы быть недолгим.

Стол у тети Маши всегда ломился от простой и здоровой деревенской пищи. Одного молока выпивали неимоверное количество. Молоко было парное, от Ночки – тетимашиной коровы. После таких поездок некоторое время городская пища казалась Лизе пресной и не вкусной, но потом это проходило. Тетя Маша всегда, почему-то, называла Лизу с Катей дочками. Видимо ей очень не хватало своих детей, и она баловала их куда больше, чем их собственные родители.

Тетя Маша и Лиза сидели за столом, теперь уже, в Лизиной комнате друг напротив друга. Разговор не клеился. После того, как зарыли мамину могилу, Лиза никак не могла прийти в себя. На нее то накатывала раздражительность, то, ни с того ни с сего, начинали течь слезы, то нападала мрачная угрюмость. Тетя Маша долго с тоской наблюдала за Лизой, не решаясь начать серьезный разговор. Но вот сегодня она решила его начать, так как видела, что надо было выводить Лизу из этого состояния.

– Лизонька, доченька моя… – начала, было, тетя Маша, как вдруг Лиза вздрогнула и быстро взглянула на нее.

Эти слова вызвали у нее совсем свежие ассоциации. Так мама всегда начинала серьезный разговор. Вот и теперь эти слова тети Маши кольнули ее сердце из недавнего прошлого, заставив глаза повлажнеть. Тетя Маша заметила это, но все-таки продолжала:

– Послушай меня, доченька. Посмотри на себя. Как исхудала, как высохла. Нельзя надрываться столько. Давай бросим все это и поедем ко мне в деревню. Поживешь там немного, оклемаешься, душу свою полечишь. Работать там будешь, я уже говорила с председателем колхоза. Он дал добро, что бы ты в конторе работала, бухгалтеру подсобляла. Откормлю тебя, отпою молоком парным, а там видно будет: захочешь, обратно вернешься. Воздух там целебный, тишина – первое дело для успокоения души.

Лиза не в силах была ни о чем говорить и поэтому только молчала, непрерывно глядя на тетю Машу. Та, истолковав это, как колебания, еще упорней стала ее уговаривать, приводя разные примеры из своей жизни и жизни своих родных и знакомых. Но Лиза все молчала и, наконец, не выдержав, тетя Маша воскликнула:

– Ну не молчи, Лизонька, скажи мне что-нибудь.

Лиза чувствовала, что ее душа находится в очень неустойчивом состоянии. Противостоять кому-либо или чему-либо она сейчас не могла, и она согласилась, сказав каким-то низким и хрипловатым от долгого молчания голосом:

– Поедем, теть Маш, куда скажешь, только подальше отсюда. Я не могу больше здесь находиться, здесь пахнет смертью, здесь одни враги…, поедем скорее.

Тетя Маша обрадовалась и сразу радостно запричитала:

– Вот и умничка, вот и славная девочка, вещи только соберем и поедем. Вот умница, вот хорошая моя…, завтра же и поедем.

В деревне никто не знал о том, что Лизин отец враг народа и на это тетя Маша тоже возлагала большие надежды. Она сказала, уезжая в Москву, что хочет взять к себе племянницу, так как та заболела, и нуждается в покое и здоровом питании. А теперь выходило, что она ее и вовсе удочеряет.

Когда они приехали в деревню, никому не пришлось доказывать, что девушка больна. Увидев ее, односельчане все, как один восклицали:

– Что, так плоха? А как это для жизни? Ну, уж очень худа – одни глаза.

Лиза была очень удивлена, но тетя Маша, не дав ей долго удивляться, быстро провела ее в дом, и закрыла дверь.

Три дня Лиза ничего не делала, просто сидела в саду на скамейке. Был уже конец марта. Снег еще лежал, но был уже не тот, что в январе, а грязноватый, похожий на соль крупного помола. Прилетели грачи, и днем сад не был уже таким тихим, как зимой. Синицы и воробьи прыгали по еще голым веткам, смешно крутя головами, и вносили суету в мудрое молчание безлистого сада. Все это вместе действовало умиротворяюще и Лиза, в самом деле, на некоторое время забывала о суровости жизни и предавалась грезам, которые так давно не посещали ее.

Лизе очень не нравилось, что тетя Маша просила никому ничего не рассказывать об аресте отца. Это казалось ей предательством, ведь она знала, что он ни в чем не был виноват, но, немного поразмыслив, она, согласилась с тем, что лучше будет, все-таки, не говорить об этом. На том и порешили.

На четвертый день она сама попросила тетю Машу отвести ее на работу. Та сразу согласилась. Председатель колхоза с нетерпением ждал, когда Марья Васильевна привезет свою племянницу, так как дела колхоза шли «в гору», бухгалтерия разрасталась, а грамотных людей в помощь бухгалтеру взять было не откуда. Он тоже не стал исключением и прошелся насчет ее худобы и бледности, усомнившись, скорее для порядка, позволит ли ей здоровье работать в бухгалтерии. Потом он нахмурился и, покачав головой, с сожалением и искренним сочувствием, сказал, что все смертны, но жизнь продолжается, и что некогда долго горевать – надо строить социализм на селе.

Так Лиза и попала в ту колхозную контору, у окна которой она сейчас сидела и смотрела, как петухи дубасили друг друга. Заканчивался май месяц. Все цвело, птицы пели, солнце грело уже по серьезному. Над цветами порхали бабочки. Не смотря на вечную колхозную запарку, у Лизы, иногда, выдавалась свободная минутка, как сейчас. И всегда. В такие минуты она любила смотреть в окно, в котором была видна деревенская улица, поле и лес вдалеке.