Глава 4
Орел-городок

– Войдем в Орел-городок, или как его по-пермяцки, Кергедан, то ей-ей, тотчас же загуляю! – запальчиво божился казак, покряхтывая под навьюченной ношей. – Сначала пропьюсь до последнего медяка, после всех девок перещупаю!

– У Григория Аникиевича порядки построже московских, – усмехнулся Савва. – Станешь охальничать да озорничать, быстро в порубе окажешься, цепным псом выть станешь.

– Пустое. – Василько махнул рукой. – Коли пришли званы, так и уйдем не драны. С такой грамотой, как у нашего атамана, никто обидеть не посмеет. Чую, вволю потешится душа казацкая!

Черномыс с надеждой посмотрел на Карего:

– Если что случится, ты ведь не выдашь, атаман?

– Гуляй, Василько. – Данила хлопнул его по плечу. – Только смотри, местные солевары так отделать могут, что и цепи строгановские милы будут.

Вдалеке показались срубные крепостные стены с двумя восьмигранными башнями у ворот.

– Ай да Орел-городок! – Казак заломил набекрень шапку. – Стоит без году неделя, а стены потверже Сольвычегодских! Нет, посмотрите, обламы-то какие! Сунься к такой стене, так из тебя в подошвенном бое решето сделают!

– Ты никак и сам городки брал? – усмехнулся Карий. – Говоришь так, словно пули на своей шкуре прочувствовал.

– Татарские да турецкие! Бывало, и русские… – рассмеялся казак. – Всяко случалось… Да кто из нас без греха?

– Вот Савва безгрешен. Истинно агнец среди волчищ.

– Да бес его знает: не то монах, не то ведун… – Казак выпучил глаза. – Прижился за пазухой у Строгановых, а то по доносу давно бы на кол посадили.

Василько посмотрел на Савву и потянулся за самопалом.

– Не балуй, дурень! По-хорошему пищаль-то оставь!

– На кой леший ты мне сдался, – чертыхнулся Василько. – Гляди, над нами полдороги ворон кружит. Вишь, что-то у него поблескивает. Никак, шельма, кольцо увел!

Казак сплюнул на удачу, прищурился и выстрелил. Птица, перекрутившись в воздухе, замертво рухнула вниз.

– Попал! Ей-богу, попал! Сшиб паршивца влет! Айда за добычей! – Казак со всех ног бросился к своей добыче.

Он вернулся к саням и бросил мертвого ворона на снег. Ниже крыльев, между шеей и животом, среди черных перьев поблескивал медный православный крест…

– Братцы, что за бесовщина творится на белом свете?

– Черное волхование… язычники или двоедушники раскрещиваются. Знать, к скорому приходу хозяина готовятся… – Савва перекрестился и поднял птицу. – Вот тебе и честной Орел-городок…

– Прибудем, покажем Григорию Аникиевичу, – ответил Карий. – Савва, подбери ворона. Пусть Строганов своими глазами увидит…

* * *

По прибытии в Кергедан Данилу и его спутников заперли в съезжей избе, а представленную грамоту за подписью Аники отобрали.

– В печенках сидит милость строгановская! – Казак с размаху ударил кулаком в дверь. – Пришли в зенит, да под засовом до сумерек!

– Ты хотел, чтобы, как добра молодца, накормили, напоили да в бане выпарили? – усмехнулся Савва. – Поди знал, что не к теще ехал.

– Хоть бы харч какой дали. Со служилыми по-людски поступать надобно.

– Значит, рожей не вышел, чтобы тебя Строгановы не знамо про что подчевать стали…

Казак насупился и попер на Снегова с кулаками:

– Эй, что тут несут чернобокие кожа да кости?

– Что рожей не вышел, – ответил спокойно Савва, глядя в глаза наседающего казака.

– Ах ты, собака поповская! Не вышел, говоришь?! Да сейчас самого об пол побрею! Станешь лицом, как курица яйцом!

– Угомонись… – Данила повел бровью. – Расшумелись, как жуки майские в коробке…

Дверь скрипнула, и, кряхтя с мороза, в караулку ввалился строгановский приказчик. Не снимая шапки и не перекрестясь на образа, презрительно осмотрел прибывших:

– Карий кто? Собирайся, Григорий Аникиевич ждет.

– А мы что же?

Казак пошел вслед за Данилой, но приказчик властно остановил его, ткнув плетью в грудь:

– Раз не велят кликать, значит рожей не вышли!

– Сколь томить можно? – не унимал возмущения казак, уже не замечая в словах оскорбления. – Еды хотя бы пришли, а то ноги протягивать впору!

– Коли тут житья нет, так жди перевода на тот свет, – пробурчал приказчик, с грохотом затворяя за собой тяжелую дверь.

* * *

Придя на строгановский двор, приказчик провел Карего к погребу:

– Григорий Аникеич припасы проверяет, там обо всем и поговорите. Недосуг ему запросто тебя видеть…

В просторном, обшитом дубом подклете Григорий деловито осматривал каждый сосуд, принюхивался, не появился ли у рассола дурной запах, приподнимал дощечки, с удовольствием пробуя хрустящие огурчики на вкус. Завидев Карего, усмехнулся:

– Аминь, да не ходи один… К батюшке татем пробрался, чего же ко мне один да под охраной пришел? Или удаль по дороге выветрилась?

– Не один, да и не с пустыми руками… Знатный гостинец принес…

Данила вскинул руки, между пальцами блеснули два узких лезвия-жала, от которых не может защитить ни стальная кольчуга, ни пластинчатый доспех.

– Как же так! Я велел обыскать и отнять все оружие… – Григорий удивленно посмотрел на ножи. – Прикажу стервецов на хлеб посадить, коли службу нести не умеют!

Карий усмехнулся:

– Разве это оружие? Так, ногти в дороге отросли…

– Хорошему вору все впору… – криво усмехнулся Строганов. – Сдается мне, ежели бы взбрело на ум этими ногтями пощекотать, то я бы теперь до смерти посмеялся…

Немного помолчав, Григорий сказал уже серьезнее:

– Ты, Данила, на меня не серчай. Теперь и сам вижу – человек ты серьезный, да и дело свое знаешь споро.

– Слова отцовского тебе не хватило? – удивился Карий. – Или что иное тайно обо мне отписал?

Григорий испытующе посмотрел Даниле в глаза:

– Батюшка немощен стал, склонен в котенке рысь видеть. Куды ему пройдох различать! Семенка слаб, отцу в рот смотрит, да без благословения не то что судить о людях, вздохнуть не смеет…

– Кабы чаяния твоего не оправдал, тогда что?

Строганов ухмыльнулся и, ничтоже сумняшеся, изложил план своих действий:

– Вначале ребятушки поучили уму-разуму… Опосля видно бы стало, работы у нас хоть отбавляй. Сам понимаешь, сюда не только с Руси, со всей Европы люди прибиваются. Даже собственный молотильщик бесов есть! Из доминиканских монахов, Бенедиктом зовут. Он у меня ведьм вынюхивает.

– Что же со мной тогда послал доморощенного знахаря?

– Ты о Савве? – Григорий махнул рукой. – Ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса… Гишпанец-то носу со двора не кажет, собственной тени боится. Знает только, как лазать под подол, да на титьках чертовы метки отыскивать… Служит вроде пугала домашнего для девок. Я их Бенькой так застращал, что стали как шелковые. Готовят отменно и чистоту держат, что соринки не сыщешь.

Григорий с удовольствием хрустнул огурцом:

– Знатно строгановская соль держит, почитай полгода прошло, а лучше свежего!

Строганов аккуратно опустил дощечку, пригнетая камешком так, чтобы она скрылась в рассоле.

– Дело свое разумеешь, убедился. Только за комаром не с топором… Здесь не Москва и не Царьград. В Пелым тебя не отправишь, чтобы князя ихнего, Бегбелия, на тот свет благословить… Хорошо бы как стало, покойно!

– Подумываешь убить Бегбелия и воевать вогулов? – пытливо спросил Карий.

– Да надо бы… Только в этих лесах и десяти верст не пройдешь, как охотники вогульские тебя выследят, поймают и кожу сдерут. Потом в отместку нагрянут наши городки жечь, а у нас вместо рати мужики на полати…

– Тогда Бегбелий придет первым, – Данила направился к выходу, – раз вы не можете на войну решиться.

– Даже представить не можешь, что сейчас происходит! Пелымцы запугивают пермяков, посылая на них отряды, да под видом гулящего люда к нам на промыслы подсылают бывших полонян, а в городках и острожках через подкупленных холопов и баб распускают дурные слухи. Что станет, если колодцы окажутся отравленными, поднимется мятеж и в спину пушкарям воткнутся рогатины, если… – Строганов раздраженно отмахнулся. – Бегбелий уже похвалялся перед Кучумом первым взять всю Пермь Великую!

– Знать, не случайно над Кергеданом-Орлом крещеные вороны кружат…

– Если бы только вороны. Орел-городок стоит пять лет, а нашествие волков началось этой зимою… – сокрушенно сказал Григорий Аникиевич. – Только это другие волки, таких мы раньше не видывали: огромные, каждый пуда на четыре, а то и на пять с гаком вытянет! Умные, ярые звери… Местных волков перерезали как овец! Пытались облавы устраивать, только охотников не досчитались. Теперь сиднями сидим в городке и гадаем, не волколаки ли это…

– Предлагаешь мне волчьим отловом заняться? – Карий подошел к Григорию, стискивая его руки железной хваткой. – Я зверь хуже волка. Если приехал сюда убивать, значит, буду убивать. Мне все равно, кто это будет: человек, волк или оборотень!

Данила ушел, а взамен его, пыхтя и чертыхаясь, в погреб спустился приказчик.

– Слышал, Игнат?

– Как не слышать, батюшка, все слышал! Сущий дьявол этот Карий. Прав родитель-то ваш, лучшего душегуба на всей Руси не сыскать! Вы только прикажите, он-то уж наверняка глотку Бегбелию перережет! Только об этом, мыслю, помалкивать надобно…

Строганов посмотрел на приказчика и ухмыльнулся:

– Долго ждать, когда черт умрет: у него еще и голова не болела. Ты вот что, Игнат, расскажи-ка своей бабе по секрету, мол, прибыл к нам адский охотник, способный достать любого хоть из-под земли. Да скажи также, что Строгановы платят щедро и жаловали ему в услужение двух холопов…

– Да как же можно, батюшка! – в ужасе зашептал приказчик. – Ведь баба моя сущая дура, разболтает сестрам да кумушкам, а те разнесут по всей округе! Не ровен час, дойдет и до самой Югры!

– Нам и надобно, пусть прознают. Захотят его зелием извести или открыто убить… Ежели душегуб погибнет, значит, так на роду написано, от судьбы не убежать. Только мы врага не прозеваем, выследим пелымских прихвостней и тепленькими повяжем!

Игнат хлопнул себя по колену:

– Ай да Григорий Аникеич… На живца ловит! Воистину сын, достойный отца!

* * *

– Да погодь ты, красавица, не убегай от меня, не пужайся! – Василько догнал статную девку в лисьей шубке и дорогом кумачовом платке. – Скажу чего, век слушать станешь, а досыта не наслушаешься!

– А я не из пужливых, просто некогда мне с беспутным казачьем разговоры водить. – Девушка звонко рассмеялась, прикрывая лицо расшитой узорами рукавичкой.

– Да ты никак боярыня или строгановская дочка?! – Казак оглядел ее с ног до головы и нарочито отдал поясной поклон. – С тобой, наверно, и говорить не можно, вмиг плетями подчевать будут?

– Казак, а плетей испугался! – Она засмеялась еще пронзительнее, и Василько заметил чертовщинку в глазах. – Ради девкиной любви и не такое потерпеть можно!

– Если скажешь, как тебя зовут, то не побоюсь и плетей. Три шкуры спустят – глазом не моргну!

– Акулиной кличут. Тятенька у меня взаправду строгий, – глаза хитро блеснули, – только не в Орле он сейчас, а на мельнице. Я у своей тетки живу.

– То-то и вижу, что в глазах у тебя бесьи огоньки! Батюшка – мельник, а тетка, небось, ведьма?!

– Вот и не угадал! – засмеялась Акулина. – Тетка моя знатная повитуха. Может, слышал, Белухой кличут. В Орле ее всякий знает и кланяется. Почитай, всех детей родившихся приняла!

– Почто надобно мне о всяких повитухах слушать? Я со Строгановыми знаюсь, в Москве разов десять бывал и самого царя видел, как вот тебя. Лет десять назад с Адашевым в Крым хаживал и крымского царевича в полон брал!

– То раньше, а теперь без лошади пятками снег топчешь… – Акулина притворно надула щеки. – Брешешь, как пес! Холоп строгановский, да и только!

– Дура ты, девка! Возьмем пелымского князя, да сибирского царя Кучума в Москву свезем, так поглавнее Строгановых на Перми буду. Воеводой в Чердыне сяду, повезет, царь и вовсе пожалует княжеством Пелымским!

Побрякивая саблей и покручивая усы, казак обошел вокруг Акулины и, подбоченясь, встал перед ней.

– Какой смешной! Ходишь гоголем, глаза пучишь идолищем, а сам языком воздух мелешь… Что, казак, видит око, да зуб неймет?

– Я и силой взять могу! – Василько схватил девушку за плечи и поцеловал в губы. – Вот так!

По телу прокатились жаркие волны, жалящие и перехватывающие дыхание, как в парной, земля под ногами поплыла, покатилась вниз под гору огненным колесом…

– Что, казак, сладко целуюсь? Только не думай, что достанусь тебе добычею, у меня и нож есть, любого охальника вмиг осажу… – Акулина решительно выхватила охотничий нож на рукоятке из резного лосиного рога.

Василько протер ладонью лоб, рука была горячая и мокрая от выступившего пота.

– Огонь девка… чисто пламя… – Казак перевел дух и сказал, словно вопрос уже решенный. – Женюсь немедля, на этой же неделе, прямехонько к Масленице поспеем!

– Что ты, что ты! – Акулина притворно вскрикнула и всплеснула руками. – Батюшка заартачится, не благословит! Деньги на свадьбу откуда придут?

– Отец благословит, а купец мошной одарит!

Василько целовал жаркие уста, пропадал в пламенном вихре, утопая в ее огненном дыхании. Акулина совсем не походила на женщин, которых довелось знать: ласковых, злых, безразличных. В ней таилась неизъяснимая земная мощь, притягивающая и поглощающая, подобно мельничным жерновам перетирающая зерна в муку. Сила, повелевающая забыть обо всем, манящая раствориться в ней без остатка…

– Пойдем к Белухе, подобру пойдем, женою станешь, всю жизнь любить тебя буду!

Не обращая ни на кого внимания, казак схватил Акулину на руки и, не чувствуя под ногами земли, нес ее по вечереющим небесам, словно ангел бесценную душу.

– Тетенька не пустит… забранится… испужается…

– Денег дам… подобру не пустит, силой войдем. Мне теперь все одно, не то что тетеньку, Господа бы не послушался…

День клонился к закату. Сумерки медленно растекались с северо-востока, густо рассыпая ночные звезды на угасающих красках неба. Мир затихал: были прочитаны молитвы, погашены светильники и лучины, на цепях угомонились собаки. Свет повсеместно уступал мгле.

Над Орел-городком парила бездонная птица снов…