Ленинград

Отпуск отцу дали зимой, и родители решили съездить в Ленинград – там один из сослуживцев разрешал нам пожить в своей пустой квартире. Сестра была еще маленькая, ее оставили у деда с бабушкой, а я поехал с родителями. Я давно мечтал попасть в Ленинград – в Москве-то я уже бывал, а вот в Ленинграде еще не доводилось. Хотелось посмотреть, как это – город на островах?

Чудеса начались с самого поезда. Четвертым в наше купе зашел представительный мужчина в гражданке, но по выправке я сразу мог определить, что он из наших – военный. Мы поздоровались, отец какое-то время приглядывался к нашему соседу, пока вдруг не объявил:

– А я вас узнал! Вы – космонавт Макаров! – Неудивительно, ведь мой отец знал всех хоккеистов и космонавтов в лицо.

– Вы не ошиблись! – улыбнулся наш сосед.

До этого я думал, что космонавты – это почти боги, и с простыми смертными они не разговаривают и уж тем более в одном купе не ездят. Ан нет! С нами вот едет сам космонавт Макаров! Сидят с отцом, рассказывают всю дорогу анекдоты друг другу. Вот встали и пошли в вагон-ресторан, вернулись с бутылкой армянского коньяка и скомандовали мне «отбой». Я не хотел подводить отца: перед космонавтом нужно было показать, что у нас с дисциплиной все в порядке. Зато мне отдали верхнюю полку, о чем я всегда мечтал, и поезд меня быстро убаюкал.

Когда я проснулся, поезд стоял на перроне, а космонавта уже не было. Как будто он мне приснился. Зато с этого момента начинался для меня Ленинград.

Так вот он какой, Ленинград! Метель на Невском сбивала с ног, но нам не привыкать – мы же не неженки какие-нибудь, а сибиряки! У нас бураны и похлеще бывают! Зато в этом городе мне нравится все: и чебуреки, и пельмени в пельменной на Невском, и дворцы, и музеи. Экскурсовод в автобусе рассказывал о блокаде и о том, как жители, погибая от голода и бомбежки, спасали памятники, обкладывая их мешками с песком. Следы войны виднеются тут и там: вот колонна Исаакия, побитая осколками, вот знаменитая надпись на улице: «Внимание! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!» Жители города-героя 900 дней сражались и не сдавались, а я пытался представить, сколько это – много или мало. Получается, почти половина времени, которое я провел в школе. Очень много… И еще экскурсовод говорил, что жители получали в день только 125 граммов хлеба. Мне показали этот кусочек. Я понял, почему мой дед сердится, если я не доедаю хлеб, хотя сейчас уже и нет войны. И не дай бог выкинуть кусочек в мусорное ведро – сразу получишь «на орехи»!..

Спасенные жителями города скульптуры – такие живые и такие разные: рвущиеся на свободу кони на Аничковом мосту, гибнущие матросы с корабля «Стерегущий» и мой старый знакомый еще по Забайкалью – путешественник Пржевальский. Хоть он и бронзовый, но я к нему подошел поздоровался и погладил его верблюда. Я понимаю теперь жителей блокадного Ленинграда: нельзя было допустить, чтоб эти памятники разбомбили фашисты – иначе бы от нашей истории ничего не осталось. А кто мы без нашей великой истории? Никто, первобытные люди!

В Эрмитаж мы не пошли: мама сказала, что это слишком надолго; зато ходили в Военно-Морской музей, где видели первую подводную лодку, похожую на бочку, в которой дед солит огурцы. В этом музее мы наконец-то отогрелись горячим чаем и блинами с вареньем. Мама даже не пошла на подводную лодку смотреть – осталась в буфете, – ну и зря. Представляете, в первой подводной лодке человек должен был сидеть и крутить педали, как на велосипеде. Не то что сейчас – у нас в Советском Союзе есть атомные подводные лодки, которые могут запросто стереть с лица Земли Австралию или даже Америку – стоит только кнопку нажать.

Потом мы попали в музей артиллерии в Кронверке: отец не мог пройти мимо – там такая коллекция старинного оружия!

В Петропавловской крепости мы посетили место казни декабристов. Тех, кого не казнили, отправили к нам в Сибирь. Все это было интересно, но самое главное событие было впереди.

На следующий день рано-рано утром мы подошли к светло-зеленому зданию с ротондой на стрелке Васильевского острова. Это был Музей этнографии имени Миклухо-Маклая. Нужно было занять очередь до открытия. Мы очень долго стояли на морозе и совсем замерзли. Я пошел погреться в соседнее здание. У входа на вахте сидела добрая бабушка, она спросила меня, что мне нужно.

– Здрасьте, я только чуть-чуть погреться, можно?

– Можно! А ты знаешь, что это за здание?

– Нет, откуда ж мне знать?

– Это Академия наук!

– О! Извините, я тогда пойду!

– Нет-нет! Можешь побыть! Иди посмотри на мозаику! – И она указала мне рукой наверх, где во всю стену было изображение всадника с саблей в руке.

– А кто это?

– А ты не узнаешь?

– Наверное, Петр Первый, – безошибочно определил я по характерным усам и треуголке.

– Да, а мозаику создал Михайло Ломоносов! Основатель первого университета! Может быть, ты в нем будешь учиться, кто знает!

Потом бабушка провела меня наверх и показала конференц-залы с роскошной мебелью – это был настоящий дворец, каких я раньше в своей жизни не видел. Поблагодарив ее, я вспомнил, что нужно возвращаться к родителям, которые меня уже потеряли.

Музей этнографии, как и весь город, был основан самим Петром Первым. Вначале он назывался Кунсткамера – комната редкостных диковин. С него начались все музеи в России. Петр Первый был странным человеком, и коллекции у него были странные: коллекция заспиртованных младенцев-уродов, коллекция собственноручно вырванных зубов своих придворных и другие занятные вещицы, вызывавшие удивление. Но это было только начало. Я не предполагал, что за дверью этого зала открывался целый мир – безбрежный и интересный – мир разных народов, населяющих Землю.

Видимо, заспиртованные уроды взбудоражили детское сознание, сделав его более восприимчивым к новому, и после этого меня захватило и понесло по волнам вслед за великими путешественниками к папуасам в Новую Гвинею, к аборигенам в Австралию, к грозным самураям в Японию, к свободолюбивым индейцам в Америку.

Поразительно, как много следов оставили в дальних странах наши мореходы. На экскурсии нам рассказали, что гавайский король Камеамеа был другом нашего моряка Василия Головнина, а русский ученый Миклухо-Маклай жил среди папуасов. Благодаря таким смелым путешественникам люди в таких дальних краях узнавали о нашей Родине! Жалко, что все страны и острова уже открыты. А может быть, осталось где-нибудь что-то неоткрытое? Но, увы, белых пятен на карте уже нет… Только Антарктида, но там никто, кроме пингвинов и полярников, не живет. Какая это прекрасная работа – изучать жизнь других народов и всем им рассказывать о нашей великой стране!!! Это гораздо более интересно даже, чем сидеть далеко в тайге и защищать границу… Хотя и то и другое, конечно, нужно. По крайней мере, с отцом лучше этот вопрос, наверное, не стоит обсуждать…

Я ходил завороженный по музею весь день, рассматривая коллекции японских нэцке, самурайские мечи, узоры на индейских мокасинах, малайские кривые кинжалы-крисы, и в моей голове не умещалось все это культурное разнообразие. А вот бы объездить все страны и увидеть всех этих людей собственными глазами!

На выходе я попросил родителей купить мне книжку о русских путешественниках. С того момента я начал читать о дальних странствиях все, что попадалось под руку.

На следующий день я попросил пойти в Кунсткамеру еще раз – я чувствовал потребность получить ответы на новые вопросы и еще раз прожить это условное путешествие по миру. К сожалению, у родителей были другие планы – им нужно было посмотреть как можно больше всего, и они потащили меня в Казанский собор – там был музей истории религии и атеизма. Вначале я расстроился и хотел закатить истерику, но потом одумался. В соборе тоже было интересно – египетские мумии, и еще я там узнал, что сердце Кутузова похоронено отдельно от него. Он завещал, чтобы, когда умрет, его тело было отправлено на Родину, а сердце было оставлено с русской армией, которая находилась в заграничном военном походе в Европе.

Вернувшись домой из поездки, я перерыл нашу библиотеку и собрал в одно место книги о великих путешественниках – о Ливингстоне, Головнине, Беринге. Потом я поговорил с дедом и объяснил ему, что меня теперь интересуют книги не о войне, а о путешествиях. Дед с пониманием выслушал меня и стал мне привозить сочинения Майн Рида и Фенимора Купера.

Я отложил в сторону «Книгу будущих командиров» и с упоением читал про Оцеолу – вождя семинолов. Чтобы не разбудить свою сестру, по ночам я читал под одеялом с фонариком. А лучше всего было заболеть и несколько дней не ходить в школу – тогда можно было провести с книгой в постели целый день.

Ночные допросы

Отец все чаще возвращался домой нетрезвым – на работе у него, видимо, происходило что-то неладное. Он периодически будил меня, скидывая одеяло, и гнал на кухню в одних трусах. Его и раньше не особенно интересовала моя учеба, а со временем он вообще перестал заглядывать в мой школьный дневник. Пока он чистил соленую рыбу и пил пиво, я должен был стоять по стойке смирно и отвечать на вопросы:

– Сколько танков подбил Илья Каплунов в бою под Сталинградом?

– А сколько потерял Гитлер в живой силе под Сталинградом?

– Почему винтовка Мосина называется трехлинейкой?

– В чем был основной стратегический замысел Кутузова в войне с Наполеоном?

– Сколько патронов в магазине автомата Калашникова?

– На базе какого танка создана самоходная установка СУ-100?

Проблем с ответами у меня не возникало, так как отец часто повторялся. Я знал, что наш земляк Каплунов один подбил 9 танков, что Гитлер потерял полтора миллиона, из которых триста тысяч пленными, знал, что трехлинейка так называется из-за своего калибра – трех линий, что в миллиметрах составляет 7,62… Но если отец не мог придумать очередного вопроса, то повисала неприятная пауза. Сам я предпочитал ни о чем не спрашивать, так как мог вызвать гнев отца на пустом месте. Стоял и думал: «Ну почему все так неправильно устроено? Профессия военного – защищать Родину. А если нет войны, то зачем нужна армия? В нашей стране все мужчины умеют обращаться с оружием, так как служили в армии. Военные в мирное время пьют и сходят с ума от безделья! А что я могу поделать? Я не могу изменить этого безобразия, но зато могу вырасти и стать великим путешественником, уехать далеко-далеко отсюда и присылать лишь редкие письма домой. Уж лучше жить Миклухо-Маклаем с папуасами на острове, чем так у себя дома…»

Чтобы как-то отвлечься, во время допросов я обычно рассматривал пальцы на ногах у отца. Кадровых военных сразу можно отличить по ногам: от постоянного ношения сапог у них все пальцы слипаются, уродливо изгибаются, принимая форму сапога. Особенно страдает мизинец – самому маленькому достается больше всех. Он всегда красный и опухший, но стремится хоть как-то проявить свою индивидуальность, отлепиться в сторону от общей массы. Но не тут-то было – пальцы тоже служат в армии. Наверное, через несколько поколений военные будут рождаться со ступнями без пальцев. Или сразу в сапогах…

Когда отца прорывало, он начинал рассказывать, как на их рембазу приходят подбитые БТРы, все внутренние стенки которых забрызганы кровью и мозгами наших солдат. В разгар «допросов» на кухню врывалась моя мама, у которой не выдерживали нервы, она выгоняла меня спать, а отцу устраивала скандал, принимая удар на себя со словами: «Ну что ты за человек такой!!!» Я не знал, кого жалеть: ее, себя, отца или нас всех. Мне становилось стыдно, что я служил причиной ссоры, и я долго не мог уснуть, слушая ругань. Еще мне было стыдно из-за того, что мама за меня заступается, и получается, что будто бы я прячусь за ее спину. Поэтому иногда я запрещал ей вмешиваться в наш разговор с отцом, и она расстраивалась, не понимая меня и считая неблагодарным.

Не знаю, к чему бы все это привело, если бы не пришел еще один приказ – отца отправляли на новое место службы в Закавказье, так как там требовались военные специалисты его профиля. Вначале он уехал один и присылал радостные письма, но с каждым разом радости в письмах убавлялось. Мы должны были ехать к нему, но мама очень не хотела. Потом я узнал, что отец готовил курсантов в Тбилисском училище горной артиллерии, а оттуда летал в «загранкомандировки». Там он испытывал системы залпового огня. Через несколько месяцев он приехал домой и привез мне в подарок карту Афганистана.

Я часами вглядывался в эту карту, пытаясь представить ту войну, о которой уже кое-что знал. Коричневый фон отмывки означал, что вся страна – это высокогорья, и своим еще неопытным умом я уже понимал, насколько трудно там должно было воевать – ни фронт развернуть в ущелье, ни окопаться среди камней. А как маневр провести? Танки ж не пройдут по горам! Остается одно – ползти по узким дорогам и драться за эти пути сообщения. Все совсем по-другому!

Когда я решился спросить об этом отца, он ничего не стал говорить, и я понял, что нельзя. Лишь однажды он напился, вызвал меня и сказал:

– Я не хочу, чтоб ты был десантником. Вообще не хочу, чтоб ты служил солдатом. В армию пойдешь только офицером! Вопросы отставить!

Больше он ничего объяснять не стал и на следующий день опять улетел. А я понял, что в нем происходит что-то такое, чего он пока не может рассказать и объяснить, – что-то новое для него самого… Может быть, со временем я получу ответ на эту загадку.

Директор музея и прикладная химия

В нашей школе был музей боевой славы, в котором висели военные фотографии и рассказы о героях-земляках. В этот музей каждый мог принести что-нибудь, напоминающее о войне: на полках лежали осколки снарядов, медали, пробитые каски.

За активность и интерес к военной истории меня назначили директором этого музея. В тот вечер мы вчетвером с одноклассницами и с нашей историчкой сидели готовили текст очередной экскурсии для младшеклассников. Историчку звали Минаида Федоровна, но мы за глаза называли ее просто – Мина. Вдруг в дверь постучали, и два первоклашки притащили… другую мину – мину от миномета. Минаида не разбиралась в минах, поэтому радостно поблагодарила их и, указав мне на предмет, сказала: «Ну вот, новый экспонат в наш музей, принимай!» Я сразу смекнул, в чем дело, и с трудом скрыл волнение – ведь это была современная 120-миллиметровая минометная мина, покрытая свежей зеленой краской и не имевшая никакого отношения к войне. Я тут же осторожно осмотрел взрыватель – он был слегка помят: видимо, мина не сработала при ударе. Я аккуратно принял снаряд, дождался, пока Минаида ушла домой, и скомандовал одноклассницам: «Вот что, Ольга, дуй быстрее в нашу школьную столовую и принеси мне алюминиевую ложку. А ты, Ирка, стой у дверей на всякий случай! Никого ко мне не пускай!»

Теорию я знал (не зря же дома стояли восемь томов «Советской военной энциклопедии»), но на практике приходилось это делать в первый раз. Руки тряслись невероятно, я кое-как открутил взрыватель и убрал его подальше. Все! Теперь порядок – ведь тротил взрывается только от детонации, и уже ничто не грозит. Аккуратно ложкой я начал разламывать зеленовато-желтое вещество и ссыпать его в кулечек, сделанный из тетрадного листка в клеточку. Одного кулька не хватило. Когда все было сделано, я припугнул одноклассниц: «Если кто-то что-то узнает, то всем нам попадет!» После этого заспешил домой.

Дома, пока не было родителей, я сплавил тротил на газовой плитке в две шашки, использовав для этого пустые консервные банки, и с нетерпением стал ждать следующего утра, чтобы обрадовать своих друзей.

Ну теперь пришла пора рассказать и о моих друзьях-одноклассниках. Их было трое: Колян, Букин и Бобрюша (вообще-то он был Бобров Андрюша, но мы сократили его имя и фамилию до Бобрюша). Друзья, в отличие от братьев и сестер, появляются в жизни не в определенную дату, а как-то постепенно, как будто прорастают в тебя. Зато, в отличие от родственников, их можно выбирать. Мы выбрали друг друга за что-то, что нас отличало от других и объединяло друг с другом. Что же это такое, что нас объединяло? Сложно сказать, просто нам хорошо и интересно было вместе. Ведь Атос, Портос, Арамис, д’Артаньян тоже очень отличались друг от друга, но все они были мушкетерами.

Теперь по порядку. Колян был долговяз, рассудителен и флегматичен. Я его уважал за то, что он всегда держал свое слово, даже в мелочах каких-нибудь, – принцип у него был такой. Например, еще в третьем классе мы договорились, что он не пойдет домой и будет ждать меня, пока не закончится мое дежурство по классу. Я уже давно отдежурил и забыл об этом, выхожу – а он ждет около школы.

– Ну ты даешь! Ты что, меня, что ли, до сих пор ждешь?

– Ну мы ж договаривались!

– Куда пойдем?

– Ну пошли ко мне – я тебе свой кипарис покажу и зуб от кашалота.

В его комнате на подоконнике стоял кипарис в горшочке, такой же длинный, как Колян. Кипарису не хватало места, и его макушка уже изгибалась вдоль потолка. Колян был асом в биологии, и все свое свободное время что-то расчленял, препарировал и рассматривал под микроскопом. Он мог определить любое растение по листьям и цветам и установить, какому из животных принадлежат какашки. Из него должен бы получиться хороший следопыт. А другом он и так уже был хорошим. Если сравнивать с мушкетерами, то Колян был точно Атосом – такой же благородный и аристократичный, как граф де ля Фер.

Бобрюша был педантом, очкариком и любил делать своими руками всякие замысловатые штуки – от модели подводной лодки до солнечных часов. Его любимыми журналами были «Техника – молодежи» и «Химия и жизнь». Дома у него в одной из комнат была то ли мастерская, то ли лаборатория – такому только позавидовать можно. У меня дома сестра музыкой занималась, и постоянно хотелось сбежать куда-нибудь от этого, а у Бобрюши в мастерской заперся – и пили себе магний для бомбочки, пока родители с работы не вернутся. Тогда нужно все быстренько убрать и идти с ними на кухню чай пить, про школу рассказывать, чтоб они не начали первыми интересоваться, чем мы весь день тут занимались. А вообще, если человек носит очки, то к нему сразу больше доверия у людей. Ты можешь прочитать в десять раз больше книжек, но в коллективе очкарики все равно будут слыть интеллектуалами по сравнению с тобой. Нет, я не хочу сравнивать наши способности, просто говорю о том, что встречают не только по одежке, но и по очкам.

Остался Букин. Он был добродушным и очень упрямым. В младших классах он был таким мягким пончиком, пухленьким ребенком, занимался музыкой, а потом вдруг одним прекрасным летом вымахал почти под два метра, раздался в плечах и превратился в богатыря, которому как будто еще жмет его старая шкура, как ботинки, из которых вырос. Уже одно это внушало уважение. Наверное, он пошел в одного из наших предков-варягов: высок, силен, светловолос, голубоглаз – ну настоящий викинг. На нем можно было переносить тяжести – он сдох бы, но донес. Поскольку силищи в нем было немерено, нас это немного задевало, и мы постоянно пытались над ним подтрунивать, но он все прощал нам со снисходительностью сильнейшего. Кстати, на роль Портоса он подходил идеально.

В общем, команда у нас подобралась замечательная, каждый был на своем месте.

В школу я чуть-чуть опоздал, и поэтому пришлось пустить записку для друзей: «Полкило тротила!»

Друзья заерзали. На перемене сразу же окружили:

– Где взял?

– Вчера первоклашки в музей мину приперли.

– Когда будем взрывать?

– Сегодня! Предлагаю в овраге на пруду!

– Точно! Сделаем плотик, привяжем и пустим на воду!

– А где детонатор возьмем?

– Можно охотничий патрон использовать. Я могу стащить, у нас все это спокойно в шкафу лежит.

– А как патрон подорвем?

– Можно поджечь шнур – его просто изготовить из пустого стержня от авторучки, если набить спичечными головками…