Жизнь потихоньку налаживалась. Правда, эта банка вышла боком всем друзьям Михайлова. Кто-то сдал блатным, что в бараке есть мясо, и уголовники после устроенного шмона нашли злосчастную банку. После небольшого поучительного урока весь угол, где жили соседи Михайлова, был забрызган кровью. Сломанные ребра и челюсти, руки и ноги, разбитые головы и выбитые зубы… В лазарете избитых намазали зеленкой и отправили обратно в барак.

Через сутки после этого урока в их углу освободились две шконки. Михайлову достались вязаные варежки и не совсем сгнившие портянки. Но авторитет Михайлова начал расти прямо на глазах. К нему теперь занимали очередь, и если днем он затачивал холодное оружие солдатам, то по ночам уже был в полном распоряжении блатных. Солдаты расплачивались тушенкой и кое-какой одежонкой. Иногда от них можно было дождаться и послабления на работе во время рубки деревьев. От блатных же ничего не доставалось, но зато его перестали бить совсем.

Теперь с ним разговаривали бригадиры и авторитеты. Один из воров на спор заставил Михайлова заточить финку до такой степени, что та срезала висевший человеческий волос. После этого он был уже неприкасаемый. На лесоповале он поудобнее устраивался на солнечной полянке и, не торопясь, затачивал очередной нож. Даже солдаты его уже не беспокоили, так как он теперь точил ножи уважаемым людям зоны. Заказы сыпались, как из рога изобилия, и он уже даже мог слегка подкармливать своего друга по шконке.

В бараке было всегда холодно и сыро. Спать можно было, только тесно прижавшись друг к другу. За ночь люди слегка отогревались, но одежда всегда была полувлажной и быстро сгнивала. Зато каждый месяц приходил новый этап, и в лагерь, за счет вновь прибывших, поступала очередная партия более-менее свежей одежды.

Во время сильных дождей Михайлов промочил свои ботинки и теперь вот уже несколько дней тщетно пытался их хоть как-то просушить. На работе это было исключено, поэтому оставался только один вариант – сушить ночью в бараке. На ногах ботинки не сохли, а снимать их – означало очень сильно рисковать. Поэтому Михайлов не спал всю ночь, время от времени переворачивая обувь на сквозняке. Под утро усталость все же взяла свое, и он уснул буквально на несколько минут, но этих минут было достаточно для того, чтобы остаться без ботинок.

Он не почувствовал, как из его рук медленно тянут обувь. Но он услышал скрип досок под ногами удаляющегося человека. Сразу же встрепенувшись, он увидел свои пустые руки и моментально бросился в проход. Но было уже поздно. В проходе никого не было. Казалось, что все спали, но Михайлов знал, что где-то прячется вор с его ботинками. Наверняка, накрылся тряпками и ждет утреннего подъема, а там уже ничего нельзя будет доказать.

Михайлов пошел по проходу и по дороге стал заглядывать в каждый проем, где спали люди. Ни одного движения он не заметил. На середине барака ему пришлось остановиться, так как дальше шли уже шконки блатных. Но выхода не было. Он сделал неуверенный шаг вперед и зашел на запретную территорию. Здесь все было совершенно по-другому: на шконках лежали простыни и одеяла, подушки и подобие матрацев. На тумбочках стояли кружки и какие-то шкатулки. Неожиданно резкий голос прервал его поиски:

– Не понял. Ты чего здесь шаришься?

– У меня ботинки украли, – Михайлов пытался еще хоть как-то смягчить ситуацию.

– Братва, смотрите, кто у нас здесь…

– Опаньки… А кто это у нас?

– Ты что, паскуда, крысятничаешь?

Он еще хотел что-то сказать, но его уже не слушали. Блатные окружили Михайлова, и любые его объяснения уже не воспринимались. Удар сзади по голове табуреткой был ожидаемым. Михайлов, на свое счастье, сразу же потерял сознание и, что происходило потом, уже совершенно не помнил. Ему проломили голову и после дальнейшего избиения просто выбросили из барака, где его и нашли солдаты.

В лечебном бараке было ненамного лучше. Врач приходил раз в сутки, и все лечение сводилось к обмазыванию больных зеленкой. В больничке Михайлов провел около трех месяцев. Ему кое-как сложили кости черепа в обычное состояние и отправили обратно в барак. Обуви у него не было по-прежнему, и он еле передвигался короткими переходами от барака в столовую и обратно. Тряпки, намотанные на ноги, совершенно не грели, и если бы не его друг, который отдал ему свои носки и портянки, то вполне могло случиться, что весны бы Михайлов уже не увидел. Кое-как они дотянули до тепла, а там время полетело чуть быстрее.

Заточка ножей приносила не большой, но стабильный доход – кусок хлеба, и друзья жили чуть лучше своих лагерных соседей. Михайлов был уже весь ломаный-переломанный, и толку от калеки на лесоповале не было, поэтому его поставили на постоянные работы внутри лагеря. Он мыл полы, выносил помои, точил топоры и пилы, выполнял мелкие поручения солдат и начальства. Время шло, и вскоре он уже отпраздновал окончание своей первой пятилетки.

Однажды зимой его вызвал к себе начальник зоны. Это было в первый раз, и Михайлов очень волновался от такого пристального внимания к своей скромной персоне. Он сидел в коридоре и ждал, когда его позовут. В кабинете начальника шло совещание, и дежурный офицер то и дело носил подносы с чаем и печеньем. Михайлов провожал каждый раз его таким взглядом, что, проходя мимо него в очередной раз, адъютант не выдержал и швырнул одну конфету:

– Держи…

– Благодарю, гражданин начальник.

Михайлов сразу же засунул сладость себе в рот, под язык. Неземное блаженство разлилось по его телу. Было тепло и уютно. Сладость проникала во все уголки тела и наполняла жизнь каким-то новым смыслом.

Внезапно дверь распахнулась, и офицеры стали покидать кабинет. От неожиданности Михайлов поперхнулся. Сладкая горячая слюна попала не в то горло, и он закашлялся, совершенно не в состоянии дышать. Кашель душил его, и он задыхался не в силах откашлять попавшую сладкую жидкость из горла. Вокруг него столпились офицеры:

– Что с ним, туберкулез?

– Вроде, другой кашель. Подавился, наверное…

Начальник лагеря выглянул на шум за дверями:

– Ну, если подавился, так дайте ему попить чего-нибудь, а то задохнется сейчас.

Дежурный взял стакан с недопитым чаем и протянул Михайлову:

– Пей.

– Благ… граж… нач… – Михайлов не мог выговорить слова из-за судорожного кашля, но чай схватил и жадно выпил. Сразу же стало намного легче.

– Зайдите в кабинет, – произнес начальник и, повернувшись к дежурному, добавил, – и еще чаю нам принесите.

– Слушаюсь…

Михайлов прошел в кабинет и испуганно огляделся. На стенах висели портреты вождей, а стол был покрыт зеленой скатертью.

– Ну, что же вы стоите? Присаживайтесь…

– Благодарю, гражданин начальник.

– Курите?

– Нет, гражданин начальник.

– А я вот курю. Все бросить не могу никак. Столько раз пытался, а все равно, как понервничаешь, так сразу за папиросу и тянешься. Да вы пейте чай-то, а то остынет. И печенье берите, стесняться не нужно.

– Благодарю, гражданин начальник.

– Я посмотрел ваше личное дело, и никак у меня в голове не укладывается. Вы на заводе работали простым грузчиком, и вдруг – японский шпион и диверсант. Как так могло получиться-то? Ну, я понимаю, там директора завода завербовать или главного инженера, а простого-то грузчика зачем? Какой с него толк?

– Да здесь половина зоны или японские, или американские шпионы. Ну, иногда троцкисты еще попадаются, гражданин начальник. Если бы я не признался, что шпионю на Японию, то мне вышку бы впаяли по полной программе. Так что у меня выбор был небольшой: или шпион – и четвертак, или несознанка – и вышка. Я выбрал япошек.

– Ну, понятно… Так, ладно, я вот по какому поводу хотел с вами переговорить. Мне тут по секрету сказали, что вы у нас настоящий мастер по клинкам…

– Нет, гражданин начальник. Это обманывают вас. Я никогда ножи не делал и не умею даже.

– Да я не про это. Сказали, что вы заточить можете любой клинок. Правда это?

– Ну, любой не любой, но могу, если необходимый инструмент будет.

– У меня еще с гражданской войны остался немецкий трофейный нож. Он для меня очень важен. Мне его подарил на память мой командир, который погиб. Понимаете, я очень дорожу этим подарком, и хотелось бы привести его в надлежащий вид.

– Неплохо было бы взглянуть на этот нож, гражданин начальник.

– Сейчас покажу, – начальник открыл ящик стола и вытащил немецкий кинжал.

– Золинген, – сразу же определил Михайлов, еще даже не взяв в руки нож. – Хороший трофей, редкий…

– Да, правильно. А вы, я вижу, действительно, знаток. Что ж, это радует. Так как, возьметесь привести его в порядок?

– Отчего ж не взяться-то? Только время нужно для этого. Металл хрупкий, требует нежного обращения. Немчура не умеет хорошо закаливать сталь, поэтому с ним повозиться придется, но через два дня будет как новенький.

– Ну, вот и отлично. Все, что нужно для работы, вам будет предоставлено. У меня убедительная просьба к вам: будьте повнимательнее к этому ножу.

– Все сделаю в лучшем виде, гражданин начальник. А сейчас можно я еще одну печеньку возьму?

– Да, конечно. Забирайте с собой все. Ну, значит, через два дня я жду вас со своим ножом.

Михайлов засунул за пазуху несколько конфет с печеньем и осторожно положил нож. Этот нож сейчас стоил намного дороже, чем его жизнь. Он прекрасно понимал, что если сделает все как нужно, то перед ним откроются просторы невиданной доселе свободы и благополучия внутри лагеря.

Вечером, после отбоя, он осторожно достал клинок и тщательно его осмотрел. На лезвии были небольшие царапины и ржавчина, но это все легко можно было убрать обычным шлифованием, и Михайлов принялся за работу. В бараке все уже давно привыкли, что он работает по ночам, и ему никто не мешал, так как все знали, что он выполняет заказы больших, по меркам лагеря, людей. В первую ночь он убрал с ножа все царапины и выбоинки, а вторая ночь ушла на заточку и полировку клинка. Уже под утро он оглядел свою работу и остался доволен. Зеркальное лезвие и отшлифованная рукоятка – все по высшему разряду. Неожиданно за спиной раздался хриплый голос:

– Ну-ка, дай взглянуть. Чей это такой красавец?

– Хозяина.

– Так ты что, падла, на красноперых начал шестерить уже и по ночам?

Сильный удар сломал Михайлову нос, и он потерял сознание. Когда пришел в себя, то первым делом стал искать вокруг себя нож, но ножа не было. Блатной, судя по всему, забрал его себе. Михайлов вдруг понял всю тяжесть ситуации, в которую попал. Он надеялся, что с помощью этого ножа ему будет намного легче жить в лагере, но получалось, что он сам вырыл себе яму и сам же себя в нее и закопал своими руками. Нужно было что-то срочно предпринимать. Лучше было поссориться с блатными, чем с руководством лагеря. Михайлов уверенно пошел на половину уголовников. Там уже не спали: заваривали чай, неторопливо вели беседы.

– Чего надо? – голос блатного не предвещал ничего хорошего.

– Нож верните. Это хозяина. Если я его не отдам сегодня, то всем будет плохо.

– Ты нас пугать вздумал, что ли, морда политическая?

– А может, ты нас хочешь сдать мусорам?

– Вали отсюда, пока жив. Еще раз появишься здесь, я тебе лично все кишки выпущу.

Михайлов понял, что именно сейчас закончилась его счастливая жизнь. Все, что будет теперь после сегодняшнего утра, – это сплошной нескончаемый кошмар, который он, вряд ли, сможет вытерпеть.

После утреннего построения бригадир сообщил ему, что его ждет хозяин у себя в кабинете. Михайлов, сколько мог, оттягивал свой визит к начальству, но идти все же пришлось. На улице стояли тридцатиградусные морозы, но он не чувствовал холода. Ему было жарко и душно. Он снял шапку и растер голову снегом. Стало немного легче. Ноги еле передвигались, а здание начальства неумолимо приближалось к нему. Как медленно он ни шел, а пришел все равно. Он встал у двери все еще не в силах постучать и стоял так с поднятой рукой больше минуты. Проходящий мимо офицер удивленно остановился рядом с ним:

– Вас вызывали?

– Да, гражданин начальник.

– Ну, так заходите, чего же вы стоите-то?

– Да, гражданин начальник.

Михайлов осторожно постучал и вошел в дверь. Начальник оторвал взгляд от каких-то бумаг и вновь погрузился в свои графики:

– Ну, как там у нас дела?

– Все хорошо, гражданин начальник.

– Сделали?

– Да, гражданин начальник.

– Давайте посмотрим.

– У меня его нет.

Начальник поднял глаза и отложил карандаш:

– Как нет? А где же он?

– Потерял.

– Где потерял?

– Не знаю, гражданин начальник.

Начальник пристально вглядывался в лицо Михайлова:

– А что у вас с лицом?

– Упал, гражданин начальник.

– Ясно. Вы хотя бы понимаете, что вам это просто так не сойдет? Я все равно верну свою вещь, но вы пострадаете более чем серьезно.

– Понимаю, гражданин начальник.

– Ну, вот и поговорили. Дежурный! – Как из-под земли вырос солдат. – Значит, так, месяц карцера, а потом напомните мне, когда срок выйдет у него, я еще добавлю…

– Слушаюсь. А за какое нарушение карцер ему оформить?

– Я что, думать за вас уже должен? Сами определите и доложите о выполнении.

– Слушаюсь.

На улице солдат неожиданно громко произнес:

– Заключенный, почему курим в неположенном месте?

– Я вообще не курю, гражданин начальник.

– Что, значит, не смог вытерпеть и поэтому закурил? Месяц карцера за нарушение режима…

Михайлову даже не дали зайти в барак и предупредить своих друзей о случившемся. Его сразу же повели в отдельное помещение, которое и выполняло роль карцера. Это был бетонный ящик размером десять на десять метров, врытый в землю. На небольших окнах стояли толстые чугунные решетки, а стекла были выбиты уже много лет назад. Карцер не отапливался, и температура в нем была точно такой же, как и на улице, если не ниже. Света здесь не было изначально, как, впрочем, и остальных благ цивилизации. Летом еще можно было как-то пережить это наказание, а вот зимой из него возвращались уже далеко не все.

Михайлова втолкнули в открытую дверь, и он буквально вылетел на середину комнаты. Он мог бы пролететь и дальше, но карцер был забит людьми, и они-то и послужили для него непроизвольным тормозом. Он огляделся. Бетонные стены, пол и потолок не предвещали ничего хорошего. Люди сидели вдоль стен, накрывшись с головами теплыми вещами. Некоторые ходили взад и вперед в тщетных попытках хоть как-то согреться. Судя по всему, месяц обещал быть очень длинным и тяжелым. К Михайлову подошел какой-то человек и негромко спросил:

– Папиросы есть?

– Нет.

– Первый раз здесь?

– Первый.

– Тогда слушай сюда… Кормежку ты уже пропустил. Здесь кормят один раз в день – дают похлебку на обед. Блатных сюда не сажают, только политических, поэтому еду поровну делят на всех. В нужник выводят тоже один раз в день. Если захочешь, то у дальней стены стоят корыта, туда и будешь ходить. Чистят нужник все по очереди. Утром подъем в пять утра, а отбой в одиннадцать. На отбой дается одна минута. За это время нужно успеть выскочить на улицу и схватить хотя бы одну доску Они лежат вдоль стены карцера. С этой доской нужно забежать назад, бросить на пол и лечь на нее. Если все успеют за одну минуту, то считается, что отбой прошел удачно, и охранники закроют дверь. Если за минуту кто-то не успел, то все повторяется сначала, и так до тех пор, пока все не уложатся в установленное время. Поэтому если не хочешь бегать всю ночь, то шевели ногами как можно быстрее. Спать будешь ложиться с краю до тех пор, пока не освободятся места в середине. Но не переживай, места освобождаются каждый день. Кто-то не просыпается утром, а кому-то повезло, и он сумел досидеть до конца срока. Так что, если повезет, отсидишь свою неделю и выйдешь на свежий воздух…

– Меня на месяц посадили…

– На месяц?? Ну, тогда, брат, прости, но ты не жилец. Было бы лето, так еще можно было бы хоть как-то выжить, а зимой шансов нет никаких.

Михайлов отошел от своего слишком уж говорливого соседа и, присев на корточки, накинул телогрейку себе на голову. Так он согревал себя дыханием, и казалось, что становится чуточку теплее. Ужасно хотелось есть. Руки, ноги совершенно окоченели от холода.

Ближе к одиннадцати ночи люди стали заметно оживленнее. Все старались занять место поближе к двери и были готовы к старту. Ровно без одной минуты одиннадцать открылась дверь, и громкий голос скомандовал:

– Карцер – отбой.

Все, кто был в этот момент в карцере, бросились в открытую дверь. Михайлов с большим трудом передвигал отекшие онемевшие ноги. Он выскочил на улицу одним из последних и успел заметить, что вокруг карцера стоят солдаты, а заключенные вытаскивают из-под снега доски и поленья. Кому посчастливилось стать обладателем драгоценного трофея, бежали теперь обратно. Близлежащие доски были разобраны в одно мгновение, а бежать за дальними уже не хватало времени. Михайлов бросился обратно, а за спиной слышался счет: четыре, три, два, один, отбой…

Михайлов бросился на пол рядом с корытами, в которых был лед из помоев. На этот раз все уложились вовремя, и дверь карцера громко захлопнулась. Теперь люди вставали и, уже не торопясь, укладывались на ночь. Были счастливчики, которым удалось прихватить помимо доски под себя еще одну, чтобы положить ее под голову. Это считалось немыслимой роскошью, и сегодняшняя ночь для них была не хуже, чем ночь, проведенная в шикарной гостинице. Доски были насквозь промерзшие, покрытые толстым слоем снега и льда, поэтому с них предварительно сбивали ледяной налет. Люди выкладывали из досок деревянный настил и укладывались спать на правый бок, тесно прижавшись друг к другу. Так было немного теплее.

Михайлов остался без доски и не имел права присоединиться к счастливчикам. Он присел, прислонившись к стене, и снова, как и днем, накинул свою телогрейку на голову. Он чувствовал, что ледяная стена высасывает последнее тепло из его тела, но отодвинуться от смертельной стены не было ни сил, ни желания. Ночью он несколько раз слышал, как кто-то давал команду, чтобы все повернулись на другой бок, и все одновременно переворачивались.

– Михайлов! Выходи из карцера. За тобой приехали. Оказывается, тебя неправильно посадили, и сейчас пришел приказ о твоем освобождении. Иди в штаб, там тебя ждет недельный продуктовый паек и теплая одежда. Горячий чай себе сам наливай, сколько хочешь, и хлеба бери вдоволь. Можешь еще взять себе ватное одеяло и укутаться в него. А что ж ты варенье не кладешь в чай? Когда пьешь горячий чай, то не нужно закрывать глаза…

Михайлов держал в руках кружку, полную настоящего горячего чая, и от наслаждения закрыл глаза. Теплота медленно разливалась по всему телу, и он был счастлив, что, наконец-то, все закончилось. Теперь его освободят, и он вернется к своей обычной человеческой жизни…

– Пить горячий чай можно только с открытыми глазами… Не закрывай глаза… Ты слышишь меня? Открывай глаза… Глаза открой…

Он начал приходить в себя из-за того, что кто-то сильно бил его по щекам: