Об аристократическом правлении

Аристократическое правление, по моему мнению, установилось через некоторые возмущении, сочиненные главными фамилиями, которые, видя, что монархия начала в самовластие переменяться, выдумали другой род правления, то есть такой, в котором власть вверена некоторому числу людей, отличных их достоинствами и летами.

С первого взгляда нет ничего прекраснее сего правления: тут мудрейшие люди сочиняют Сенат; не по своенравию одного правителя, но по здравому рассуждению разумнейших мужей государства дела течение свое имеют.

Учиненные проекты государем не изменяются, поскольку Сенат бессмертен и непоколебим; тут каждый не ожидает награждений и не страшится наказаний, как только по мере услуг государству. Сии достойные вожди народов, трудясь для пользы отечества, соединяют пользы их родов с пользою республики, которою управляют; законы тут не изменяются для пользы или своенравия одного правителя, поскольку члены Сената производит сему сопротивление; лесть, сие адское чудовище, не имеет власти в таковом правлении.

Вот вкратце изображение, с одной стороны, сего правления, которое бы можно почесть совершенным, если бы люди могли укрощать свои страсти; но сия столь мудрая форма правления, какова она, если ее в тонкости рассмотреть?

Сии столь мудрые люди, сочиняющие Сенат, также бывают заражены честолюбием и собственною к себе любовью; каждый, хотя и равен в Сенате, однако хотел бы властвовать, и чтобы его голос предпочтительно перед другими следовал. Сие рождает происки, партии, ненависть и другое зло, которые не отделены от их страстей.

Хотя дела решаются по большинству голосов, однако большее число не всегда лучшее; бывают и разные споры, в которых каждый хочет отстоять свое мнение. И через препятствия, которые чинит, если что-то против его мнения определится, столь медлит, что часто дела в ничто обращаются.

Предпочитая пользы своих родов интересам государства, стараются учинить вечными в их домах достоинства и богатства, и утесняют народ, который нигде так ни несчастлив, как под аристократическим правлением.

Хотя благие законы не столь легко переменяются для прибытку и честолюбию одного человека, но и вредные также не легко переменяются, поскольку многие члены Сената себе в них пользу обретают.

И если лесть от нижнего к высшему в сем роде правления не обретается, зато другой род лести, дабы кого привлечь на свою сторону, между членов Сената бывает, – а главное, лесть от народа вельможам для приобретения их покровительства.

О демократическом или народном правлении

Те же причины, которые подали случаи переменить монархию в аристократию, то есть мучительство от государей вельможам, были причиною установления народного правления, то есть мучительства от вельмож простому народу.

Демократическое правление с первого взгляда является сходственнейшим с естественным законом; поскольку все были рождены от одного отца, не все ли имеют справедливость требовать сию равность состояний, которая (ныне) является изгнанной из сообществ?

Но, рассматривая с другой стороны, нет ничего непостояннее сего правления; оно снедает свои недра, разделяясь в разные партии, которые разные смуты поджигают, – как корабль на волнующемся море хотя часто искусством кормщика от потопления избегает, но чаще еще и погибает иногда и у самой пристани.

Поскольку, кроме обыкновенного порока медленности, общего всем республикам, никакое государственное таинство скрываться не может, быв сообщаемо всему народу: издержки, весьма нужные и необходимые для государства, бывают не соблюдены для того, что народ не хочет новые наклады на себя наложить; люди справедливого обычая и неприятели лести не только презрены остаются, но и гонение претерпевают; вместо (того) люди лукавые, пронырливые, которые за правило их поступка принимают не добродетель и справедливость, но собственный прибыток, как Сулла, Цезарь, Август, Альцибиад, Периклес и другие, суть почтены и любимы.

Тщетно несправедливо обвиняемый человек, надеясь на свою добродетель и справедливость, мнит избежать казни; довольно ему иметь двух смутных неприятелей, дабы осужденным быть, а преступник не теряет надежды с помощью хорошего ритора, который приятным очарованием своего красноречия умеет разжалобить народ и затмить законы, быть оправданным сим смутным собранием.

Любовь народа непостояннее ненависти: они без всякого зазрения совести казнят того, который за несколько дней перед тем был избавителем отечества почитаем.

О самовластии

Я не знаю, можно ли про справедливости самовластие именем правления именовать, поскольку сие есть мучительство, в котором нет иных законов и иных правил, кроме безумных своенравий деспота.

В самовластном правлении народ является как бы сделанным для государя. И действительно, какие законы могут быть полезны для такого народа? Я уже не упоминаю о дарованиях счастья, но и самую жизнь имеет только до тех пор, пока угодно деспоту дозволить ему оной пользоваться – и навсегда народ лишен величайшего дара природы, то есть вольности.

Возможет ли что ужаснее, как видеть миллионы людей, сравненных со скотами, которые работают лишь для одного человека и для его визиря и фаворита, который, быв рожден в неволе, достиг до милости государя лишь через мерзкую лесть и подлость – и он требует, чтобы другие ему подобное же почтение воздавали и делали для него то же, что он.

Таким образом, под сим правлением народ стонет в неволе, воин старается более угодить, нежели нести свою службу, судья продает правосудие, духовного чина человек вместо наставлений лишь панегирики сочиняет; торговля ослабевает, науки, сии украшения разума, не имея вольности мыслить, бегут от сих мест.

О правах народов под сими разными правлениями

Поскольку ничто более действия не имеет над правами человеческими, как воспитание, и так как воспитание разное по разным родам правления, – постольку под всяким правлением народ имеет особливые нравы, более или менее сходственные с законами государства.

Таким образом, в монархии люди честолюбивы, в аристократии горды и тверды, в демократии смутнолюбивы и увертливы. В самовластном же правлении подлы и низки.

О законах

Дабы сочинить благие законы, надлежит, чтобы тот, кто захочет предписывать законы, не только бы знающ был в древних узаконениях страны, но так же в истории, дабы мог бы предвидеть (через взятые примеры из истории), какие могут следствия произойти.

Надлежит, чтобы он знал главные установления своей страны, дабы в некоторых пунктах их не опровергнуть; имел бы знание сердца человеческого, чтобы проникнуть внутрь и искоренить пороки в самом их начале; надлежит ему знать владычествующую склонность своей нации, дабы предписать жесточайшие наказания за преступления, к которым она более склонности имеет; надлежит, чтобы он некоторым образом последовал предупрежденным мыслям народа во его обычаях, которые древнюю силу законов получили, и которые часто не могут быть переменены, не приключая более вреда, нежели пользы; наконец, надлежит, чтобы законодатель был довольно мудр, дабы мог сносить учиненные ему споры, и мог бы поправиться; довольно милосерд, дабы отпустить малые вины и довольно тверд, чтоб предписать строгие наказания за великие преступления.

Законы должны быть писаны слогом кратким, внятным, и не двояко знаменующим. Но поскольку лукавство сердца человеческого столь велико, что тщетно употреблять все способы к написанию законов без двоякознаменования, неправедные судьи все же найдут что-либо для утверждения их неправосудия. И для сего является мне, что сие бы великой полезности было, есть ли бы высшее судебное место каждой страны ежегодно велело печатать подлинником все дела, которые были в нем решены. Нижние же судебные места, имея перед глазами решения высшего суда, не осмеливались бы от оных отдалиться.

Все законы не могут быть полезны для всякого роду правления; те, которые сочиняют для благополучия народа в монархии, лишь смущение в беспорядок в республике произведут; таким образом, можно обозначить пристойные законы для всякого правления: они милосердны в монархии, мучительны под самовластием и строги в республиках.

О награждениях

Можно вообще сказать о награждениях, что не меньше надлежит умеренности в них давать, как наказывать. Великая скупость в награждениях ослабляет бодрость, а великая щедрость чинит, что великими почитаются всякие заслуги, и сие производит в сердцах корыстолюбие.

Часто государи, для показания их щедрости, или для приобретения любви своих подданных, обильно милости свои разливают; что же от сего происходит?

Награждения, с излишним расточением даваемые, теряют свою цену; бодрость корыстолюбивой становится; люди, оказавшие услуги, вскоре в сластолюбие впадают и мнят, что им всегда должно давать, они никогда и ничем довольны не бывают. Казна государственная истощается, и вместо прибытка, какой бы государство могло получить от исполненных достоинства людей, они ему и тягость становятся.

Достоинства, с излишеством умноженные, блистание свое теряют, так что желая избежать неприятностей, которые могут последовать от скупости в награждениях, в большее и опаснейшее зло впадают, тем более не исцелимое, что привыкши к сему расточительному раздаянию, будут почитать, как бы у них отняли все то, что им не дадут.

О наказаниях

Хотя во всех правлениях законодатели соглашаются наказывать смущающие общества преступления, однако сии в некоторых странах строже наказаны, нежели в других, по мере того, как нация больше или меньше имеет склонность в них впадать.

Также и род правления действие свое производит: так в республиках, где разные партии часто колеблют государство, преступления оскорбления величества не столь строго наказываются; под монархическим правлением милосердие государя иногда некоторое ослабление дает; а самовластие, поскольку оно на страхе основано, содержится мечом и кровью.

Сохрани меня, Боже, похвалить бесчеловечные законы, которые наказывают смертною казнью самые малейшие преступления: поскольку надлежит иметь уважение к человечеству. Но так же я не могу похвалить и неумеренное послабление, которое прощает и дарует жизнь всяким преступникам; отцеубийца, разбойник, смертоубийца, обагренный кровью своих братьев, достоин ли такого милосердия? Или лучше сказать, милосердие к таковому чудовищу не возбуждает ли других в таковые же преступления впадать? И сей самый человек, если простится, опять в них впадет. То учиненное милосердие не злость ли для невинных?

Меч правосудия не меньше нужен для укрощения мздоимства судей, которых я почитаю, как разбойников, тем более опаснейших, что труднее избежать от их рук, и что они разбои и грабительства свои среди градов и в священных местах чинят.

О несчастной судьбе людей, подвергнутых самовластному правлению

…Нет государства и государя, который бы не желал, что бы подданные ему единому служили, но желание сие тщетно, когда происки двора, временщики, вельможи должны упражнять большую часть жизни служащего человека.

Между столькими идолами, которые стояли в Пантеоне, не узнавали Юпитера, а между столькими вельможами у двора не узнают государя. Но если кто и узнает, может ли достигнуть его? Если достигнет, то может ли склонить его к себе, окруженного толпой врагов тех, кто им не приносит фимиаму?