Глава 1

1

Черная «Волга» полковника Блинова проехала по улице Кирова, обогнула памятник Дзержинскому, стоящий в середине одноименной площади и покатила вниз, между деревьев Новой и Старой площади. Встреча предстояла обязательная и, судя по всему, достаточно неприятная. По окрестным тротуарам шел куда-то по своим делам советский народ, даже не подозревая, что проходит мимо места, где решаются судьбы не только родной страны, но и многих стран, находящихся за тысячи километров отсюда. Силовые структуры могущественной советской империи существовали отнюдь не сами по себе, и даже всевластный в общественном сознании КГБ был так же подотчетен, как и все остальные. Но здесь, скромно и незаметно, обитали те, о ком не писали советские газеты, кто отчитывался о своей работе, по сути – самому себе, но кому отчитывались все остальные. Те, кто на самом деле держал в руках пульт управления огромной государственной машиной. Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, последние десять лет, с 1966-го года, управлялся Арвидом Яновичем Пельше. Единственный случай, когда Генеральный секретарь ЦК КПСС Иосиф Виссарионович Сталин решил пошатнуть власть партийных функционеров, выдвинув на первый план органы советские, закончились огромными толпами народа, пришедшими попрощаться с безвременно почившим вождем. Уже при Хрущеве произошло объединение Комитетов Партконтроля и Госконтроля, а руководство стало избираться Секретариатом ЦК КПСС. Таким образом, власть КПК стала абсолютной и неподотчетной никому.

Захлопнув дверь машины, Блинов подошел к подъезду, преодолел сопротивление тяжеленной входной двери с мощной пружиной, словно желавшей напомнить вошедшему о его незначительности, и молча вытерпел процедуру на пропускном пункте. Сегодня ему предстояло познакомиться с новым куратором отдела, вместо ушедшего на заслуженную пенсию давно привычного и предсказуемого Михаила Евграфовича. Согласно разведданным, его преемник прослужил долгие годы в аппарате Михаила Андреевича Суслова, прославленного идеологической нетерпимостью ко всему, что не входило в его картину мира, что не могло не наложить отпечатка и на его сотрудников.

Лестница, красная ковровая дорожка, тишина коридоров власти. Еще одна нарочито тяжелая дверь. Светлое пятно на месте старой таблички, новую еще не повесили. Тук-тук.

– Проходите, товарищ Блинов, – голос бесцветный, как и его хозяин, – Можете называть меня просто – «товарищ Петров».

«Надо же, как официально! А имени-отчества вроде, как и не нужно…» – Блинов пожал своему визави руку, напоминавшую живостью конечность манекена, и занял предложенное кресло. Сидевший перед ним человек какое-то время рассматривал его сквозь очки в золоченой тонкой оправе.

– Скажите, товарищ Блинов, – начал куратор, – Чем же все-таки занимается ваш отдел?

– Простите, – вздрогнул не ожидавший такого начала полковник, – У вас же должен быть допуск к материалам?

– Все это есть, – рука очертила круг над картонными папками, лежавшими на краю стола, – Но материалы оттуда напомнили мне скверную фантастику западного толка. И, если бы не личная беседа с Юрием Владимировичем, я бы счел это неуместным розыгрышем. Так что же, все это действительно имеет место быть?

– Как верно считает товарищ Андропов, это именно «имеет место быть», – нейтральным тоном подтвердил Блинов.

– И как это сочетается с базовым для нас понятием материализма, позвольте спросить?

– Самым наилучшим образом. Как вы могли заметить, никакая религия, и тем более – мракобесие в наших докладах не имеют место быть. Работаем исключительно на переднем рубеже советской науки, отыскивая необычные применения существующих и еще не открытых законов физики и химии.

– М-да? Впрочем, вы же один из Особых отделов, да еще и с научной группой. Что же тогда у вас вместо науки все больше погони с перестрелками?

– Увы-увы! – развел руками Блинов, – Приходится пресекать употребление искомых нестандартных методов отдельными несознательными личностями во вред народному хозяйству.

Полковник руководил отделом давно, канцелярским слогом владел не хуже собеседника и мог поддерживать подобную шизофреническую беседу часами, лишь бы на пользу дела. Теперь, после обмена ритуальными фразами, которые должны были выявить случайно затесавшегося в стройные ряды чужака, должен быть высказан какой-то подвох, создающий чувство вины перед куратором. И он не замедлил с появлением.

– Так, а что же у вас, товарищ Блинов, по идеологической части во вверенном вам отделе? – как бы невинно спросил куратор.

– Имеются комсомольская и партийные организации, проводятся собрания, взносы собираются в срок! – бодро отрапортовал полковник, – Есть кандидаты в члены партии из числа сотрудников!

– Читал, читал. Как-то все гладко у вас идет, как обычно нигде не бывает. И комсомольцы все такие ответственные, хоть картины с них пиши. Трудятся на благо страны, после работы вместе советские песни поют…

«Ага, вот теперь перешли к делу…»

– Например, есть у вас такие, – он зашуршал страницами блокнота, – Волков и Альтшулер. Или все же Альтов? Оперативный псевдоним, скажете? Ну, да ладно. Отлично исполняли на два голоса песню «Гляжу в озера синие, в лугах ромашки рву». Слышали такую?

– «Зову тебя Россиею, единственной зову». Конечно, знаю. Хорошая песня. А что в ней не так? – осведомился полковник.

– Все так, все так! Кроме исполнения на западный манер и припева «Уезжаю в Израиль!» Они что, всерьез туда собрались? Что они тогда делают в вашем отделе, спрашиваю я? – победно сверкнул очками куратор.

«Вот они оба у меня получат, Тарапунька со Штепселем хреновы!» – подумал Блинов, соображая на ходу: – Это лучшие оперативные сотрудники, в интересах работы им приходится изображать из себя шалопаев, дабы сбить с толку разрабатываемые объекты!

– И кого же они разрабатывали на дне рождения вашего же сотрудника Звонарева? Уже так с образом сжились, что выйти не могут? Как нелегалы, да? И это только единичный случай, про остальных тоже можно немало рассказать! А что за история с пропавшим сотрудником? Вы можете убедительно доказать, что он сейчас не на территории вероятного противника? А?

– Виноват! – изобразил раскаянье на лице Блинов, – Все указанные сотрудники получат выговоры!

– Маловато будет, выговоры! Ваши сотрудники должны продемонстрировать, что они настоящие комсомольцы и коммунисты, а не только на бумаге! А главное – жду от вас раскрытия настоящего громкого дела, доказывающего серьезность и нужность вашего отдела!

– Прошу прощения, громкого – не получится! – развел руками Блинов, – Все наши разработки подходят под определение государственной тайны.

– Думаю, вы поняли мою мысль! – отрезал куратор, – Не смею вас больше задерживать.

– Счастливо оставаться, товарищ Петров, – ответил полковник.

«На первый раз – пронесло. А дальше – что-нибудь придумаем. Наше дело правое, победа будет за нами», – вышедший на улицу полковник расправил плечи, вдохнул пыльный московский воздух и впервые улыбнулся.

2

В тяжелом плаще, развевающемся как черные крылья за спиной, он стоял у каменного парапета на краю крыши и улыбался. Город лежал, поверженный к его ногам. Узкий серпик луны освещал широкие прямые проспекты и узкие изогнутые переулки старого города. И тени, тени везде. Тени естественные, порожденные дневным или ночным светилом. И другие, шевелящиеся словно щупальца, заглядывающие в окна, ищущие оставшихся в городе живых. Сзади, за спиной, замерла свита, страшащаяся невольным движением или шумом прервать затянувшееся молчание господина. Завтра никчемные людишки приползут с изъявлениями покорности и ключами от их жалкого города. Людишки, чьи жизни оказались такой хорошей пищей. Их властитель отчего-то решил, что он станет мощным оружием в распрях с такими же недоумками – соседями. Это он-то, один из расы Господ. Теперь нет ни жалкой страны, ни соседей. Только на севере остались непокоренные, но это дело недалекого будущего…

Он сделал незаметный знак рукой, и рядом возник силуэт в коричневом плаще с капюшоном.

– Что прикажете, господин? – один из лучших преданных слуг, даром что человечишка.

– Завтра мы пойдем дальше. Оставь здесь руководителей из людишек, пусть думают что все закончилось, пусть плодятся и размножаются, – он усмехнулся, – А в середине города пусть поставят мемориал по невинно, хм, замученным. Пусть ходят и поклоняются им.

– Осмелюсь спросить, для чего этот мемориал, мой господин?

– Бесплотным тоже нужно чем-то питаться. – Он бросил последний взгляд на затаившийся город и пошел прочь…

– Гена, Гена, вставай, ты же все проспал!!!

– Ммм?

Разлепив с трудом веки, Геннадий попытался сфокусироваться на окружающей обстановке. Большую часть поля зрения занимало озабоченное женское лицо с пухлыми щечками. Наташа, жена. Он застонал и рывком сел на кровати. Реальный мир постепенно занимал подобающее ему место. Низкий потолок, убогая мебель. Тесная комната в пятиэтажке на Нижегородке. Все, как всегда.

– Опять эти сны? – озабочено спросила Наташа.

– Да, – прохрипел он пересохшим ртом, – Сколько времени?

– Много! Тебе на работе уже через полчаса быть надо! Я тебя никак добудиться не могла!

– Вот же черт! – Геннадий помчался в санузел, пытаясь одновременно чистить зубы и намыливать щеки для бритья. Получалось одинаково плохо. Наконец, махнув рукой на недобритую щеку, он выскочил обратно, влез в плохо выглаженный костюм, сунул галстук в карман и побежал к выходу.

– Оболтус в школе? – на ходу спросил он жену.

– Лето же, каникулы, – растерянно ответила та.

– Да точно. До вечера! – он выбежал на лестницу и заскакал по ступенькам вниз.

Квартал пятиэтажек, выстроенный между Нижегородской и Новорогожской улицами давно проснулся и занялся своими привычными делами. Бегали по дворам дети. Рассевшиеся на лавочках старушки провожали бегущего Геннадия задумчивыми взглядами.

– О, здорово, кого я вижу! – вот только этого не хватало! Неизвестно откуда взявшись, путь преградил Вован, сосед с первого этажа. На красной небритой роже светилась искренняя радость нечаянной встречи.

– Геннаха, дружище! – Вован широко раскрыл объятия, обдав Геннадия сложным выхлопом утреннего перегара, – Как же я рад! Шел, думал – кто же мне даст полтинник с утра, а тут – ты! Дай, я тебя обниму!

– Вова, ну я же не бухгалтерия! – попытался вывернуться Геннадий, но тот знал свое дело крепко и жертву выпускать не собирался.

– Ну, я же тебе отдам! С получки. Или еще с чего-нибудь. Мы же друзья, Геннаха?

– Ага, с пенсии… – Геннадий вытащил из кармана пятьдесят копеек, бывших ровно половиной приготовленного на обед рубля. Отказать, как обычно, не хватило духа, и Вован об этом отлично знал.

– Спасибо тебе, дружище, выручил рабочий класс! – с чувством произнес Вован, но Геннадий уже бежал к остановке.

Ну вот! Сто шестой автобус уже уехал и весело моргал желтым огоньком, поворачивая направо в Калитники. Семьдесят четвертого тоже не видно, одни троллейбусы равнодушно катили мимо. Затравленно оглянувшись, Геннадий помчался через район напрямую.

Хладокомбинат, на котором работал Геннадий, напоминал своим видом средневековый замок, возвышающийся темно-красными кирпичными стенами между жилым районом и Калитниковским кладбищем. Но замок этот жил какой-то странной жизнью, качая в своих венах – трубопроводах аммиак, выдыхая жар из теплообменников, впуская и выпуская из ворот погрузчики. Храня от теплого лета за мощными стенами вечный холод своего сердца – гигантских холодильных камер.

Проскочив проходную, Геннадий резко сбавил ход, надеясь, что его примут за давно присутствующего на работе и идущего по каким-то важным служебным делам. Но не тут-то было, завернув за угол, он наткнулся на крайне недовольного главного инженера.

– А, Скрябин! Где ты ходишь? – главный инженер даже не пытался скрывать раздражения, – В первом холодильная установка не работает, если мороженое потечет – отвечать будешь ты!

Да что за утро такое! Геннадий помчался к воротам с выцветшей цифрой «1», но был окликнут снова, уже с другой стороны.

– Скрябин, подождите! – по двору вышагивала Мефодьевна из профкома. Игнорировать ее было крайне нежелательно, ибо от нее зависели многие блага, распределяемые в коллективе ею лично, и цену себе она знала более чем. Формально она числилась в бухгалтерии, бывала там только мимоходом, и злые языки говорили про нее, что считать она умеет только деньги в своем кошельке.

– Скрябин, вы писали заявление на путевку в санаторий! – не то спросила, не то утвердила Мефодьевна, – Так вот, вместо восьми путевок нам дали только шесть, так что вам – не досталось!

«Почему не досталось снова именно мне?» – хотел спросить Геннадий, но только жалко кивнул и ответ и побежал дальше.

За сдвижными дверями, открывавшимися на погрузочную рампу, царила привычная суета. Взад-вперед носились погрузчики, из открытых дверей морозильных камер вырывались клубы пронизывающего холодом тумана. Около одной из камер возились матерящиеся электрики.

– О, Палыч! – приветствовал Геннадия бригадир, – Ты тоже примчался? А тут по твоей части ничего и нету! Погрузчик, дебил косорукий, кабель зацепил, коротыш нам устроил! Хорошо, сам жив остался. Мы пока времянку кинули, вон висит, к обеду все восстановим, как и было!

Да, действительно, между столбами висел кое-как закрепленный кабель с торчащими в разные стороны скрутками. Но камера работала, и это было главное. Геннадий прошелся взад-вперед, прислушиваясь и приглядываясь, дабы обнаружить потенциальные проблемы. Левая нога внезапно заскользила, он чертыхнулся, но на ногах удержался. Пригляделся – на полу тянулась отчетливая дорожка из маслянистых капель. «Опять у какого-то погрузчика гидравлика течет! Они же сами по ней юзом катятся! Как еще крупной аварии не устроили! – Геннадий шагнул было в сторону выхода, чтобы высказать претензию их начальнику, но вовремя одумался: – Скажет, что запчастей нет, а работать надо. Вот ведь…»

Словно в ответ его мыслям, через весь морозильный склад пронесся грохот падающих поддонов. Он вздрогнул, разворачиваясь на звук, и наступил на лужицу второй ногой. Пол вывернулся из-под ног, Геннадий бестолково замахал руками, схватился за что-то подвернувшееся и повис на этом.

– Осторожно! – донесся полный ужаса крик электрика.

Кабель времянки, за который ухватился Геннадий, рассоединился, рука скользнула к оголенному участку, и мир утонул в яркой вспышке, сменившейся полной темнотой.

3

Утро застало Виталия в щелястом сараюшке, куда его определили на ночь. Спал он на каких-то ящиках, спасибо хоть, что матрац и одеяло выделили. Впрочем, иного отношения к непонятно откуда появившемуся в критический момент деревенщине, за которого его принимали, он и не ожидал. В общем, его убедительно попросили сидеть и не высовываться, пока все не утихнет, и определили в этот сарай с минимальными удобствами, не забыв навесить на дверь замок. На дворе уже началась какая-то деятельность, скоро должны были вспомнить и о нем, а пока что Виталий размышлял о более-менее убедительной легенде своего неожиданного появления в «параллельной Москве».

Откуда он мог появиться, раз его приняли за старообрядца? Где в этом мире могут быть глухие кержацкие деревни? Наверно там же, где и у нас? Срочную службу Виталий служил во Внутренних войсках в низовьях Енисея, где и слышал и сам видел много деревень ушедших в прежние времена от государства людей старой веры. Он даже припомнил названия енисейских притоков, что должно было придать его повествованию убедительности. Вот только с молитвами у него было туго. Деревенская бабушка пыталась пару раз взять его с собой в церковь, но уговорить юного пионера Виталика ей так и не удалось. Что же она там бормотала? Вот ведь незадача…

Наконец, в замке заскрежетал ключ, и в дверном проеме появилось бледное, но улыбающееся лицо Пимена.

– Что, Виталий – Божий человек, проснулся? Ну да, ты же деревенский, встаете с петухами, ложитесь с курами, хе-хе. Иди, умывайся – оправляйся, да на беседу с главой нашей стражи. Че хмуришься, ты же у нас герой! Расспросит откуда ты, да на довольствие определит – ты же сам хотел.