Больше всего селянин восхищался королевским замком, что возвышался неподалеку от Южных ворот и где каждую неделю гремели балы. Каменное строение имело четыре округлых и расширенных к вершинам башни, уходящих высоко в небо. К нему прилегала главная площадь, отведенная под ярмарки и праздники. У парадного входа нависала белая арка, украшенная барельефами с баталиями. Возле нее день и ночь несли вахту молчаливые воины.

Еще большее удивление у Томаса вызывали сами горожане. Считалось, что они могли жить сотни лет, но это было лишь на словах. Долголетие напрямую зависело от мастерства владения фазой. Кто-то не мог толком в нее попасть даже после школы. Эти несчастные оказывались на безрадостных обочинах жизни Парфагона или вовсе предпочитали его покинуть. Кому-то, напротив, эти умения давались значительно проще. Но в любом случае мутации требовали постоянных усилий. Фактически приходилось подстраивать всю жизнь под фазу и сон. Некоторых это настолько утомляло, что они предпочитали спокойно умереть естественным образом.

Еще быстрее могли погибнуть рыцари, которым приходилось отражать набеги арогдорцев. Чтобы армия никогда не иссякала, потомство разрешалось заводить исключительно воинам. Нарушителей данного закона ждало изгнание или длительное заточение, но зато Академия никогда не пустовала. Также случались эпидемии или люди просто покидали столицу, устав от ее правил и не всегда справедливых законов. Кроме того, в Парфагоне чуть ли не ежедневно сводили счеты с жизнью, часто бросаясь со стены.

Все мужчины старались вырасти повыше и иметь гармоничные черты лица. Только воинам до этого не было дела, когда и без того приходилось заботиться о рыцарской мутации. А вот среди дам бурлила острая конкуренция. Без броской внешности у них не было ни единого шанса заполучить хотя бы самого захудалого воина. Поэтому все старались следовать популярным веяниям. Например, когда Томас только попал в город, огромные глаза и заостренные ушки считались самым писком моды. Однако Маргарите эти причуды не особо помогали в силу то ли возраста, то ли характера.

Работали в помешенном на фазе городе немного, от силы несколько часов в день. Поскольку подконтрольные земли южной части Селеции досыта снабжали столицу, некоторым ее жителям еще приходилось потрудиться, чтобы занять себя. Но даже бездельники всегда имели золотую монету. Такое содержание было положено каждому взрослому жителю с новой луной. Это богатство можно было разменять на серебряные, медные и самые бесценные бронзовые монеты. На их сторонах красовались меч и пшеничный колос в обрамлении двух слившихся кругов.

Большую роль в жизни города играла Этическая комиссия, возглавляемая самим Альбертом Третьим. К примеру, она запрещала определенные типы мутаций. Было категорически запрещено менять пол через фазу, стирать узнаваемые черты лица, создавать излишне пышные формы или уж тем более наращивать новые части тела. В этом отношении лишь рыцари могли позволить себе чуть больше свободы. Также в городе было табу на любые дурманящие вещества и напитки, азартные игры и многое другое. Боролись даже с популярными в темных чуланах магическими ритуалами и религиозными культами.

Этическая комиссия следила даже за внешним видом парфагонцев. Запрещалось носить старую и грязную одежду, а также слишком броские и откровенные наряды. За излишнюю наготу могли даже отправить в одну из Башен заточения. Поэтому женщины отдавали предпочтение облегающим платьям, кожаным сапожкам или туфелькам. Их волосы прикрывали чепцы, но они также любили носить шапероны – капюшоны с длинным шлыком на спине и иногда с пелериной на плечах. Более знатные особы показывались на людях в пышных платьях и носили геннин – высокую рогообразную или конусовидную шляпу с прозрачным шлейфом, иногда доходившим до пяток.

Мужчины чаще всего обходились балахоном, плотной кожаной курткой или подпоясанной рубахой поверх коротких штанов. Обувались они в сапоги до колена или сандалии в жаркую погоду, а голову предпочитали вовсе оставлять открытой или надевали тот же шаперон. Непременным атрибутом знати считались широкоплечий короткий камзол, круглая шляпа с перьями, туфли с вытянутым носком, а также накидки и облегающие колготки, которые неизменно вызывали смех у Томаса.

Полной идиллии мешали только арогдорцы, нервируя город подлыми набегами. К счастью, Королевский совет успешно оберегал Парфагон. В Совет входили высшие лица города, а возглавлял его все тот же Альберт Третий.

Альберт Штейн, как его звали в действительности, восседал на троне бо́льшую часть из своих трех веков жизни. Его семья правила королевством с самого его основания, то есть 948 лет. Тогда и началось летоисчисление, поскольку до той поры бушевали темные времена. Именно восшествие на престол Альберта ознаменовало резкий подъем уровня жизни и развития фазы. Его реформы привели к созданию того удивительного Парфагона, в который попал Томас. Поэтому все любили и уважали короля, чем неизбежно проникся и сам бывший селянин.

Однако горожане любили и посплетничать о главе Парфагона. Несмотря на шесть браков, новорожденная дочь оказалась его единственным ребенком. Вопреки всем правилам, она получила титул принцессы, хотя и без права наследования престола. Некогда короля радовал любимый сын, но творческая натура молодого человека не выдержала рамок своеобразного города. Принц покончил с собой, едва преодолев порог юношества. Поэтому все знали, что после Альберта место на троне было уготовано канцлеру.

***

Следующие тринадцать лет прошли в благополучии. Томас сносно овладел фазой, хотя по-прежнему тратил на это больше усилий, нежели другие парфагонцы. Его приемный отец дослужился до серебряного жетона трибуна, отчего еще чаще пропадал за городской стеной. В свои восемнадцать лет Томас с нетерпением ожидал момента, когда сможет составить ему компанию. Сам он вымахал в дородного шатена с густыми волосами до плеч и наливными губами, верхняя из которых все также была слегка вздернута. Казалось, его зеленовато-карие глаза сохранили не только врожденную задумчивость, но и искорки простоты из сельского прошлого.

В белой рубахе, в штанах с толстым ремнем и в башмаках с медной пряжкой, Томас вместе с друзьями томился на лавке у двери к ректору. Кабинет Ньюртона, от которого разило геранью, располагался на втором этаже главного корпуса школы, поэтому из арок галереи был виден дубовый парк. Там юные парфагонцы с громкими возгласами запускали разноцветных змеев, шебуршавших на весеннем ветерке. Рядом с будущим рыцарем ерзала шестнадцатилетняя Мария, на которой под школьным фартуком колыхалось легкое платье. Весьма фигуристая и глазастая брюнетка теребила свои кудряшки, пока ее ямочки на щечках переливались румянцем:

– Думаешь, примут мою лабораторную?

– Опять, что ли? – прозвучал бас.

– Нет?!

Мария надулась, но еще больше повернулась глубоким вырезом к соседу по лавке. По другую руку от деревенщины покачивал смуглой головой Ален Оспэ, высокий жгучий брюнет с пронзительным черным взглядом:

– Как такое не оценить сыну Дора?

Томас опустил взгляд на грудь Марии:

– Я бы смог больше сделать.

– Ну и тугодум, – буркнула подруга и отвернулась, скрестив пухленькие ручки. – Больше он сделает…

– А что? Я бы точно больше себе сделал.

– Куда больше-то?! – выпучил глаза Ален.

На экзамен по фазоведению допускались перегибы в мутациях, и потому каждый достигал тех изменений анатомии, каких только мог пожелать. Всего раз в жизни парфагонцам позволялась такая роскошь, а затем эти мутации сами пропадали через пару месяцев. Поэтому Ален попытался сделать себя взрослым красавцем. Прилежная и скромная Мария сделала себе пышные формы, хотя и так не была обделена от природы. Однако у деревенщины уже рябило в глазах от сих научных достижений, ведь каждая вторая выпускница пошла тем же путем. Сам Томас выбрал рыцарский шаблон, как и многие юноши, мечтая об Академии.

Настала очередь Томаса, и он с волнением вошел в кабинет Исаака Ньюртона, присев на стул в центре. Напротив, по обе стороны от утонувшего в бумагах ректора в черном камзоле, сдерживали улыбки две учительницы, кудрявые близняшки в синих платьях. Главу школы, с его прилизанными волосами, ненавидели абсолютно все парфагонцы от мала до велика. Его бегающие глазенки всегда сверлили из-под огромного лба, а тонкие, едва заметные губы над детским подбородком так и норовили придраться на ровном месте. Из-за его спины нависал грозный лик бородатого и упитанного Альберта Третьего, занимая полстены в позолоченной раме, а вокруг упирались в высокий потолок книжные полки. Аромат корешков старых изданий пробивался сквозь герань в горшках на окнах и успокаивал Томаса, напоминая уютный дом.

– Лабораторную работу мы, конечно, принимаем, – запищал Ньюртон, разглядывая крупный торс Томаса. – Правда, я бы на твоем месте попробовал что-нибудь иное.

– Спасибо!

– Знаешь, это весьма удивительно. Не напомнишь, кем были родители?

– Отец – охотник, а мама хлопотала по хозяйству.

– Охотник, значит, – ректор переглянулся с близняшками, но те лишь синхронно пожали плечами. – Надо же…

– Я старался оправдать оказанное Парфагоном доверие.

– Ну-ну! Что ж, теперь расскажи нам о других возможностях фазы, – щурясь, ректор откинулся на спинку кожаного кресла.

Наполнив широкую грудь воздухом, Томас принялся перечислять все способы применения фазы. Еще в начальных классах изучив техники перемещения и нахождения объектов в фазе, дети сразу приступали к путешествиям в ней по удивительным местам Селеции и лабиринтам времени. Затем они познали тонкости встреч с близкими и историческими личностями, причем необязательно живыми. Далее они углублялись в творческое применение фазы, реализации желаний, избавления от скованности и других душевных недугов, а также для развлечения и много другого. В старших классах Томасу поведали, что фазу можно использовать для получения новых знаний, но этот раздел науки был скверно изучен. Было строго запрещено соваться в эту сферу, дабы нечаянно не навредить себе.

Далее Томас рассказал о непрямом методе, когда входят в фазу на пробуждении. Именно таким образом у него получилось в первый раз. Потом он объяснил сложнейший прямой метод, осуществляемый без сна. Далее Томас поведал о тонкостях осознания во сне, что тоже считалось одним из вариантов фазы. Затем распаленный Томас описывал техники углубления и удержания фазы, а также главные законы ее пространства. Наконец, подбросив пару каверзных вопросов, ректор все же успокоился:

– Хорошо, Юрг, – глядя в бумаги, пропищал он, – а где ты сейчас находишься?

– У вас в кабинете.

– Томас! – вмешались сестры.

– А… В фазе нахожусь.

– Это почему же? – поднял глаза Ньюртон.

– Мы всегда в одном и том же месте. Ночная фаза – это та же реальность, но без тверди и без связи с другими людьми.

– То есть прямо сейчас вокруг нас фаза?

– Да, но стабильная.

– Ладно. Ставим «отлично»?

Пока Ньюртон косился на кивающих учительниц, его перо уже скрипело в аттестате и неком документе, черном от пометок.

– Спасибо, ректор!

– Это твое, – протянул бумагу Ньюртон. – Удачи!

Вскоре выпускники и их близкие собрались на главной площади школы у скульптуры Альберта Третьего. С помоста их долго и нудно наставлял ректор, переминаясь на ногах-тростинках в тонких колготках, после чего началось пиршество и веселье. Мария и Ален даже смогли вытащить Томаса на хороводы. Только в сумерках, когда заскрипели сверчки и опустели улицы, выпускники стали расходиться. По обычаю, сын Нильса Дора вызвался проводить Марию.

– Утром в Академию? – после долгого молчания прощебетала девушка, заглядывая ему в глаза. К этому моменту они уже остановились у аккуратного домика семьи Лури.

– Не могу даже поверить…

– У нас все получится.

– У нас? – поднял брови Томас.

– Удачи, мой рыцарь! И спасибо за поцелуй, – она вдруг прижалась к нему цветущими устами, а затем шустро скрылась за дверью.

Опешив, Томас не совсем понял, почему его поблагодарили и что вообще произошло. Однако эти спутанные мысли быстро померкли на фоне долгожданного поступления в Рыцарскую академию. Совсем скоро он будет на шаг ближе к своей мечте: чем старше селянин становился, тем больше верил, что Ирэн выжила и что он рано или поздно ее спасет.

***

Томас не смог сомкнуть глаз за всю ночь, как ни старался. В итоге с первыми жаворонками он уже разглядывал серую Академию, которая примыкала к городской стене на северной окраине города. Здание венчали две Башни заточения, а сдержанный фасад разбавляли лишь редкие окна да три стальных щита с кольцами Парфагона. Внутри еще никого не было – столичные жители вставали поздно, спасаясь от солнца плотными шторами и масками для глаз. Намотав пару кругов вокруг Академии, ее флигелей и конюшен, Томас уселся под высокой дверью. Замечтавшись, он незаметно провалился в калейдоскоп сновидений.

Его разбудила гудящая толпа вчерашних школьников. То и дело дверью хлопали молодые курсанты, которым уже позволяли красоваться в синем камзоле с широкими плечами, а также носить кинжал на поясе. По габаритам можно было легко угадать, на каком из пяти курсов они обучались.

Внезапно толпа оживилась, и откуда ни возьмись завопил Ален:

– Идут, а ты чуть не проспал! Вот было бы смеху!

– И не мечтай, – буркнул Томас, поднимаясь и отряхиваясь. – Выспимся в Арогдоре.

– Спасибо, я лучше у мамочки.

Приемная комиссия быстро продвигалась к Академии по узкому коридору из умолкших выпускников. Она состояла из того же ректора и пары громадных центурионов, судя по бронзовым жетонам.

Проходя мимо заспанного Томаса, Ньюртон фыркнул и встал напротив него. Офицеры тоже остановились, как и вся толпа, замерев в ожидании. Бывший селянин почувствовал неладное. В его глазах замельтешили белые огоньки. Ректор с весельем смотрел на него откуда-то снизу, моргая малюсенькими глазками из-под своего огромного лба.

– Что тут делаешь? – пропищал он.

– Я? Не понимаю…

– Еще раз спрашиваю: что ты здесь делаешь?

– Я пришел поступать. Рыцари… Академия…

– Во надумал! – усмехнулся Ньюртон, отчего толпа ахнула, а Томас отшатнулся назад. – Ты пришлый. Тебе же запрещено.

Селянин даже не заметил, как волнение молниеносно сменилось гневом:

– Что?!

– Не знал?

– У меня же есть нужная оценка!

– И? Это за-ко-ны, мой друг. Иди домой и прекрати мутировать. Это только для настоящих ры…

Ньюртон с хрустом поцеловал каменный кулак деревенщины, из-за чего плюхнулся в руки толпы. Там он по-девичьи ахнул и лишился чувств, а может, просто сделал вид. Офицеры тут же бросились на Томаса. Несмотря на ожесточенное сопротивление, они легко повалили его на брусчатку, прижав ему шею мечом. Ален хотел было прийти на помощь, но был остановлен другим лезвием, замершим у его растерянного лица.

***

Погнив пару недель в сырой Башне заточения, что словно насмешка судьбы находилась как раз над Академией, Томас Юрг вышел на свободу одним из теплых летних деньков. Скандальная история наделала много шума в столице. Многие испытывали жалость к исхудавшему парню и потому старались не смотреть ему в глаза, пока он брел к дому.

Когда он добрался к Дорам, на пороге его горячо обняла Маргарита. Она заставила его немедленно помыться, а затем до отвала накормила рыбным пирогом и отправила отсыпаться на свежей постели. Там, не пробуждаясь и не меняя положения, Томас продрых до позднего вечера. Проснувшись во тьме, он с помощью огнива зажег свечу и начал пихать в походный мешок самое ценное: любимые книги, юношеский рыцарский инвентарь и другой скарб. Не забыл он и о мешочке с медяками, которые копил на настоящий меч.

В это время вернулся изможденный Нильс и, не снимая грязных доспехов, сразу же поднялся в комнату. Войдя в нее, рыцарь попытался обнять Томаса, но тот оттолкнул его, чуть не свалив с ног.

– Поня-я-ятно, – протянул Нильс. – Ты знаешь, чего мне стоила твоя свобода? Да если бы не твой возраст…

Однако угрюмый парень молча продолжал собирать свои пожитки.

– И куда?

– Никуда.

– Думаешь, я знал и молчал, так?

– Ты не последний человек, Нильс.

– Я боевой офицер! – рявкнул рыцарь. – Мне насрать на этих штабных крыс и их тупые правила! Пока их задницы протирают штаны в Академии, мои люди каждый день дохнут за стеной! Понимаешь? Да и много ты знаешь пришлых, как ты? Как можно знать все эти дурацкие законы о том, кому что можно, а что нет?

– И ты не мог ничего сделать?

– Томас, пойми: я все время не находил себе места. Я обошел все инстанции. Я изучил все наши законы. Я был у канцлера и писал королю. Но я не нашел ни одного выхода. Мало того, если ты продолжишь мутировать, они примут меры. Возможно, это коснется меня. Но мы что-нибудь придумаем, найдем тебе полезное дело. Только не горячись так, остынь.

– Найдем полезное дело? – усмехнулся Томас.

– Обязательно! Ты и не такое прошел.

– Не волнуйся: никаких санкций к тебе не будет.

– Да, я только о себе и забочусь все эти годы…

– Разве нет? Если бы не Маргарита, меня бы тут не было. Не так ли?

– Ты уже давно мне родной.

– Да-да.

– Так что задумал?

– Ухожу туда, где меня никто не остановит.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Твои обязанности действуют и за стеной.

– Пф.

Нильс встал на пути Томаса, но тот вновь оттолкнул его и вышел из комнаты со своим мешком. Трибуну осталось лишь выругаться и пнуть книжный шкаф, отчего старые книги рассыпались по полу.

Бегло спускаясь вниз, бывший селянин наткнулся на Маргариту:

– Что случилось? Ты куда, Томас?

– Спасибо тебе, Маргарита, за все, что ты сделала, – обняв и горячо поцеловав в лоб рыжую женщину, ответил он. – Но это моя жизнь.

– Как это понимать? – прикрывая рот, проскулила она, глядя на идущего следом брата.

– Спасибо и тебе, Нильс Дор! Я всегда буду тебе обязан, но сейчас должен уйти.

– Да ничего мне не надо, дуралей. Не уходи.

– Это невозможно. Прощайте! – уже из-за двери бросил Томас, которого все еще пыталась остановить Маргарита:

– Стой же! Как же ты без нас?!

Томас увернулся от рыдающей женщины, закинул на плечо тугой мешок и направился в сторону Северных ворот. Там, в ответ на вопрос стража о причине столь позднего выхода из столицы, Томас достал драгоценную бумагу гражданина Парфагона и разорвал ее в мелкие клочья, которые медленно осели к его ногам. Рыцарь тут же дал сигнал товарищам, и скрипнувшие ворота загрохотали в мертвой тишине уже заснувшего города.

– Томас!

Обернувшись, он увидел бегущую Марию и нехотя остановился.

– Куда же ты? – промолвила сквозь слезы девушка, бросаясь ему на шею и целуя солеными губами его мраморное лицо.

– Вернусь домой.

– Что ты там будешь делать?

– Сама знаешь. А тут мне больше ничего не нужно. Прощай!

– А я? Как же я, Томас?

– Еще увидимся. И передай привет Алену, – сквозь ком в горле ответил Томас. Он вырвался из тесных объятий и уверенной поступью перешел ров, когда за его за спиной уже с лязгом захлопнулись ворота.