ПРОЛОГ

Если вы проснулись утром в казарме и увидели, как недавно прибывший из учебки сержант застроил всех старослужащих вашей роты, откройте глаза по второму разу, товарищ солдат! Вы спите!

Что? Вы все-таки не спите?!! О боже! Мир сошел с ума! Зачем вы родились на свет?!

Нет! Все сон, все дурной сон! Глаза открылись. Все хорошо, все очень хорошо. В шеренгу построены сержанты всего батальона! Какое счастье! Нет, сержантов жаль, они будут сейчас отжиматься. Как все здорово! Можно не волноваться за Российскую армию – она по-прежнему непобедима.

Да здравствует наш дурдом! Самый правильный дурдом в мире!

Глава 1
ВИКТОР

Весна. Снег еще не сошел с клумб Припрудненского райвоенкомата, а по его ступенькам начали шаркать будущие вояки от Тверской губернии.

Витек вошел в зеленые ворота с красными звездами, преисполненный большого желания стать настоящим бойцом. Его могли посадить за угон. Взяли его менты. Взяли. Но так как он в первый раз… Вообще-то, не в первый, это попался в первый. А чего не подкалымить, если в машинах сечешь? Вот и заработал…

Или в армию на два года, или в тюрьму на три. Выбор очевиден. За решетку кому хочется-то? К тому же служба биографию не портит. Соображай.

Подойдя к дежурному, Витек хотел отдать честь, но передумал и отдал повестку. Все-таки честь дороже, зачем же ее бесплатно отдавать.

Капитан прочитал фамилию, порылся в бумагах, вытащил из стопки личных дел одну тоненькую папочку и отложил ее на край стола.

– Резинкин, иди в шестнадцатую.

Оказавшись в длинном коридоре, худощавый блондин быстро нашел нужную ему дверь. Надпись большими буквами, сделанная от руки толстым красным фломастером на куске ватмана, гласила: «Медкомиссия». Ниже карандашом приписали: «Перед посещением выпить ртуть, принести анализы диабетика, сточить пятки, чтобы походило на плоскостопие. Но лучше сделать операцию по смене мужского достоинства на аналог, но женский. И недостойный». Бумажечка держалась на двери, как и все в нашей стране, ненадежно, с помощью ниточки, надетой на вдавленную кнопочку.

Внутри комнаты одна длинная скамья, несколько крючков для одежды и еще одна дверь, ведущая в соседнее помещение. Тоска одолевала всех, кто входил сюда. Только не Витька. Ему врачей надо пройти – сто пудов. Он сам себя уже годным признал заранее. Пусть во всех бумагах пишут «годен».

Около единственного большого окна стоял одетый лишь в семейные трусы парень. Повернув на шум лысую голову, он со знанием дела рекомендовал раздеваться.

– Здесь ждать не любят.

– Варягин! – донесся женский голос из-за стены.

– Меня, – пацан исчез в боковой двери, топая босыми ногами по каменному полу.

Витек остался наедине с двумя коричневыми облупленными дверьми. Только он успел стащить с себя штаны, как ввалилось сразу трое. Салаги, такие же, как и он.

Призывники шарили глазами по Витьку и висящей на крючках одежде.

– Чего стоите, раздевайтесь, здесь ждать не любят.

– Резинкин, – услышали все, и Витя подался к врачам.

– Топай-топай, – пробасил один из троих пришлых, отличавшийся от остальных шириной плеч и узким лбом.

В соседней комнате под давно не беленным потолком висел засиженный мухами молочного цвета плафон. Стены имели едко-зеленый цвет, разбавленный ярким пятном плаката с оптимистическим названием: «Дифтерия, холера и СПИД вокруг нас». Акварельными красками изображены были довольно отвратные типы, выдающие себя за эти болезни, а внизу буквами помельче: «Встретим их достойно».

– Это с хлебом и солью, – догадался Витек.

Немолодая женщина, склонив голову над столом, наяривала ручкой по одной из страниц в чьем-то личном деле. Рядом с ней сидела толстуха в больших очках. Она теребила ручку в пальцах и ничего не писала.

В углу комнаты стояли ростомер и весы, рядом с ними – медсестра в самом белом халате из всех, что были на присутствующих, и в шапочке с кружавчиками колора спелой ежевики, бегущими по краю.

Похоже, он тут никого не интересует.

Резинкин вернулся было обратно в раздевалку.

– Куда пошел?! – взорвалась толстуха.

Он не обратил на ее рык внимания.

Напустив на себя строгость, Витек в раздевалке объявил:

– Мужики, там сказали, чтобы остальные снимали с себя все.

Трое дегенератов стали переваривать услышанное, а он вернулся к врачам.

– Сердце болит? – спросила пишущая тетя.

– Нет.

– Идите сюда, – позвала медсестра.

– Ночью ходите?

– Хожу, а куда?

– Не прикидывайся идиотом. Писать ходишь? – Докторша подняла голову, уставившись на призывника маленькими злыми глазками.

– Рост – сто семьдесят два.

– Писать хожу.

– И как часто?

– Каждую ночь.

– Вес – шестьдесят девять.

– И давно под себя делаешь?

– Под себя с детства не делаю. А в туалет по ночам встаю. Это плохо? Мне никто об этом не говорил, доктор. Мне надо, чтобы все было хорошо. Ночью писать нельзя, да?

– Грудь – девяносто четыре.

– Можно, только не во сне.

– Нет. Во сне не хожу.

– Молодец.

– Размер противогаза – три.

– Корью, ветрянкой, свинкой болел?

– Болел всем.

– Сотрясения мозга?

– Были.

– Сколько раз?

– Два раза, у моей собаки.

– У тебя!

– Не знаю, документально не зафиксировано.

– Руки, ноги ломал?

– Да, правый указательный палец, он теперь не гнется.

– Ну-ка, покажи.

Резинкин посмотрел вниз на ногу.

– Вон видите, не до конца сгибается.

– Иди ко мне, – позвала записывающая антропометрические данные толстуха.

Резинкин послушно подошел к столу.

– Повернись.

Он подчинился и увидел на стене таблицу для проверки зрения.

– Закрой левый глаз. Читай, что написано над красной чертой.

Витя справился без труда.

– Молодец, другой глаз.

Резинкин повторил по памяти фразу из нескольких букв, не утруждая себя чтением.

– Засранец, – шепотом произнесла толстуха.

Возмущенный Резинкин повернулся. А не послать ли ее?

– Что я сейчас сказала?

– Засранец.

– Правильно, зрение единица, слух в норме.

– Пыреев! – выкрикнула доктор.

В дверь вошел высокий плечистый, что подавал недавно голос.

Медсестра от неожиданности часто заморгала. Толстуха покраснела, а крикнувшая докторша продолжала писать.

– Сердце болит?

– Марья Ивановна, – пролепетала толстуха.

Тетя подняла голову от личного дела и увидела внушительную приспособу для воспроизводства себе подобных.

– Что это? – пролепетала она, протягивая личное дело Резинкину. – В следующую комнату.

– Член, – ответил за слегка сконфуженного парня Резинкин и прошел в следующее помещение.

– Умник! – послала ему вслед доктор.

За столами друг напротив друга сидели два мужика. Один в погонах, молодой, другой в белом халате, старый.

– Ко мне, – позвал старый. – Спусти трусы.

Резинкин подчинился.

Доктор взглянул на добро.

– Годен, – пробормотал дед, начиная быстро заполнять свою графу в карточке.

– А то, еще как годен.

Запись была короткой.

– Берите личное дело и встаньте ко мне лицом, – произнес молодой.

Не натягивая трусы, Витя крутанулся на голос и протянул свою папочку.

– Резинкин Виктор Сергеевич, в соответствии с Законом Российской Федерации о воинской обязанности вы призваны на срочную военную службу сроком на два года. И натяните трусы, подорвете сквозняком здоровье, товарищ боец.

* * *

Витя сидел за большим обеденным столом в зале и держал в одной руке рюмку с водкой, а другой размеренно тискал Аленкину голую нежно-розовую ляжку, задрав юбку так, как только было возможно.

Поскольку произносился не первый тост, никто не вставал, и последние полчаса он не прекращал гладить ее ни на минуту. Все приглашенные порядочно поднабрались, но вряд ли они преодолели и треть пути. Резинкины запаслись зельем основательно и считали своим долгом упоить гостей в дым, что сделать в русском селе весьма не просто. Очень многие способны шевелиться и бормотать даже после нескольких предельно допустимых доз. Один из таких крепких орешков – старый дед Петро – толкал речь:

– Служи геройски, чтоб родители могли гордиться тобой. – Витькина мать всплакнула и поспешила промокнуть глаза краешком цветастого платка, отец молча кивнул, глядя в рюмку, самого оратора повело немного вперед, но он приостановил движение по опасному направлению, уперевшись в стол. – По службе не робей и, если придется бить кому-нибудь морду, делай это на совесть. Не забывай свою красавицу, – все взглянули на румяную Аленку, и та опустила глаза, томно вздохнув. Витькина рука блуждала по знакомым ей местам вот так вот прямо за столом… Хорошо, что скатерть длинная и люди вокруг основательно захмелевшие. – Давайте выпьем за будущего солдата и пожелаем ему легкой службы.

Заглатывая водку, Витя перестарался, и Аленка, расплескивая спиртное, повалилась к нему на плечо, а потом нежно поцеловала при всех.

Витек поднялся, взял со стола пустой стакан. Налил в него самогонки до краев и медленно осушил одним махом.

– Силен.

– Силен, – понеслось со всех сторон.

Аленка зааплодировала.

– Я иду служить, – сделал заявление заплетающимся языком Виктор, сел, обнял за шею Аленку, а в следующее мгновение в полубреду повис на ней, невольно хватаясь руками за мягкое.

Витя стоял перед военкоматом, крепко держа Аленку за… В общем, пониже талии.

– Лысенький ты мой, голубоглазенький, – шептала она, – поосторожнее там.

Сморгнув, Витек провел рукой по голове.

– Где мои волосы?

– Мы вместе с твоей мамой стригли тебя вечером. Я держала тебя, а она стригла. Так твой папа велел. Говорит, в армии все так ходят.

– Поживем – увидим. А мы с тобой любовью-то занимались?

Аленка хихикнула и сообщила, что он ни на что не был годен.

– Твоя мама даже предлагала мне остаться.

– А твоя мама предлагала тебе остаться?

– Нет. Она и так меня ругала за то, что я пришла домой во втором часу.

– Да, в жизни две беды: понос и теща. Извини.

– А почему?

– Теща?

– Нет, понос.

– Дорогая, ты еще так молода, и у тебя все впереди, – он невольно рыгнул ей в лицо и не стал больше извиняться. Не стоит. Пусть она запомнит о нем хоть что-то.

Родители стояли в стороне и не мешали молодым прощаться. В центре небольшого пятачка перед военкоматом – никого. Призывники с родственниками, любимыми и друзьями стояли под деревьями и вели неспешные разговоры.

В основном, гадали, кто куда попадет, просили чаще писать, напутствовали, чтобы лишний раз сыновья не подставляли свои головы.

Капитан, проверявший повестку у Резинкина, когда тот приходил на медкомиссию, вышел на середину небольшой асфальтированной площадки.

– Становись! – зычно скомандовал он, и людская масса пришла в движение.

Взяв старенький рюкзачок, висевший на сучке дерева, Витя набросил его на плечо. Внутри, кроме зубной щетки, пасты и куска мыла, имели место быть еще и обруч домашней колбасы, немного брынзы и котлет.

Аленка прильнула к нему. Их губы соединились. Мир разделился на две половинки – до этой первой в его жизни военной команды и после. Груз расставания навалился на всех, кто пришел провожать своих пацанов.

Подошли проститься мать и отец. Витя обнял отца, поцеловал мать, не скрывающую слез. В последний раз он чмокнул Аленку.

– Не беременей тут без меня.

– Постараюсь, – пролепетала она и смахнула слезу.

Он не очень твердыми шагами заторопился к выстраивающейся шеренге.

Первым стоял широкоплечий – тот, которого Витек приколол и выставил перед комиссией без трусов.

Затесавшись пятым или шестым, Витя замер.

– Все? – спросил сам себя капитан, оглядывая родственников и ища тех, кто, может быть, никак не мог расстаться с близкими. – Вроде все.

Найдя глазами своих, Резинкин стоял в строю и видел, как мать теребит платок, как отец сурово смотрит на него, как Аленка время от времени помахивает маленькой тоненькой ладошкой.

– Безбородов!

– Здесь!

– Солдат, услышав свою фамилию, громко и четко отвечает «я», – просветил капитан.

– Я!

Резинкин пропустил все эту галиматью мимо ушей. Ему бы на ногах устоять. Говорили, будет автобус. Пока до Твери докатят, он немного отойдет от вчерашнего.

– Резинкин!

– Здесь!

– Не здесь, а «я»! – внушил персонально капитан.

– А вы? – не понял Витя.

Призывники дружно заржали.

– Говори «я».

– Вы. То есть я. Я!

– Ногузадерищев!

– Я!

– Надо же, и такие фамилии бывают?! Ни хрена себе!

– Я!

К капитану сзади подошел маленького роста конопатый паренек со здоровенной сумкой в руке и потянул его за рукав.

Офицер отдернул руку и вытаращился на чудо.

– Здесь в армию забирают?

– Фамилия?

– Иванов.

По списку выходило, что Ивановых аж трое.

– Имя?

– Иван.

– Становись в строй.

Таща ношу, Иванов встал в самом конце.

– Решил все два года на своих харчах продержаться? – не удержался капитан, сравнивая габариты сумки и парня.

– Кушать люблю.

– Пора бросать эту вредную привычку.

– В армии совсем не едят? – перепугался Иванов.

– Нет. В армии принимают пищу. Сейчас выходим за ворота и садимся в автобус. Нале-во!

Призывники недружно повернулись и потопали за офицером, расселись в автобусе.

Резинкин прилип к стеклу и, не помня себя, махал до тех пор, пока видел мать, отца и Аленку. Потом он откинулся на спинку кресла и скосил глаза на сидящего соседа.

– Здорово, приколист.

Только не это. На него смотрела улыбающаяся ряха.

– Так что там у меня между ног? Член?

– Я сказал «член»? Извини. Скорее сапожный гвоздик.

Витя видел, как под кофтой дернулся здоровый бицепс, и прикрыл голову руками от возможного удара.

– Не боись, вша.

– Не боюсь, не боюсь. Ты, наверное, качался на анаболиках?

Мозги у здорового сразу ушли в сторону.

– Ну и что? Ты же видел мои руки, я из тебя дух вышибу одним ударом.

– Тогда твой гвоздик все время повернут на шесть часов.

– Что?! – Крепкая рука скрутила свитер у горла.

– Вы, двое! – Капитан повернулся на шум. – Если не успокоитесь, я позабочусь о том, чтобы вы попали куда подальше.

Здоровый утихомирился.

– А мы и так попали, – послышалось из самого конца.

Резинкин узнал тонкий голос.

– Иван Иванов!

– Я!

– Разговоры!

Все заткнулись и некоторое время ехали молча. Автобус вышел на трассу и набрал скорость. Замелькали березки и осинки. Тяжелые веки закрылись, и Витек провалился в сон.

* * *

Пополнение живо выбиралось из кунга – пассажирской будки, установленной на «КамАЗ», – и под строгим оком покупателя, отобравшего в областном военкомате партию для своей дивизии, строилось в две шеренги рядом с машиной.

– Иванов, быстрее, сумка у тебя меньше не стала. В поезде все слопать не успел, что ли? – Старший лейтенант Кобзев, командир третьей роты отдельного мотострелкового батальона, строил вновь прибывших.

– Кушать люблю, товарищ старший лейтенант.

– Получишь направление в учебку на повара.

Все восемнадцать гавриков стояли в две шеренги и вертели головами по сторонам.

Первое обстоятельство, неприятно поразившее Резинкина, – высокий забор из толстых стальных прутьев, выкрашенный в коричневый цвет. Солнышко еще не успело над оградой подняться и совсем не греет. Ветерок пронизывающий гуляет. Ничего себе утречко.

Стоило ехать на поезде почти сутки, для того чтобы оказаться в какой-то дыре под Самарой да еще наблюдать свободу сквозь заграждение.

Правда, он и не ждал океанского песчаного берега, усыпанного стройными, грудастыми, загорелыми, крепкими телками. Где выбираешь любую и можешь прямо тут же пам-парам-пам-пам. Потом вторую, третью, и работаешь, прямо как заводной.

Резинкин сердцем чуял – будет секс, только без его согласия.

Немного левее, на огромном плацу, строй солдат – человек сто, не меньше, топает по кругу, построившись в колонну по четыре.

Рота приблизилась, и Резинкин услышал, как парень с тремя лычками на погонах громко и отчетливо скомандовал:

– Рота!

Ответом ему прозвучало три мощных удара сапожищами об асфальт.

«Чего это он их топать заставляет?»

Откуда-то из середки роты раздался нечеловеческий вопль:

– Душары! Че встали, бегом в баню подмываться!

Строй загоготал.

– Разговоры! Рота, стой!

Все солдаты были одеты одинаково, и у Витька все слилось перед глазами. Он не различал лиц. Видел только единообразную зеленую шевелящуюся массу. Парень с лычками развернул строй к себе лицом и картинно стал орать, так как офицеры стояли совсем близко:

– Запомните, умных в армии нет, значит, самый умный тот, кто командует. Еще одна фраза – и завтра состоится военный парад отдельно взятой за жопу роты.

– А если дождь, товарищ сержант? – выдавило чудо из строя.

– Никого нигде не чешет, солдат. Мне по фигу, по мокрому или на сухую. На сухую больнее, знаешь, да?

С широкого крыльца по ступенькам двухэтажного зданьица, напоминавшего небольшой особнячок, спустился офицер с журналом в руках и направился в обход плаца к выстроившемуся пополнению.

Резинкин никак не мог понять, почему он не срезает угол. Ведь через эту здоровую заасфальтированную поляну короче.

Подошедший поздоровался с Кобзевым за руку, правда, после того, как лейтенант, хоть и нечетко, но все же отдал ему честь. Офицер был в чине подполковника. Щеки у него были красными, незлые глаза-щелочки оглядывали новобранцев с неподдельной тоской.

Наблюдая за мужчинами в форме, Резинкин машинально ковырялся в курносом носу и пытался внушить сам себе, что попал в армию. До этого он видел, как отдают честь, только в американских фильмах.

Штатовские актеры делали это резко и торжественно. А наши как-то так запросто. «Здоров – здоров». Получалось, между прочим, и по-житейски.

Интересно, а если бы лейтенант не приложил пятерню к голове?

– Боец! Сопли оставить дома забыл! – Подполковник рявкнул от души, и Резинкина передернуло. Чего ж так орать-то, не в лесу ведь. – Смирно! – снова рявкнул офицер с красными щеками. Молодые вытянулись. – Вольно, – раскрыв журнал, старший нахмурился. – Кто умеет работать на компьютере, шаг вперед.

Из строя вышел долговязый, что стоял первым.

– На годок заглянули, товарищ?

– Да, так точно.

– «Так точно» вполне достаточно и без «да». Становись сюда, студент, – указательный палец показал направо. – Права у кого есть?

Витек вышел из строя. Покрутившись, с удивлением обнаружил, что стоит один, как и тот, с компьютером.

– Что ж так мало, просил же больше, – недовольно буркнул офицер.

– Одни дегенераты – выбирать не из кого, нормальных-то давно нет, – Кобзев начал вертеть задом, чтоб случайно не трахнули. – И, товарищ полковник…

– Помню, забирай себе. Пусть Стойлохряков мне звякнет насчет выходных.

– Так точно.

– Музыканты, певцы, художники есть?

Никакого движения.

– Все бескультурные? Ничего, культуру привьем армейскую. Будете знать, где право-лево и что такое газон высотою девять целых восемь десятых. У нас тут одна «акадэмия» на всех. Лейтенант, бери с собой, кроме водителя, еще троих, остальные будут здесь на карантине.

– Я ничем не болен, мне обещали, что я стану поваром, – донеслось с конца строя.

– Иванов! – цыкнул Кобзев.

Подполковник невесело усмехнулся.

– Еще как болен, ты только не подозреваешь об этом. По анализу мочи этот диагноз поставить нельзя. А работу на кухне я вам, товарищ солдат, гарантирую.

Резинкин и еще трое снова залезли в кунг. Машина выехала с территории части.

Только через час путешествие закончилось. На обочине дороги Резинкин высмотрел указатель «Чернодырье». Ни фига себе название!

Они снова проехали через КПП и оказались за оградой, отличающейся от предыдущей только цветом. Она была черная.

Четверо новобранцев, одетые, как на подбор, в старые кроссовки и джинсы, выбрались из машины и широко открытыми глазами пожирали обстановку.

Резинкин знал от лейтенанта, что едут они в отдельный батальон, больше он им ничего не сказал.

«У военных, наверное, такое хобби: держать людей в неведении и делать из всего военную тайну. Куда везут? Зачем везут?»

Обстановка очень сильно напоминала ту, в которой они побывали немногим ранее. Только здесь все было как-то ближе, компактнее, меньше.

Вот КПП, вот трехэтажная казарма, подъезд которой выходит чуть ли не на плац, вот штаб – развевается российский триколор, чуть поодаль виднеется одноэтажное длинное строение, очень похожее на телятник, – столовая.

Да и забор не такой высокий. В ста метрах от КПП дорога, за ней обычное русское село Чернодырье. Только вот откуда такое название?