– Нет, по-якутски не понимаю, – смущенно улыбнулся Василий и в оправдание добавил. – Родители из Якутска меня еще совсем маленьким увезли, я среди русских рос, да и предки на своем не общались…

– А хочешь, научу?

– А точно научишь?

– У меня по якутскому языку всегда отлично было, даже учителя хвалили!

– А как мое имя по-нашему будет?

– Бааска! Я тебя так и буду звать, ты не возражаешь?

– Называй! – воодушевленно откликнулся Васька. – Бааска, значит!

Родной якутский давался Василию на редкость легко, и уже через пару месяцев он свободно общался на нем, чем был несказанно доволен. Так между земляками завязалась крепкая мужская дружба. Но полгода строевой подготовки на плацу и часовая муштра перед присягой пролетели как один день, до распределения по воинским частям оставалось не больше недели, а там – кто его знает, в какую тьмутаракань призовет Родина: Советский Союз огромный! Горькое чувство скорого расставания с другом сильно расстраивало Игната, он привязался к скромному пареньку и не хотел терять такого товарища. Помнилось, отец часто рассказывал про своего друга, с которым служил на сторожевом корабле «Бесстрашный». Столько лет минуло, а он не мог забыть, как крепко они дружили, как после службы много лет переписывались, а потом… потерялись, раскидала жизнь и семейные заботы. Вспоминал это отец с огромным сожалением, и в комнате на столе его стояла фотография, где они в бескозырках у оружейной башни. Рассказ отца был для Игната уроком, он долго обдумывал, как вернее будет завести разговор, и решился наконец-то сделать это на перекуре:

– Слушай, Бааска! Давай адресами обменяемся, если что – через родоков спишемся! И еще, слушай, ты никогда не думал на родину переехать, в Якутию? Все ж земля предков! Неужели не тянет? Не екает вот тут? —Данилов приложил к сердцу ладонь.

– На родину, в Якутию? – улыбнулся Василий, и глаза его заискрились по-особенному. – Если честно, тянет, я всегда мечтал вернуться, только у меня там родных не осталось! Ехать не к кому.

– А я? Я что, не в счет?!

– Ты?

– Да, я! – вскинулся Игнат. – Твой друг, Данилов, – якутский якут! А тебе кого еще нужно? Поедем ко мне, председатель совхоза у нас мужик – во! – Игнат поднял вверх большой палец, – Если в совхоз работать пойдем, то и участок выделит, и дом построить поможет! Поселок наш на берегу Лены стоит. Ты и не представляешь, какая это богатая река! И самое главное: когда вскроются реки и пойдет лед, мы с отцом выбираемся на охоту в протоки, а там – утка, гусь!!! Да ты такой охоты с роду не видал!!

– Когда вскроются реки! – загорелся Василий и тут же расхохотался. – Эй, якутский якут! Сам-то не передумаешь?

– За меня не беспокойся! Я кремень, главное – ты не спасуй!

День распределения свалился как снег на голову, ранним осенним утром командир поднял роту по тревоге и объявил общее построение у штаба воинской части. Спустя час началось распределение:

– Город Уссурийск, воинская часть №…, – прозвучало из громкоговорителя. – Рядовые…

В конце длинного списка фамилий прозвучало:

– Данилов И.С., Алексеев В.В.…

* * *

– Игнатушка! – выхватил из воспоминаний звонкий голос супруги. – Председатель пришел, поговорить с тобой хочет…

Данилов наспех влез в трико, набросил на плечи шубейку и прошел в дом. Председатель в распахнутой дорогой дубленке угощался домашними оладьями, запивая их чаем с молоком.

– Ты, Игнат Семеныч, – по-деловому обратился он к Данилову, – впустую себя изводишь. Что случилось, то случилось, человека не вернешь, а жизнь – она дальше идет! И поверь мне, старому бобылю: раны душевные только семья и работа лечат! Сам знаешь, не мне тебе рассказывать, народу в совхозе не хватает, молодежь в город бежит за легкой деньгой, мужики спиваются, работать на земле стало некому! Выходи на ферму, там сейчас полный завал! Коровы в навозе, доярки не справляются, грозятся заявление подать на увольнение!

Игнат, потупив взгляд, уставился в пол. Прав был во всем председатель: и Ваську не вернуть, и не дело ему, крепкому мужику, на бабьей шее сидеть. Понимал умом все это Данилов, а вот сердцем не принимал; силился изо всех сил, но не мог.

– Прости, Федор Капитонович! – проговорил он дрожащим голосом, поднял на председателя глаза, полные слез, и с досадой ударил себя кулаком в грудь. – Душит меня воздух, понимаешь, Капитоныч, – душит! Задыхаюсь я, людям в глаза смотреть совестно, как жить дальше – не знаю, Капитоныч…

– Ладно, понял я тебя! – собирался уже уходить председатель, но у двери неожиданно задержался. – Слушай, а если в ночь, в коровник? Скотником! Уходить можешь раньше, как управишься!

– В ночь? В ночь, пожалуй, пойду! – уцепился за предложение Данилов.

– Вот и договорились! Вот это правильно, ты, давай, отходи понемногу, а с понедельника на работу.

Супруга налила Игнату чай с молоком и придвинула к оладьям блюдце со сметаной.

– Ты поешь, поешь немного! Осунулся, почернел весь, нельзя так, Игнат! Прав председатель, дело говорит!

Данилов взглянул на жену и со стыдом отметил, что прежде не обращал внимания, как за эти несколько дней она осунулась, как сошел с ее прекрасного лица здоровый румянец, каким утомленным стал ее взгляд! У самой, небось, на душе кошки скребут, а она виду не подает! Наверняка у себя в телятнике, оставшись одна, повоет по-бабьи, а потом отдышится, приведет себя в порядок и спешит домой, мужа утешить! И каково Верке сейчас – даже не представить, ее-то утешать некому! Женщины – народ терпеливый, где-то характером покрепче мужика будут и боль свою напоказ не выставляют. Как ни крути, а выходит, что Верка эту ношу в одиночку тянет!

* * *

Суд по делу Данилова назначили на середину апреля. Измученный душевными терзаниями, он ждал этого суда с болезненным нетерпением. По утрам первым делом отрывал листок календаря, затем перебирал и старательно укладывал в большую китайскую сумку свои вещи, которые намеревался взять с собой в колонию.

В день судебного заседания Данилов сходил в баню, надел чистое белье и собрался было в дом, но у крыльца вдруг остановился и поднял вверх голову. Бездонное синее небо дышало весенней свежестью. Игнат Семенович смотрел в него долго, не отрываясь, будто видит в последний раз.

В суд приехали за полчаса до начала заседания. Игнат все время был задумчив и спокоен, даже когда высокий милиционер велел ему пройти в зал и закрыл в клетку. Однако все изменилось с момента, когда в дверях появилась семья Василия. Сахаяна, что скрывала лицо за черным платком, даже не взглянула в сторону Игната, а ее младшая дочь, не удержавшись, бросила взгляд, полный глубокого душевного презрения и жалости. Данилова охватило внезапное смятение, он не вникал в суть речей, что произносили выступавшие, а когда ему задавали вопросы, растерянно смотрел на судью, потом быстро поднимался, кивал и частил невпопад: я согласен, согласен, не отрицаю, признаю вину. Адвокат то и дело поправлял подзащитного, а иногда и вовсе отвечал за него. Судья был раздражен и недоволен, сурово поглядывал то на защитника, то на поручителей, а те, сконфуженно переглядываясь, пожимали плечами. Лишь когда после короткого перерыва судья вернулся в зал и для вынесения приговора громыхнул молотком по столу, Игнат Семенович вздрогнул и поднялся с места. Он напрягся, нахлынувшее волнение мешало сосредоточиться. Разобрав среди нагромождения юридических терминов и статей УК слова «признать виновным», Игнат с облегчением выдохнул и с благодарностью посмотрел на председательствующего. Люди оживились, шумно покидая зал заседания. Высокий милиционер, что весь процесс стоял, вытянувшись, у решетки с подсудимым, отворил дверцу. Пожилой мужчина решительно шагнул ему навстречу и протянул запястья, ожидая, что тот немедленно застегнет наручники. Но сержант в некотором недоумении учтиво отошел в сторону. Сбитый с толку Игнат так и стоял, вытянув руки, не понимая, что происходит.

– Дорогой! – негромко проговорила супруга Данилова. – Пошли, дорогой! Домой, домой, Игнат!

– Домой? – в исступлении повторил Игнат и взглянул на супругу. – А как же «признать виновным», «лишение свободы»? Я же сам слышал!

– Условно! – пыталась донести до мужа Вера, но вместо радости в его глазах выразилось глубочайшее разочарование.

– А где мои вещи, сумка? – словно одержимый, повторил он несколько раз в полной уверенности, что милиционер сейчас отведет его на задний двор, где томится в ожидании строгий конвой. Но сержант словно прочитал мысли Данилова и, не желая более смущать своим присутствием странного осужденного, покинул помещение.

– Как же это, почему так несправедливо?! – полный протестующего негодования шептал Игнат. – Как это возможно – условно за убийство?!

– Непредумышленное! – тихо, но доходчиво говорила Вера, – Ты не специально это сделал, это вышло…

– По пьянке! – не дал закончить Игнат и тут словно прозрел. Вид его сделался бледен, губы приняли синеватый оттенок и стали судорожно подергиваться.

– Игнатушка! – вскрикнула Вера и полезла в сумочку. – Сейчас, дорогой, потерпи, – дрожащим голосом говорила она, спешно шаря по кармашкам, – сейчас, сейчас… А, вот, нашла! – с облегчением воскликнула она и вложила в рот мужа таблетку. – Сейчас отпустит, сердце у тебя совсем ни к черту стало!

Минут через двадцать боль отлегла. Цепляясь за супругу, Игнат вышел на улицу, но здесь его поджидало новое, более страшное испытание. На крыльце стояла Сахаяна. Игнат приготовился смиренно выслушать и стерпеть все, что угодно, но дело приняло совершенно неожиданный оборот. Женщина подошла почти вплотную к нему и какое-то время стояла в нерешительности, потом, собравшись духом, заглянула прямо в глаза Игнату. В ее взгляде не читалось ненависти, злобы или угрозы, напротив – он был открытым и ясным.

– Игнат! – сдержанно начала Сахаяна. – Мне трудно сейчас это говорить, но ты должен знать, – в ее голосе почувствовалась дрожь волнения, – Василий простил тебя! Он сказал это там, в больнице.

Данилов опустился на колени и зарыдал. Он искренне желал повиниться, но слезы душили его, слова вязли на языке, вместо них вырывались лишь обрывки бессвязных исковерканных фраз.

После суда Данилов сильно изменился: стал хмур, неразговорчив и замкнут. Тайком ходил на кладбище и часами просиживал у могилы Василия.

Теперь это был глубоко несчастный человек, полный разочарования, обративший свою жизнь в жалкое существование затворника. Он силился забыть все и начать сначала, но вновь и вновь упирался в стену, которую сам и выстроил.

В тот вечер Игнат Семенович задержался дома. По обыкновению, в такое время он уже спешил в коровник, а тут позвонил председатель, чтобы посоветоваться по важному делу. Так и проболтали около получаса. Игнат уже выходил и в дверях столкнулся с младшей дочерью Алексеевых – Маришкой. Та при виде соседа обмерла, захлопала ресницами, будто увидела привидение, и, едва не вскрикнув, бросилась вон. Данилов шарахнулся в сторону и, рухнув на колени, схватился за голову

– Айкы-ы-ы, как дальше-то жить! – глухо и протяжно завывал он в прихожей. Он готов был сгинуть, провалиться на месте, только бы все вернулось назад, но, увы, ни молитвы, ни его раскаяние не в силах были это сотворить. Оставалось свыкнуться с клеймом убийцы, носить его, как кандалы, при лязге которых каждый прохожий будет тыкать в тебя пальцем. Игнат Семенович ощутил, как сдавило сердце, стал задыхаться, завалился на пол и захрипел.

Очнулся Игнат в постели, рядом сидела старшая дочь Варя, точнее, Варвара Игнатовна, терапевт местной больницы. Женщина легонько гладила Данилова по плечу.

– Папа, папочка, тебе обязательно надо в больницу! – говорила она успокаивающе тихим голосом.

– Варя! – взял дочь за руку Данилов. – Скажи мне, только честно, что случилось в тот день? Я хочу знать, понимаешь, мне очень надо знать! Всю правду хочу, до крупицы! А больница подождет, обещаю, как река пройдет, лягу!

Варвара на минуту замолчала, обдумывая просьбу отца, и, все еще сомневаясь, заметила:

– Папа, раньше ты и слышать об этом не хотел…

– Верно, – согласился Игнат, – раньше не хотел – боялся!

– Может, отложим этот разговор? Тем более, на суде…

– Нет, Варенька, не отложим! – перебил ее отец. – А на суде я ничего не слышал! Все было как в тумане.

– Хорошо, – сдалась, наконец, Варя, – только обещай, что ляжешь в больницу, как лед с реки сойдет!