Нестерпимое чувство жажды окончательно лишило сна. Игнат с трудом приоткрыл отекшие веки и пришел в замешательство, когда взгляд его уперся в бетонную стену с облупившимся слоем темно-зеленой краски. Он не понимал, где находится, и совершенно не помнил, как оказался в этом странном месте. Недоброе предчувствие охватило Игната Семеновича. Он откинул старую куртку, небрежно наброшенную на него сверху, и, присев на железные полати, огляделся. Мрачное небольшое помещение без окон, пропитанное удушливым кислым запахом и табачным угаром, освещалось блеклой от никотиновой копоти лампочкой. Ее желто-серый свет едва пробивался из узкой ниши над железной дверью, рассеиваясь по стенам и каменному полу. Сверху монолитной плитой зловеще нависал потолок. Опустив взгляд, Игнат заметил большие красно-коричневые пятна на своих светлых брюках. Мужчина оторопел. Он ощупал лицо, но ни отеков, ни запекшейся крови, ни ссадин не обнаружил. Данилов принялся осматривать одежду, в спешке стягивал ее и трясущимися руками подносил к свету. Его бросило в жар, когда такие же пятна он увидел на рубахе и футболке. Разум Игната прояснился, теперь стало понятно, где он находится.
От хмеля не осталось и следа. Безудержная паника охватила Игната, он подорвался и, позабыв про дикую жажду, заметался от одной стены к другой, судорожно перебирая в памяти события, произошедшие накануне. Мысли путались, лезли одна на другую, но всякий раз обрывались на воспоминании о веселом застолье.
В замке провернулся ключ, стальные двери распахнулись, свежий воздух спасительным сквозняком ворвался в камеру.
– Данилов, на выход!.. – сухо бросил молодой милиционер.
Игнат Семенович вышел в коридор и, щурясь от яркого света, сделал попытку заговорить с сотрудником:
– Здравствуйте! А который час?
– Лицом к стене, руки за спину, – стальным голосом потребовал сержант, застегнул за спиной Данилова наручники и взял его за локоть.
– Вперед.
Они прошли по узкому коридору с полукруглым сводом, затем – вверх по крутым ступеням. Через закрытый решетками двор поднялись на второй этаж. Данилов шел молча, стараясь не смотреть по сторонам. Ему все еще хотелось надеяться, что он здесь по воле какой-то нелепой случайности, которая сейчас разрешится, и он отправится домой.
Однако его надежды разбились, когда у двери с табличкой «Старший следователь Топорков А.С.» он увидел опухшее от слез лицо жены и заплаканную дочь.
– Папа, папочка, родненький! – сквозь рыдания повторяла она. – Что же ты наделал, папа?!
Данилова опять бросило в жар. Он осознал, что произошло что-то страшное, непоправимое.
– Мы с тобой, Игнат! – вдруг тихо произнесла супруга. – Что бы ни случилось… мы всегда с тобой!
В кабинете с Данилова сняли наручники. Молодой человек приятной внешности учтиво предложил сесть на стул и подал стакан воды.
– Здравствуйте, – начал он вежливо, изучающе заглядывая в глаза задержанного. – Я веду ваше дело, фамилия моя Топорков, зовут Александр Степанович. Как вы себя чувствуете, Игнат Семенович?! Мы можем начать допрос? Если вы не совсем здоровы или вам необходимо защитника, то…
– Нет, нет… – заверил следователя Данилов, хотя его потряхивало от похмелья, – давайте начнем. Делайте, что там у вас положено…
– Ну что же, как скажете! – ответил Топорков и открыл папку с надписью «Уголовное Дело №…».
– Начнем, Игнат Семенович. Вам знаком некто Алексеев Василий Васильевич?
– Да, конечно, это же мой сосед – Бааска.
– И как давно вы знакомы с ним?
– С самой армии…
– Какие отношения у вас с Алексеевым?
– Дружим мы шибко, помогаем друг дружке, на охоту, на рыбалку – так это всегда вместе, жены наши – подруги, а дети с ранних лет приятели…
– Понятно, – не поднимая глаз, щелкал тонкими пальцами по клавишам старой «Ятрани» следователь. – Можете рассказать, что произошло вчера, 23 февраля, примерно между шестью и десятью часами вечера?
– Постараюсь! – изо всех сил напрягся Данилов. – Около трех он – Бааска, значит, друг мой – ко мне зашел. Мы каждый год с ним собираемся на двадцать третье! Ну, выпьем малость, поговорим по душам, армию вспомним, сослуживцев…
После короткой паузы Игнат Семенович опустил голову.
– Потом ничего не помню, как отрубило! А что случилось? Скажите, не томите!
Следователь, будто не расслышав вопроса, извлек из ящика в столе прозрачный пакет с вещдоком и положил на стол перед Даниловым.
– Вам знаком этот нож, Игнат Семенович?
– Да, это мне Бааска в день пятидесяти пятилетия подарил…
– Хорошо подумайте. Посмотрите внимательно: может, просто похож?
– Не-ет! – утвердительно протянул Данилов. – Этот нож Бааска ковал для меня, я его среди сотни узнаю! Мой нож. Точно мой.
– Так и запишем, – выдохнул следователь, продолжая щелкать клавишами. – Нож обвиняемый признал…
– Простите, – не сдержался Данилов. – В чем меня обвиняют? Расскажите, пожалуйста, что все-таки произошло?
Следователь вынул листок из каретки печатной машинки и с недоверием взглянул на Игната Семеновича.
– А вы и вправду ничего не помните?
Данилов помотал головой и стыдливо опустил взгляд.
– Ничего!
Топорков достал из своей папки листок и монотонно зачитал:
– 23 февраля 1995 года, после совместного распития спиртных напитков, между гр. Даниловым И.С. и Алексеевым В.В. возникли разногласия, в результате которых гр. Данилов И.С. нанес гостю Алексееву В.В. удар якутским ножом в бедренную артерию…
Данилов почувствовал, как кровь хлынула в голову, и, едва прозвучало «от полученных ранений гр. Алексеев В.В. скончался в поселковой больнице», – потерял сознание.
Резкий запах нашатыря привел Данилова в чувства, он осипшим голосом попросил воды и, жадно осушив почти весь графин, что стоял у следователя, вытянул вперед руки:
– Я преступник, отведите меня в тюрьму прямо сейчас! Пожалуйста, я вас прошу, гражданин следователь!
– Присядьте, Игнат Семенович! – поспешил успокоить обвиняемого следователь и положил на край стола несколько бумаг. – Распишитесь в протоколе допроса и…
– И? – переспросил следователя Данилов. – В тюрьму?
– Пока – в камеру! – с уверенностью ответил следователь. – До утра посидите, подумаете, успокоитесь, а завтра утром продолжим.
В коридоре к Данилову бросилась супруга Вера:
– Игнатушка, как же так! Как ты, как сердце? Следователь разрешил тебе таблетки передать!
– Не надо, ничего не надо, – как отрезал мужчина и отвел взгляд. – Простите меня, простите, родные, пожалуйста!
В камере, тщетно пытаясь заснуть, Данилов то вдруг вскакивал, как сумасшедший, и метался от стены к стене, то забивался в угол и, не моргая, задумчиво смотрел в потолок. Когда чувство полной безысходности овладевало его воспаленным сознанием, и жизнь теряла всякий смысл, безумный взгляд Игната останавливался на стальной решетке над дверью. Однако эти мимолетные приступы душевной агонии внезапно озарялись светлым образом жены с дочерью, и тогда ему становилось невыносимо больно и стыдно за свои суицидальные мысли. Он сжимал руками голову и, чтобы не завыть в голос, до скрежета стискивал зубы.
Спутались утро, день, ночь. Казалось, этот кошмар не закончится никогда, и внезапный окрик милиционера «На выход!» уже не встревожил, а, напротив, стал для Данилова спасением от его сводящего с ума одиночества. И опять – узкие коридоры КПЗ, решетки, наручники и кабинет следователя, который на сей раз Данилову удалось рассмотреть, пока Топорков с озабоченным видом корпел над какими-то бумагами. Посереди кабинета стоял массивный стол, оставшийся, вероятно, в наследство еще от дознавателей НКВД, на нем – старинный графин, печатная машинка, настольная лампа, литровая банка с кипятильником и мятая пачка индийского чая. Рядом – вытертое кожаное кресло, литой сейф из стали у стены, а над ним – портрет, с которого строго взирал Феликс Дзержинский.
Завершив свои дела, Топорков разложил перед задержанным документы.
– Игнат Семенович, у следствия нет вопросов по этому делу. Ни вы, ни свидетели не отрицают вашей вины. К тому же, правление совхоза и сельского совета предоставило на вас положительную характеристику как на добросовестного работника, честного и порядочного гражданина, а также ходатайство. Учитывая то, что вы не представляете общественной опасности, а также имеете хронические заболевания, до суда я отпускаю вас под подписку о невыезде! Подпишитесь – и свободны.
– Нет, так нельзя! – возмутился Игнат Семенович. – Я не могу это подписать, это неправильно! Пожалуйста, отведите меня в камеру…
– Здесь, здесь и здесь! – с настойчивой категоричностью потребовал следователь. – Подписывайтесь, Игнат Семенович, не отнимайте ни мое время, ни свое! Вина ваша полностью доказана, я свою работу сделал!
Данилов перевел дыхание и трясущейся рукой вывел свою фамилию под печатным текстом. Отложив ручку, он поднялся и смиренно убрал руки за спину.
– Все, теперь меня можно в камеру?
– Игнат Семенович! Еще раз объясняю! – закрывая в сейфе папку с документами, повторил следователь. – В отношении вас избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде! Советую вам находиться дома и за пределы района до окончания следствия не выезжать, а пока – вы свободны!
– А дальше? Как же… – сбивчиво пытался уточнить Данилов.
– А дальше – как суд решит! – желая прекратить этот бессмысленный для себя разговор, с усталой небрежностью проговорил Топорков и кивнул на выход. – Более я вас не задерживаю. До свидания!
Игнат Семенович вышел из дверей ПОМа совершенно потерянным. Он опустился на заснеженное крыльцо и, бесцельно всматриваясь куда-то, погрузился в раздумья.
– Игнат! – окликнула Данилова супруга. – Поехали домой, председатель машину дал, чтобы тебя забрать.
Пряча глаза, Данилов кивнул водителю и сел на заднее сиденье совхозного УАЗа. Вера села рядом, обняла, шептала что-то и нежно гладила по седой шевелюре. Но Игнат ничего не слышал, безучастным взглядом смотрел он на мелькающие улицы сквозь небольшой просвет затянутого морозом окошка и понимал, что жизнь его уже никогда не будет прежней.
По приезде Игнат первым делом истопил баню. Он с упорством натирал себя жесткой вехоткой, стегал березовым веником, плескал на раскаленную каменку, лишь бы избавиться от ощущения грязи, которое, подобно кислоте, разъедало плоть.
Укутавшись простыней, Игнат вышел в предбанник, толкнул ногой дверь и уселся на порожек. Взор его упал на невысокий забор, за которым виднелся добротный дом Алексеева. Данилову стало дурно, он облокотился на дверной блок и, взявшись за грудь, стал по-рыбьи хватать воздух ртом. Боль хоть и не сразу, но отступила, и Игнат, несмотря на запрет врачей, закурил. Дом товарищу и эту изгородь они ставили вместе, еще накануне рождения сына Василия. Да, хорошие были времена! И жизнь была какая-то полная, насыщенная: если оглянуться, так ни дня даром не проходило: охота, рыбалка, вечерние посиделки семьями, колхозные будни и праздники… А ведь их – Игната и Васькины – дети вот прямо тут голопузыми по двору носились, в школу пошли, потом старшего в армию проводили, дочку Игнатову замуж выдали, и все это – вместе с Василием. Нет, не товарищем он был Игнату, а братом, самым что ни на есть настоящим братом!
Данилов вспомнил, как в юности с распределительного пункта в Якутске его направили в Хабаровский учебный центр сержантского состава.
– Пацаны! Есть кто из Якутии? – доставал Игнат бесконечными расспросами новобранцев, но среди его роты не оказалось ни одного земляка. Игнат было уже отчаялся, но как-то после марш-броска к нему подсел запыхавшийся паренек и, отложив автомат, протянул руку.
– Здорово! Я Василий. Это ты искал земляков из Якутии?
– Ну, я, – вглядываясь в восточное лицо сослуживца и ожидая подвоха, нарочно растягивал слова Данилов. – А что?
– Ты якут?
– Ну, якут, а ты? Бурят, киргиз или казах?
– Нее, я тоже якут!
– Земляк, значит! – пытаясь придать встрече некую значимость, прищурился Игнат, но, не сдержав эмоций, расплылся в улыбке, – Сахалы билэҕин дуо, бырыат? По-якутски говоришь, брат?
О проекте
О подписке