Выхожу на своей остановке. Меня встречают перемены, те самые, про которые я говорил раньше. Сколько себя помню, вдоль садика дорожка была натоптана, и вот наконец-то она выложена плиткой. Подхожу к дому, и – о чудо! – на въезде во двор стоит шлагбаум, заасфальтирована стоянка для машин, а за ней разместилась детская площадка, и во дворе даже нашлось место для сушки белья. Только вот один вопрос не оставляет меня: а когда же можно будет его сушить?

Поднимаюсь на свой этаж и открываю дверь. Квартира встречает теплом. Несмотря на то что я очень мало времени провожу дома и часто нахожусь в разъездах, всё же это частичка меня, к которой я постоянно стараюсь вернуться. Снимаю дождевик и вешаю его на крючок. Иду в ванную и открываю кран с горячей водой – колонка начинает радостно шуметь, и я закрываю пробкой слив.

В комнате стягиваю с себя чужие вещи. Достаю и складываю на диван одежду, в которой мне легко и привычно: джинсы, футболку и кофту на молнии с капюшоном. Вода в ванной должна быть обязательно с солью и пенкой – только так можно вернуть себе силы, которые высасывает ненавистный дождь. Вытираюсь полотенцем.

Захожу в комнату и включаю компьютер. Ставлю телефон на зарядку. Может быть, в нем есть какие-то признаки жизни и получится перебросить сохраненные настройки? Экран черен, но я пока не расстраиваюсь, ведь, если аппарат долго был разряжен, такое вполне может быть. Одежда приятно хрустит и пахнет. Возможно, оттого, что мне вспомнился Жора, хочется чаю. Захожу на кухню…

На столе чашка…

Чашка с чаем…

С чаем, который она не пила…

Чашка, которой она касалась…

Внутри меня поднимается черная, искажающая мысли и чувства ненависть…

Внутри меня, словно в чайнике, булькает и брызжет кипяток, но только вот у меня нет биметаллической пластины, которая от нагрева изгибается и размыкает контакты. Внутри меня только я сам могу регулировать свои эмоции. Смотрю на чашку: на чайном пакетике бархатисто-зернистый пушок пеницилла. Открываю ящик и достаю чайную ложку, аккуратно вытаскиваю пакетик и выжимаю его в стакан. Открываю дверцу под раковиной и опускаю пакетик в мусорное ведро. Затем кладу ложку на стол. Беру чашку. Ощущение боли настолько сильное, что мне хочется швырнуть эту чашку, разбить ее, и только сила воли, отточенная долгими годами самоконтроля, сдерживает меня, и вместо этого я выливаю чай в раковину, а чашку выкидываю в ведро.

Строгая и логичная последовательность, которая так характерна для всех моих умозаключений и выводов, разрушалась Ольгой с детской непосредственностью и невинностью. Для меня было совершенно неважно, сколько я ее не видел, по одной простой причине. Продолжалось это десять минут или же несколько месяцев, для меня это всегда был один и тот же промежуток времени мучительной безысходности и надежды, подкрепленной осознанием ее существования. А теперь всего этого нет, и нет никакой надежды увидеть ее, поговорить с ней. Как же я любил с ней говорить – неважно о чем, темы сами находили нас…

Смотрю на часы, которые висят на кухне. Они показывают два. Телефон оживает и даже загружается. Куча пропущенных вызовов, но мне совершенно не хочется смотреть, кто же меня искал. Звоню Паше:

– Паш, привет, это я.

– Ничего себе! Что у тебя за крестная такая? Боевая баба, всех врачей растрясла. Всколыхнула нашу заводь. Чего ты про нее никогда не рассказывал?

– Да, к слову не приходилось.

– Как она тебя подняла?

Мне почему-то стыдно рассказывать о том, как это произошло, потому что никакого логичного объяснения пока не нашел, и я импровизирую на ходу, но в рамках правдоподобного:

– Шоковая терапия. Только не в прямом значении слова, а в переносном.

– Ну, батенька, не знаю, что ты имеешь в виду под переносным, но рад, что тебе помогло.

– Паш, я вот чего хочу спросить: а из больницы-то меня выписали?

– Конечно выписали, у нас же в стране больше двух недель болеть человек не может.

– А как же я?

– И ты, дорогой мой, не исключение.

– И что мне теперь делать? Меня же с работы за прогулы уволят.

– Да не переживай ты так. Мы тебе выпишем больничный, всё нормально будет: медицина – она ж на страже здоровья стоит, а ты здоров. А как и где ты лечился – это уже вопрос другой. Я переговорю с терапевтом, карточку твою покажу, ну, он тебе все бумаги на завтра подготовит и по компьютеру проведет всё как надо. Но с тебя благодарность. Сам знаешь, врачи шоколад не пьют.

Я кладу трубку, телефон зависает и отключается. Видимо, это последний его вздох, потому что ни на какие мои манипуляции он не реагирует.

Включаю компьютер и захожу в личный кабинет банка. Проверяю баланс. Деньги у меня есть, но львиная доля их лежит на накопительном счете, который я стараюсь понапрасну не использовать. Но сегодня особый случай. Перекидываю со счета на свою дебетовую карту сумму, которой должно быть вполне достаточно, чтобы купить телефон и дотянуть до зарплаты, хотя, скорее всего, она будет раза в два меньше, чем обычно, потому что я был на больничном. Да, еще машину надо забрать с цитрогипсового огорода, если она, конечно, еще там, и отвезти в ремонт. Это тоже деньги, которые придется потратить, но другого выхода нет. Честно сказать, я откладывал заначку для того, чтобы слетать в Мексику. Но после того как начался дождь, прибавилось работы, да и вообще, какой может быть отдых, когда совершенно непонятно, что может произойти завтра? Я рассчитывал полететь туда не один, хотя, если честно, четко осознавал иллюзорность этой мечты, но всё же…

* * *

В магазине выбираю телефон, который сочетает в себе производительность с отсутствием избыточных функций. Цена немаленькая, но лучше вложиться сейчас, чем мучиться ближайшие два года. Переставляю сим-карту. Телефоны превратились в маленькие коробочки Пандоры. Наверное, нигде больше не найти столько скелетов в шкафу, сколько в маленьком и совершенно безобидном аппарате. Телефон хранит всё: переписки и фото, и если даже что-то удалить или потерять, бескорыстное облачное хранилище восстановит информацию в полном объеме. И это превосходно, но только вот вопрос: а где хранится эта информация и кто может получить к ней доступ? Не хочу даже думать об этом. Сразу же покупаю чехол-книжку и защитное стекло, которое мне тут же и наклеивают. Всё, я вооружен и готов к новым испытаниям. Вхожу в свою учетную запись и восстанавливаю большую часть данных. Теперь можно и Андрею позвонить. С одной стороны, я очень хочу его услышать и увидеть, а с другой – боюсь.

– Привет, на работе?

– Да.

– Удобно говорить?

– Да.

– Как ты?

– Нормально.

– На работе всё в порядке?

– Да.

– Ты сможешь приехать ко мне после работы?

– Нет.

И я понимаю, что нет ничего хуже того, что дождь делает с людьми. Лучше бы уж он ругался, но только не эти апатия, безразличие и потеря интереса. Я не обижаюсь на него, потому что невозможно обижаться на больного человека. Но и бездействовать не могу, ведь я же пообещал ему всё исправить или… Я не хочу думать об этом самом «или». Это крайняя мера, и мне кажется, что проще уничтожить себя, чем выполнить то, что я пообещал Андрею.

И мне почему-то очень ярко вспоминается день, когда Андрей познакомил меня со своей будущей женой Олей. Это было три года назад.

Не знаю, как так получилось, но в жизни Андрея всегда было мало женщин. Он учился на факультете, на котором девушки были редкостью, и, может быть, поэтому не умел разговаривать с ними и добиваться их внимания. С возрастом эта проблема только усугублялась, потому что он боялся, что его пошлют. Честно сказать, у меня даже была мысль заказать ему проститутку, но только вот идея эта могла привести к печальным последствиям, и в итоге я от нее отказался.

Вспоминая Ольгу Андрея, я еще раз задумываюсь над странными совпадениями, которые так часто нас окружают и которым мы не придаем никакого значения до тех пор, пока не поймем их взаимосвязи. Через два года после того, как Андрей стал встречаться с Ольгой, в моей жизни появится тоже Оля, моя Ольга Николаевна.

* * *

Андрей никогда и ничего мне не рассказывал про свою личную жизнь, но я начал замечать некие перемены в поведении друга: он стал раздражаться по мелочам и меньше шутить. У всех бывают такие периоды, думал я, невозможно всё время идти на подъем. Но расспрашивать Андрея не хотел, потому что нет ничего хуже, чем вытягивать из человека правду, когда он к этому не готов. Для того чтобы человек сам захотел что-то рассказать, нужно подождать и создать условия.

Это случилось после очередного субботника, в конце которого, как обычно, было застолье, где я выпивал, поскольку в этот раз был не за рулем. Ни я, ни Андрей не курим, и, может быть, именно по этой причине мы работаем так энергично и, как говорится, не разгибая спины: у нас просто нет необходимости делать перекур. Правда, иногда я даже жалею об этом.

В этот раз почему-то так получилось, что никаких других попутчиков в лице наших коллег в автомобиле не оказалось. Андрей молчал, а я, напротив, был на удивление разговорчив, но он неожиданно меня перебил.

– Как ты думаешь, для чего мы живем?

И я почувствовал, что тут что-то серьезное, но, несмотря на это, в моем ответе проявился еще присутствовавший во мне отголосок веселья:

– Для того, чтобы умереть.

– Мне это и так понятно, но зачем нам дается этот самый момент жизни, когда мы так четко ощущаем окружающий нас мир и можем его потрогать и изучить, если потом снова ныряем в бесконечную неизвестность? Как-то это неправильно и нелогично.

– Ты сейчас о каком смысле жизни говоришь – о глобальном общечеловеческом или конкретно твоем?

– Да зачем мне общечеловеческий-то? Я хочу разобраться, для чего живу я.

– Ты же не пил, чего это тебя вдруг такие вопросы волновать стали?

– Понимаешь, какое дело… Я недавно познакомился в тренажерном зале с девушкой, и мы стали с ней общаться…

– Ну наконец-то.

– Она переехала ко мне, и сейчас мы живем вместе.

– Ну и чего тебя так вопросы о смысле существования вдруг взволновали? Часто грешите?

– Да не в этом дело, вечно ты всё в какую-нибудь глупость превратишь.

– Не переживай, я так только с тобой себя веду.

– Да знаю я.

– Так в чем вопрос-то?

– Ну так вот, мы вместе с ней живем, и вот я думаю, что надо уже что-то решать, ну, в смысле жениться.

– И?

– Но понимаешь, я не уверен, что это то самое.

– Никто и никогда ни в чем не уверен. Мы все читаем, говорим о любви, но, мне кажется, в этом мире ее совсем не осталось: вся любовь свелась к банальному и пошлому половому акту, который считается апофеозом отношений. Ты живешь свою жизнь в ожидании этого чуда, о котором все говорят и пишут, но самый большой обман заключается в том, что довольствоваться тебе приходится суррогатом. Людей настолько поглотила идея физической близости, что всё остальное, действительно человеческое, ушло на второй план…

– Да я не об этом совсем сейчас.

– А о чем? Ты же хочешь понять, жениться тебе или не жениться, ведь так?

– Ну да.

– Так если ты сомневаешься, значит, не чувствуешь к человеку привязанности как минимум – про любовь я вообще молчу – и хочешь найти в этом какой-то смысл. Но никакого смысла в этом нет, а есть просто банальное желание удовлетворить свои физиологические потребности. Они, конечно, не столь необходимы, как поесть, попить, поспать и подышать, но всё же организму нужны. Вот в тебе и борются два основополагающих начала – тело и дух.

– С тобой просто невозможно говорить на серьезные темы.

– Конечно, невозможно, но ты ведь толком не можешь объяснить, чего тебе надо от меня.

– Я не уверен, что Оля и есть та самая женщина, с которой я хотел бы провести остаток жизни.

– Ты меня иногда просто поражаешь этой своей наивностью и детской непосредственностью. Если бы все люди рассуждали, как ты, человечество уже давно бы вымерло. Что есть мы? Набор нуклеотидных последовательностей, которые постоянно перетасовываются с непонятной целью. Если тебе она нравится, женись.

– Но я не уверен, нужно ли это ей.

– Ну так спроси у нее.

– А если ей это не нужно?

– Что именно не нужно?

– Семья, дети.

– То есть ты считаешь, что брак нужен для детей?

– Ну да.

– Хочу тебя разочаровать. Брак – это просто форма социального договора, подкрепленного государством, и к любви он не имеет никакого отношения.

– То есть ты считаешь, что это нормально – жить с женщиной без брака?

– Вопрос не в том, что я считаю нормальным, а в том, что считаешь нормальным ты. Был я в этом самом браке – и что? Хорошо хоть, детей не было. Для того чтобы понять, нужно тебе жениться или нет, надо точно понимать, чего хочет другой человек. Вот моя бывшая жена не понимала, что мне в то время брак был не нужен, да и ей, наверное, тоже… Но мы всё же расписались. А ведь были к этому не готовы, и что в итоге вышло, ты и сам прекрасно знаешь.

– То есть ты предлагаешь не жениться?

– Ничего я тебе не предлагаю, я просто говорю о том, что в отношениях всё может быть совершенно по-разному, и то, что у меня ничего не получилось, вовсе не означает, что не получится у тебя. Есть ошибки, которые человек должен совершить сам, и никакие примеры других людей не смогут ему помочь. Нельзя научиться общаться, читая и слушая разговоры других людей.

Как я вижу твою ситуацию? Ты уж прости меня за откровенность, но я как твой друг не могу тебе не сказать. Ты ведь почти никогда и ни с кем не встречался, и вот в твоей жизни появилась эта женщина…

– Ольга.

– Хорошо, в твоей жизни появилась Ольга. Ты, не имея опыта общения с женщинами, ухватился за нее, а она – почему-то за тебя, но это уже следующая стадия анализа, к которой я пока не готов. Так вот, ты ухватился за эти отношения так, как будто это твой единственный и последний шанс создать семью. И это нормальная инстинктивная реакция. Со стороны это выглядит так: ты видишь перед собой много совершенно разных конфет, но боишься взять одну из них, потому что опасаешься, что она тебе не понравится. И вот, преодолев свои страхи, ты наконец-то берешь какую-то конфету – ну, предположим, из-за того, что она была немножечко раскрытой. Ты пробуешь ее на вкус, и тебе она нравится, потому что как она может не нравиться, если в ней есть сахар? А для мозга сахар – это что-то вроде наркотика, и поэтому ты боишься выпустить эту конфету из рук, не понимая, что могут быть и другие вкусы и начинки, которые тебе действительно понравятся. Но ты ведь очень честный и не хочешь эту конфету заменить на другую, потому что ты ее уже попробовал. Только вот самое смешное, что для этой конфеты ты тоже конфета.

– Ты знаешь, что я больше люблю фрукты.

– И это со мной нельзя серьезно разговаривать? Я ему тут, понимаете ли, объясняю устройство жизни через конфеты, а он…

– Да понял я всё, успокойся уже. Может, зайдешь ко мне?

– Не ко мне, а к нам. Поверь мне, если ты так скажешь при Оле, я имею в виду «ко мне», скандала не миновать или потом, когда вы будете ссориться, это тебе обязательно припомнят. Так что, раз ты собрался продолжать отношения, пойми одну простую вещь: когда живешь с женщиной, у тебя больше нет тебя, по крайней мере когда она рядом, – есть только «мы».

– Судя по твоему разводу, ты не самый большой специалист в отношениях.

– Так-то да, но всё же опыт есть. Я что-то не пойму, ты хочешь нас познакомить?

– Да. Сказала, что очень хочет посмотреть на тебя, дескать, я ей все уши про тебя прожужжал.

– А, так ты поэтому и не пил? Боялся, что я у тебя ее уведу?

– Да, именно поэтому, давай уже вылазь из машины.

Мы выбираемся на улицу. Сентябрьский ветер обманчив и непредсказуем: перед тем как мы сели в машину, он был холодным, а сейчас потеплел. Андрей живет в кирпичном многоэтажном доме на седьмом этаже. Дорога и разговоры явно снизили количество алкоголя в моей крови, но всё равно неожиданное знакомство кажется мне не лучшей идеей, и, как это часто и бывает, я оказываюсь прав.

Андрей не достает ключ, а звонит в дверной звонок. И по одному этому я понимаю, что всё, что я сейчас услышу и увижу, отрепетировано. И, зная Андрея, понимаю – отрепетировано ей.

У меня всегда была особенность – изменять окружающих людей. Это происходило помимо моей воли. И еще ни разу не было так, чтобы кто-то изменил меня, до тех пор…

Друзья, которых у меня не так уж и много, – единственные, кто не поддавался в полной мере этому воздействию, и именно за это я их ценю, – Жора, Андрей и, наверное, Паша.

Только тогда-то я и осознал, что все те незначительные изменения, которые я наблюдал в Андрее, – это результат воздействия женщины. Поднимаясь на лифте, я уже понял, с кем мне придется столкнуться, и осознал, что лучшим решением будет уйти в сторону, ведь конфликт неизбежен, а мне не хотелось бы, чтобы моего друга поставили перед выбором – либо я, либо она. Всё это выстроилось в моей голове с какой-то сумасшедшей и совершенно неправдоподобной скоростью, словно алкоголь был неким катализатором этого процесса.

Она открыла дверь. Худощавая и высокая брюнетка. Одета в белую мужскую рубашку навыпуск и джинсы. Длинные прямые волосы зачесаны назад. Маленькая родинка на лбу. Широкие густые брови. Небесно-голубые глаза, нос с небольшой горбинкой и слишком полные губы. Мне показалось, что я попал в какой-то сериал с типовыми красотками и сейчас предстоит смеяться над непонятными и глупыми шутками, создавая видимость дружеской атмосферы.