Отзывы на книги автора «Михаил Шолохов»

Это будет короткая рецензия. В рамках проекта "Читаем Россию" познакомился с серией рассказов Шолохова. И теперь надо написать рецензию. Это один из тех случаев, когда мне не хочется её писать. Дело в том, что мне крайне не понравились "Донские рассказы". Автор даёт нам естественность, которую легко представить в условиях того времени, но о которой очень тяжело читать. В каждой истории дикая жестокость. Это один и тот же рассказ - война, кровь, нищета, преступность, предательство. Конечно, это моё личное эмоциональное мнение, учитывая, что и аргументов по существу я не приводил. Надеюсь, в следующий раз мне больше повезёт с произведениями данного автора.

«По программе достаточно прочитать следующие рассказы: «Родинка», «Продкомиссар», «Алешкино сердце» и «Жеребенок». Советую завести отдельную тетрадь и сделать записи о прочитанных книгах, иначе к началу учебного года все забудешь».
Из ответов страждущим школьникам на mail.ru.

Ну раз достаточно, то серия «Школьная библиотека» особо перегружать не будет, добавит еще восемь, потому что о них речь во вступительной статье, и саму статью, а еще послевоенную «Судьбу человека». Чтобы оценили, так сказать, размах личности автора? Нет, чтобы два раза в библиотеку не ходить.

Начнем с начала, а именно со вступительной статьи обладателя премии М. А. Шолохова Н. Федя, которая выглядит так, будто ее взяли из советского собрания сочинений: лубочная казацкая семья, глянцевый образ самого писателя. Не состоял, не привлекался, не замечен. А уж высокопарный тон чего стоит, как он не вяжется с тем, что ждет читателя в самом сборнике. Напиши таким тоном о Лермонтове, Жуковском или Карамзине – слова никто не скажет, но «Судьбы высокий дар» о пролетарском поэте, который в красках описывает разудалую жизнь на хуторах?

Согласно библиографическому указателю шолоховских произведений, в издании 1926 года «Донских рассказов» было восемь, в моем сборнике нет трех из них, в издании 1987-го их 21 (из которых нет десяти). При наличии бумажного (библиотечного!) варианта большую часть рассказов мне пришлось искать в Интернете. Урезали марш, но почему? Слишком неполиткорректны? Могут ранить хрупкую психику семнадцатилетнего одиннадцатиклассника?

Да, Шолохов болюч до ужаса: тяжко, больно и страшно жить в мире его героев, каком-то отдельном, но все же и нашем. Формально книга вроде и прокоммунистическая: комсомольцы и красноармейцы встают стеной против угнетателей и мстюнов, но практически ни один из них не доживает до своей победы. Борьба образов жизни, взглядов на жизнь, отрицание устоев и тупое упорство в ответ. И вот уже даже совсем детям – уставшим, голодным, обозленным – приходится делать свой жестокий выбор в родительской войне. Шолохов настолько туть, что аж больно становится.

И наконец, «Судьба человека» – послевоенное произведение, пытающееся осмыслить глубину людского горя в «после Победы». На контрасте с ранними рассказами отчетливо виден рост писателя даже не в плане мастерства литературного (тут он и был великолепен), а в языковом. История воронежца (!) Андрея Соколова коротка, точна, и, как бы это выразить, округла, что ли. Тут нужно объясниться: ни в коем случае не залакирована (я лучше себе язык отгрызу), нет, она мягко и ненавязчиво накрывает тебя отчаянием от каждого предложения этой нечаянной дорожной исповеди.

В общем и целом издательская серия «Школьная библиотека» очень заботливо относится к своей целевой аудитории. Школьник, прочитав это издание, будет уверен, что прочитал «Донские рассказы», и не будет так уж неправ. Вот такой лайфхак.

Чу, чу - русским духом пахнет!

От своих письма получал часто, а сам крылатки посылал редко. Бывало, напишешь, что, мол, все в порядке, помаленьку воюем, и хотя сейчас отступаем, но скоро соберемся с силами и тогда дадим фрицам прикурить. А что еще можно было писать? Тошное время было, не до писаний было. Да и признаться, и сам я не охотник был на жалобных струнах играть и терпеть не мог этаких слюнявых, какие каждый день, к делу и не к делу, женам и милахам писали, сопли по бумаге размазывали. Трудно, дескать, ему, тяжело, того и гляди убьют. И вот он, сука в штанах, жалуется, сочувствия ищет, слюнявится, а того не хочет понять, что этим разнесчастным бабенкам и детишкам не слаже нашего в тылу приходилось. Вся держава на них оперлась! Какие же это плечи нашим женщинам и детишкам надо было иметь, чтобы под такой тяжестью не согнуться? А вот не согнулись, выстояли! А такой хлюст, мокрая душонка, напишет жалостное письмо - и трудящую женщину, как рюхой под ноги. Она после этого письма, горемыка, и руки опустит, и работа ей не в работу. Нет! На то ты и мужчина, на то ты и солдат, чтобы все вытерпеть, все снести, если к этому нужда позвала. А если в тебе бабьей закваски больше, чем мужской, то надевай юбку со сборками, чтобы свой тощий зад прикрыть попышнее, чтобы хоть сзади на бабу был похож, и ступай свеклу полоть или коров доить, а на фронте ты такой не нужен, там и без тебя вони много!

Придешь с работы усталый, а иной раз и злой, как черт. Нет, на грубое слово она тебе не нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьется, чтобы и при малом достатке сладкий кусок тебе сготовить. Смотришь на нее и отходишь сердцем, а спустя немного обнимешь ее, скажешь: "Прости, милая Иринка, нахамил я тебе. Понимаешь, с работой у меня нынче не заладилось" [...] И опять же ни тебе упрека, ни крика, ни скандала. Только посмеивается моя Иринка, да и то осторожно, чтобы я спьяну не обиделся. Разует меня и шепчет: "Ложись к стенке, Андрюша, а то сонный упадешь с кровати". Ну, я, как куль с овсом, упаду, и все поплывет перед глазами. Только слышу сквозь сон, что она по голове меня тихонько гладит рукою и шепчет что-то ласковое, жалеет, значит... Утром она меня часа за два до работы на ноги подымет, чтобы я размялся. Знает, что на похмелье я ничего есть не буду, ну, достанет огурец соленый или еще что-нибудь по легости, нальет граненый стаканчик водки. "Похмелись, Андрюша, только больше не надо, мой милый". Да разве же можно не оправдать такого доверия? Выпью, поблагодарю ее без слов, одними глазами, поцелую и пошел на работу, как миленький. А скажи она мне, хмельному, слово поперек, крикни или обругайся, и я бы, как бог свят, и на второй день напился. Так бывает в иных семьях, где жена дура

Прямо передо мною сидит полупьяный Мюллер, пистолетом играется, перекидывает его из руки в руку, а сам смотрит на меня и не моргнет, как змея. Ну, я руки по швам, стоптанными каблуками щелкнул, громко так докладываю: "Военнопленный Андрей Соколов по вашему приказанию, герр комендант, явился". Он и спрашивает меня: "Так что же, русс Иван, четыре кубометра выработки - это много?" - "Так точно, - говорю, - герр комендант, много". - "А одного тебе на могилу хватит?" - "Так точно, герр комендант, вполне хватит и даже останется".
Он встал и говорит: "Я окажу тебе великую честь, сейчас лично расстреляю тебя за эти слова. Здесь неудобно, пойдем во двор, там ты и распишешься". - "Воля ваша", - говорю ему. Он постоял, подумал, а потом кинул пистолет на стол и наливает полный стакан шнапса, кусочек хлеба взял, положил на него ломтик сала и все это подает мне и говорит: "Перед смертью выпей, русс Иван, за победу немецкого оружия".
Я было из его рук и стакан взял, и закуску, но как только услыхал эти слова, - меня будто огнем обожгло! Думаю про себя: "Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?! А кое-чего ты не хочешь, герр комендант? Один черт мне умирать, так провались ты пропадом со своей водкой!"

Чу, чу - русским духом пахнет!

От своих письма получал часто, а сам крылатки посылал редко. Бывало, напишешь, что, мол, все в порядке, помаленьку воюем, и хотя сейчас отступаем, но скоро соберемся с силами и тогда дадим фрицам прикурить. А что еще можно было писать? Тошное время было, не до писаний было. Да и признаться, и сам я не охотник был на жалобных струнах играть и терпеть не мог этаких слюнявых, какие каждый день, к делу и не к делу, женам и милахам писали, сопли по бумаге размазывали. Трудно, дескать, ему, тяжело, того и гляди убьют. И вот он, сука в штанах, жалуется, сочувствия ищет, слюнявится, а того не хочет понять, что этим разнесчастным бабенкам и детишкам не слаже нашего в тылу приходилось. Вся держава на них оперлась! Какие же это плечи нашим женщинам и детишкам надо было иметь, чтобы под такой тяжестью не согнуться? А вот не согнулись, выстояли! А такой хлюст, мокрая душонка, напишет жалостное письмо - и трудящую женщину, как рюхой под ноги. Она после этого письма, горемыка, и руки опустит, и работа ей не в работу. Нет! На то ты и мужчина, на то ты и солдат, чтобы все вытерпеть, все снести, если к этому нужда позвала. А если в тебе бабьей закваски больше, чем мужской, то надевай юбку со сборками, чтобы свой тощий зад прикрыть попышнее, чтобы хоть сзади на бабу был похож, и ступай свеклу полоть или коров доить, а на фронте ты такой не нужен, там и без тебя вони много!

Придешь с работы усталый, а иной раз и злой, как черт. Нет, на грубое слово она тебе не нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьется, чтобы и при малом достатке сладкий кусок тебе сготовить. Смотришь на нее и отходишь сердцем, а спустя немного обнимешь ее, скажешь: "Прости, милая Иринка, нахамил я тебе. Понимаешь, с работой у меня нынче не заладилось" [...] И опять же ни тебе упрека, ни крика, ни скандала. Только посмеивается моя Иринка, да и то осторожно, чтобы я спьяну не обиделся. Разует меня и шепчет: "Ложись к стенке, Андрюша, а то сонный упадешь с кровати". Ну, я, как куль с овсом, упаду, и все поплывет перед глазами. Только слышу сквозь сон, что она по голове меня тихонько гладит рукою и шепчет что-то ласковое, жалеет, значит... Утром она меня часа за два до работы на ноги подымет, чтобы я размялся. Знает, что на похмелье я ничего есть не буду, ну, достанет огурец соленый или еще что-нибудь по легости, нальет граненый стаканчик водки. "Похмелись, Андрюша, только больше не надо, мой милый". Да разве же можно не оправдать такого доверия? Выпью, поблагодарю ее без слов, одними глазами, поцелую и пошел на работу, как миленький. А скажи она мне, хмельному, слово поперек, крикни или обругайся, и я бы, как бог свят, и на второй день напился. Так бывает в иных семьях, где жена дура

Прямо передо мною сидит полупьяный Мюллер, пистолетом играется, перекидывает его из руки в руку, а сам смотрит на меня и не моргнет, как змея. Ну, я руки по швам, стоптанными каблуками щелкнул, громко так докладываю: "Военнопленный Андрей Соколов по вашему приказанию, герр комендант, явился". Он и спрашивает меня: "Так что же, русс Иван, четыре кубометра выработки - это много?" - "Так точно, - говорю, - герр комендант, много". - "А одного тебе на могилу хватит?" - "Так точно, герр комендант, вполне хватит и даже останется".
Он встал и говорит: "Я окажу тебе великую честь, сейчас лично расстреляю тебя за эти слова. Здесь неудобно, пойдем во двор, там ты и распишешься". - "Воля ваша", - говорю ему. Он постоял, подумал, а потом кинул пистолет на стол и наливает полный стакан шнапса, кусочек хлеба взял, положил на него ломтик сала и все это подает мне и говорит: "Перед смертью выпей, русс Иван, за победу немецкого оружия".
Я было из его рук и стакан взял, и закуску, но как только услыхал эти слова, - меня будто огнем обожгло! Думаю про себя: "Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?! А кое-чего ты не хочешь, герр комендант? Один черт мне умирать, так провались ты пропадом со своей водкой!"

Данный рассказ основан на реальных событиях. Шолохов встретил однажды человека, выслушал его историю и подумал, что обязательно напишет об этом когда-нибудь. Спустя десять лет он написал рассказ всего за неделю.

Действительно невероятная история. Поразительно, как Шолохову удалось передать в таком ёмком произведении историю судьбы, жизни человека. Да и не одного – целого поколения! Это один из тех примеров, когда можно передать так много, не распространяясь в сторону.

Писатель описывает судьбу героя. Он выжил, не смотря ни на что. Выжил не только физически, но и морально. И после всех жизненных тягот, которые он перенёс и которые вымотали его до нитки, Человек сумел пережить трагедию потери, свалившуюся ему на голову. Так может только всемогущая русская душа.

Эти несколько фактов, на которых ставится акцент, передают всю боль глубже, чем в многотомных романах. Таких героев немало в литературе тех лет. Они пережили всё: ужасы войны, плен, потерю родных. И остались живы. Герой нашего произведения испытал на себе и любовь, и разлуку, и смерть. Он смог снова поверить в жизнь, что он кому-то нужен. Не проклинал и не винил никого в своих несчастьях, а отдал всё свое тепло и любовь тому, кто в этом нуждался. И в этом нашел смысл жизни.

За все пережитые беды герой был награжден с лихвой. Простой русский солдат и ребёнок – они стали единым целым, их судьбы сплелись в одну целую. Каждый из них подарил друг другу свою доброту. Влили жизнь друг в друга. Это просто невероятно. Но возможно.

Рассказ непростой в эмоциональном плане. Но он льётся, как ручей и выливает на тебя все, что необходимо знать всем. Эта книга вне времени и вне возрастов. Её обязан прочитать каждый. Чтобы прочувствовать. Чтобы сохранить память об ужасах войны. Чтобы и в своей жизни найти смысл. Даже тогда, когда всё, что ты строил на протяжении всей своей жизни, рухнет в один миг. Не сдаваться!

Эта книга учит жить и цепляться за всё, что нам даётся в жизни. Учит с непоколебимым сердцем принимать и переносить всё, что нам уготовано судьбой. Меткий и правильный язык отражает всю суть, заложенную Шолоховым. Заложенную войной. Перечитывая этот рассказ, можно каждый раз плакать, каждый раз находить что-то новое. Вновь поражаться стойкости родного народа и воодушевляться.

Насколько мощен "Тихий Дон", настолько "Поднятая целина" рядом с ним мелка. Ну, буквально, Слон и Моська. Вроде, и интрига есть, и характеры, но как-то все выпрямлено, прилизано, смягчено. Нет настоящей боли, настоящей страсти, которых в "Тихом Доне" хоть отбавляй. Есть ровное, гладко написанное повествование с понятной, прозрачной, социалистической моралью.
Нет, конечно, мастерства не пропьешь, а отдельные персонажи, вроде деда Щукаря, колоритны, и отдельные эпизоды хороши, и детали точны, но картинка не складывается. Получается какое-то лоскутное одеяло. Или колбаса "собачья радость": вот это кусок вкусной ветчины, а это непонятно что, кажется, бумага.

Насколько мощен "Тихий Дон", настолько "Поднятая целина" рядом с ним мелка. Ну, буквально, Слон и Моська. Вроде, и интрига есть, и характеры, но как-то все выпрямлено, прилизано, смягчено. Нет настоящей боли, настоящей страсти, которых в "Тихом Доне" хоть отбавляй. Есть ровное, гладко написанное повествование с понятной, прозрачной, социалистической моралью.
Нет, конечно, мастерства не пропьешь, а отдельные персонажи, вроде деда Щукаря, колоритны, и отдельные эпизоды хороши, и детали точны, но картинка не складывается. Получается какое-то лоскутное одеяло. Или колбаса "собачья радость": вот это кусок вкусной ветчины, а это непонятно что, кажется, бумага.

За что я люблю произведения Шолохова? Наверное, за силу слова, изобразительное мастерство, за столь яркое описание казачьего быта, за удивительные картины донской природы, за умение передать тяжесть военного времени...
В эту книгу входят ранние сборники рассказов "Донские рассказы" и "Лазоревая степь", главы из романа "Они сражались за Родину", "Судьба человека", "Наука ненависти" и очерки военных лет.
"Донские рассказы" я любила ещё в школе, с тех пор неоднократно их перечитывала. Рассказы объединяет тема Гражданской войны, раскол казачьего мира: брат идёт против брата, сын против отца... Причем смерть в рассказах изображается автором с такой обыденностью, которая еще больше подчеркивает трагизм того страшного времени, когда уход из жизни привычен и ничем не примечателен. Рассказы небольшие, но очень уж горькое послевкусие оставляют... "Они сражались за Родину", "Судьба человека" , "Наука ненависти" и очерки военных лет переносят читателя уже во время Великой Отечественной войны. Все произведения яркие, трагические, и в то же время жизнеутверждающие. Они позволяют пережить и прочувствовать страшные события ушедшего времени, учат любить свою Родину, учат оставаться человеком, что бы ни произошло.