– Рассудка у них хоть отбавляй. А вообще, над такими вещами я не задумываюсь. Мне либо нравится что-то, либо не нравится. А вот все, что между, – полная фигня. Вот о тебе могу сказать кое-что конкретное. У тебя склад ума, что называется, аналитический. Ты не лидер по натуре, но можешь стать брендом определенного круга людей. Ты фактурный, искренний. Вот сейчас нашей паре ты придаешь общий вид: коммуникабельной и уверенной в себе.

– Ого! – удивленно присвистнул я, польщенный его точным, в общем-то, отзывом.

Наша с ним встреча в кинотеатре – знак свыше, был уверен я. О совпадении интересов говорить было рано, но вкусы или пристрастия явно не разнились: разные по восприятию и образованию, мы тем не менее приобрели форму в определенной армейской среде. За кружкой пива нам не пришлось завинчиваться.

Как и я, он обратил внимание на мою татуировку – когда я обхватил пальцами пивной стакан. Она представляла собой перстень с изображением паука в паутине; белый крест на спине паука означал судимость за грабеж, а также он символизировал насилие.

– Что означает этот перстень?

Я поднес руку к глазам, как если бы рассматривал только что изготовленное тату.

– Грехи молодости.

Я получил срок до того, как вошел в элиту армейского спецназа. Случай не редкий, а скорее – распространенный. Огромный недобор среди призывников компенсируется с нарушением закона, когда в ряды вооруженных сил набирают людей с судимостями, в том числе и за насилие, и наркоманов. Я знал эту армейскую тему и мог говорить безостановочно.

– Грехи молодости?..

Я снова пожал плечами, не торопясь удовлетворить его любопытство.

Он повторил мой жест:

– Можешь не отвечать, если не хочешь.

– У меня нет секретов от близких, – парировал я, – к чему что-то скрывать от незнакомца?

Он чуть отдалился от меня – об этом сказали его внезапно похолодевшие глаза.

Я перегнул палку, однако не боясь сломать ее. У меня имелся веский аргумент вернуть его прежнее расположение, пусть оно даже надуманное. И я мысленно, словно репетировал, произнес: «Да брось ты! Мы и в этом плане с тобой одной крови».

– Ты тоже тянул срок?

– Никогда. Но знаю достаточно, чтобы поддержать беседу, а в некоторых случаях даже сойти за своего… с уголовником. Если бы, к примеру, выяснилось, что на ближайшей парковке тебя дожидается «наша классика», я бы привел десяток аргументов в пользу «морально устаревших» автовазовских машин. И наоборот – если бы ты был обладателем иномарки…

Воспользовавшись паузой, я подошел к стойке и купил еще два стакана отличного, надо сказать, пива: терпкое, близкое к идеалу, оно отзывалось в голове приятными хмельными толчками. Вернувшись за стол, я поднял два пальца, как если бы символизировал победу.

– За тобой уже пара стаканов.

К нему тотчас вернулось прежнее расположение духа.

Я хотел было закурить, но официантка с бейджиком «Ольга Губайдуллина» пресекла мою попытку, обращаясь к нам обоим:

– Парни, курить выходим на улицу.

Я все же щелкнул зажигалкой и поднес ее к сигарете.

Девушка за стойкой повысила голос, как если бы звала на помощь, и повторила слово в слово:

– Парни, курить выходим на улицу!

Мой товарищ тронул меня за руку:

– Еще не время.

Я повторил – вслед за ним, когда мы вышли на улицу и прикурили.

– Еще не время? Как тебя понимать?

В моих мстительно заблестевших глазах отражалось множество вопросов, и первый из них адресовался ему: «Откуда ты так много знаешь обо мне?» Он читал меня, как открытую книгу, поднятую с пола библиотеки. Все дело в том, что я сам этого хотел. Я был интересен ему, а мне предстояло пошевелить мозгами – случайна ли эта наша встреча, учитывая первую – неделю тому назад. Вскоре я бросил рассуждать на эту тему, не добившись результата, потому что, скорее всего, мои выводы, как считал я, были ошибочными. Может быть, потому, что я перегрузил свою голову.

Мы не стали возвращаться в бар, а взяли по паре бутылок пива в киоске и продолжили вечер под его цветастым тентом. Мы говорили на тему армейских подразделений, кто где служил. Я рассказал о том, что проходил службу в ракетных войсках, в подразделении по охране ракетных наступательных систем. Он ответил: «С уверенностью могу сказать, что бойцы таких групп самые подготовленные в армейской среде, поскольку обучены тонкостям антитеррора». Он сказал это убедительно и такими словами, что я не мог ошибиться: он военный, офицер.

В общем и целом мы хорошо провели время, и домой я вернулся за полночь. На протяжении недели мы еще дважды встречались с ним, он предложил называть его Розовым – то есть «мистером с неизвестной судьбой», что для меня было немного странно, и мне пришлось выбрать кличку себе: Блондин, потому что мне нравился актер, сыгравший этого «бешеного пса»: Майкл Мэдсен. Но ключевая встреча состоялась в ночь с 17 на 18 июня 2009 года… Звонок Розового застал меня врасплох.

– Ты можешь срочно приехать ко мне?

Розовый акцентировал середину вопроса, и эта подчеркнутая безотлагательность обязывала меня к выполнению распоряжения в сжатый срок и не оставляла мне выбора. Я выслушал его и принял решение как военный. И автоматически отметил время: 22 часа 43 минуты.

Я сел в машину, даже не переодевшись: в спортивных штанах, майке-тельнике, как будто торопился на встречу десантников. Выезжая за ворота, я по привычке бросил взгляд в окно на втором этаже – убедиться, что отец смотрит мне вслед. Какого черта он делает это? Я бы хоть что-нибудь понял, если бы он следил за мной: сел в свою машину, отдал приказ своей шестерке: «Садись ему на хвост». Однако сейчас Олег Прохоров не мог сесть мне на хвост – его не было дома. А что касается отца – он своим бездействием действовал мне на нервы. Мать не решалась перечеркнуть его линию поведения, она и он с каждым днем превращались в единое целое. Надо бы поговорить с ним по душам: как долго он будет держать меня за урода, когда он наконец-то поймет, что мы – разные люди, у меня своя жизнь – и пусть даже с отеческим дополнением: «Если ты называешь это жизнью».

В пути я был чуть больше двадцати минут, когда мой мобильник снова ожил голосом Розового:

– Ты где?

– Ты прямо как моя мать! – сорвался я на него, отчетливо представляя своего отца.

– Ты едешь ко мне домой?

– Нет, бля, я еду к себе домой!

– Езжай на Старую дамбу – я встречу тебя там. Я приеду на «четырнадцатой». – Он назвал номер и цвет машины. – Конец связи.

– Урод! – выругался я, складывая трубку. – Вот урод!

Мне пришлось вспоминать, где Старая дамба. Вспомнил: за МКАД по шоссе Энтузиастов есть объездное шоссе, которое оставляет слева речку Чернавку и Мазуринское озеро. Короче, мне надо было ехать в Горенский лесопарк.

Но что случилось с этим идиотом? Нашел приключение на свою жопу? Или представил себя героем из какой-нибудь адвенчурной игры? Он же ни рыба ни мясо!

Мне Розовый не виделся героем или там лидером. Бесспорно, он мог запудрить мозги кому угодно, и передо мной он во время нашей второй встречи разоткровенничался. Армия, женщины, спиртное, зона, машины, высокие технологии, спорт плюс еще пять-шесть категорий, на тему которых он мог говорить убедительно и часами. Поначалу он отточил до совершенства армейскую тему, в которой варился не один год, за ней последовали другие. Особо его талант проявлялся с попутчиками в поезде, и он, по его собственному признанию, жалел в такие моменты только об одном: что, к примеру, в беседе с узбеком не может стать узбеком. Но он становился танкистом, сидя напротив танкиста; он водил собеседников по лабиринтам современной субмарины; он спускался на дно шахты с баллистической ракетой. «Если бы меня спросили, нравится ли мне дурить людей, – я бы ответил, что это людям нравится, когда им пудрят мозги. Наперсточники, политики, страховщики, коммунальщики, целители, ясновидящие, адвокаты, психологи; родители вешают лапшу на уши детям, дети – родителям. Люди жаждут быть одураченными». И это были его слова, которые я запомнил слово в слово и потом не раз повторял их.

Розовый был способен составить план спецоперации, подобрать и организовать команду исполнителей, но не был способен воплотить это в жизнь: отдать приказ или взять в руки оружие. Такие, как он, только и делают, что поджидают инициативных, деловых людей, способных реализовать их идеи, нажиться на их таланте, воздействуя на их комплексы. Порой мне его было жаль. Какой он, к черту, Розовый! Он не был способен на поступок. Буквально через двадцать минут я понял, как жестоко я ошибался…

Рейстайлинговая «девятка» белого цвета стояла вдоль Старой дамбы, подслеповато таращась в темноту габаритными огнями. Я подъехал к ней вплотную, не выключая ближнего света, как будто хотел зажечь в ней искру жизни. Но где же Розовый? Я не обратил внимания, что назвал его так, отбрасывая пренебрежение, как если бы назвал его по имени…

Розового не было в салоне машины. Во всяком случае – на переднем сиденье. Перебрался на заднее? Так я мог гадать до бесконечности; меня от этого бестолкового занятия отвлек сам Розовый. Он съехал по наклонной стене дамбы и ткнулся ногами в песок. Выходит, он следил за подъездной дорогой, выбрав удачное место. Раньше в общении с Розовым ничего не происходило; он был частью интересной, может быть, книги, части, в которой шло скрупулезное описание внешности скандально неизвестного героя. И вот сейчас он преобразился, сбросив с себя серую шелуху.

Розовый стряхнул брюки и протянул мне руку. Мы поздоровались.

– Садись в эту машину.

Я направил пульт-брелок на свой «Ниссан». Щелкнули блокираторы дверей, икнула сигнализация, моргнули фары, отпуская меня.

Розовый обернулся, отъезжая от моей машины задним ходом. Я тоже повернул голову, как будто не был уверен в его водительских способностях. Он неожиданно прикрикнул на меня:

– Вперед смотри! Самое интересное пропустишь.

– Похоже на похищение, – заметил я, играя желваками.

– Какой ты проницательный!

В моей голове нарисовалась картина: конец травянистого берега, костер, разведенный в бочке, группа людей вокруг огня, я выхожу из машины и оказываюсь в их власти. Ерунда. Нет цели, нет смысла, нет мотива, в конце концов, – Розовый не способен был составить таким людям компанию.

И все же чувство самосохранения, очень похожее на страх, заставило меня раскрыть рот:

– Если через пятнадцать минут я не позвоню…

– Если ты не заткнешься… – в неоконченной форме перебил меня Розовый.

И – застонал. Так тонко и жалобно, что у меня волосы дыбом встали. Я смотрел на него во все глаза, ничего, абсолютно ничего не соображая. Он терпел невыносимую боль… исполненный равнодушия. И – снова стон, леденящий душу.

Я медленно повернул голову. Чуть подрагивающей рукой включил свет в салоне. На заднем сиденье лежала связанная женщина. Рот ее был заклеен скотчем, и она, в этот раз глядя мне прямо в глаза, застонала носом.

Розовый выключил свет, и глаза пленницы утонули в темноте. Он вел машину вдоль береговой линии, объезжая кочки и ямки, переключаясь с первой передачи на вторую, медленно, бережно, как будто вез роженицу. Я сел прямо и грубовато ответил на свои мысли:

– Надеюсь, эта телка не беременная.

Розовый коротко хохотнул и выставил ладонь. Нехотя и неприязненно я ударил по ней своей.

– Что происходит? – В этот раз я не назвал его по имени, а кличку его как будто постеснялся произнести при посторонней. – У тебя что, крышу напрочь снесло?

– Здесь.

Розовый не слушал меня. Он остановил машину вплотную к густому подлеску. Выключив зажигание и ближний свет, он оставил гореть габаритные огни. Он вышел из машины, обошел ее спереди, рывком открыл мою дверцу и склонился ко мне:

– Выходи. Чего ты расселся? Поможешь мне. Я один эту тварь в машину затаскивал…

Я никак не отреагировал на его горячность.

– Ну как хочешь.

Он подошел к задней левой дверце, открыл ее и схватил женщину за волосы.

– Выходи, сука!

Связанная по рукам и ногам, она не могла выйти. Но оказала сопротивление, удерживаясь ногами за мое сиденье, за подголовник, была готова зацепиться мне за голову. И я отпихнул от себя ее ноги. Розовый воспользовался этим моментом и выволок жертву из машины. Обнажив острый нож, он склонился над женщиной и, роняя на ее лицо слюну, предупредил:

– Я тебя на куски порежу, сука, если ты надумаешь убежать или закричать!

Я увидел, что она часто покивала, глядя на Розового снизу вверх, лежа на боку и вывернув голову, – к этому времени я оставил машину и примкнул к Розовому. Лицо этой женщины, одетой в светлую блузку и узкую юбку, показалось мне знакомым, как будто мы встречались совсем недавно. Я наморщил лоб, вспоминая и не отрывая взгляда от ее лица. Отчаянно мешала вспомнить полоска коричневатого скотча – сморщенная, с глубокой складкой между губ, растрепанные волосы, упавшие на глаза, и затравленные глаза. Очень трудно узнать в этой женщине ту, которая… Ну же, подстегнул я себя, давай вспоминай!