Читать книгу «Рисунки на песке» онлайн полностью📖 — Михаила Козакова — MyBook.

Глава четвертая
У Охлопкова

Мой Гамлет

В июле 1956 года судьба свела меня с Николаем Павловичем Охлопковым. Я заканчивал Школу-студию МХАТ. Положение мое было на зависть удачно. Еще студентом второго курса я сыграл в дипломном спектакле четвертого курса «Ночь ошибок» Оливера Гольдсмита, который поставил В.Я. Станицын. Станицын полюбил меня и в следующем году дал мне маленький эпизод в своем спектакле «Лермонтов» уже на сцене МХАТа, что по тем временам было невиданно. Он даже хотел, чтобы я вошел в его постановку «Двенадцатой ночи» Шекспира, сыграв герцога Орсино, но ректор студии В.З. Радомысленский из педагогических соображений попросил повременить с этим до окончания моего обучения. Тем не менее после третьего курса я все же получил большую роль в спектакле МХАТа «В добрый час!» по пьесе В. Розова, сделанном И.М. Раевским специально для поездки на целинные земли.

Если добавить, что, будучи студентом четвертого курса, я снялся в фильме М.И. Ромма «Убийство на улице Данте» и к моменту показа дипломных спектаклей «Глубокая разведка» А. Крона и «Как важно быть серьезным» О. Уайльда, в которых я играл главные роли, то можно представить тогдашнее счастливое состояние, в котором я перманентно пребывал…

Дальнейшая моя судьба была, казалось, предрешена. Я заполнил толстеннейшую анкету (больше тех, что заполнялись перед выездом в капиталистические страны) и был принят во МХАТ, как вдруг раздался телефонный звонок моей сокурсницы Сони Зайковой:

– Миня! Это Софи. Слушай, ты не удивляйся тому, что я тебе скажу. Ты знаешь, что я принята к Охлопкову. Он теперь почему-то стал недоволен Самойловым и ищет молодого Гамлета. Кто-то ему сказал о тебе. Вот его телефон. Николай Павлович ждет твоего звонка. Позвони, не будь дураком. Я знаю, что ты принят во МХАТ, но все-таки позвони. А там разберешься. Понял? Запиши телефон… Целую…

Бывают ситуации, когда результат каких-то предварительных раздумий и предчувствий сказывается на решении, принимаемом мгновенно и, казалось бы, неожиданно, необдуманно. В случае успеха мы говорим: я сделал это чисто интуитивно, тогда как на самом деле в подкорке шел длительный процесс, который и заставил совершить тот или иной решительный и жизненно важный шаг.

Мне не хотелось идти во МХАТ, несмотря на предопределенность моей актерской судьбы в его стенах, – а может быть, именно в силу этой предопределенности; не хотелось, несмотря на то, что, поступая во МХАТ, я тем самым сразу связал бы свою судьбу с зарождающимся «Современником» и мог бы стать одним из основателей дела, заваривавшегося Олегом Ефремовым.

И напротив, мне хотелось пойти в чужой, малознакомый Театр имени Маяковского к «формалисту» Охлопкову, о котором я почти ничего не знал. А тут еще Гамлет замаячил, мой юношеский сон, моя смутная мечта, которая грозила теперь обернуться явью…

Решение было принято мгновенно. Буквально за сутки судьба моя была решена.

Итак, в десять вечера я позвонил Николаю Павловичу.

– Алло…

– Здравствуйте, Николай Павлович. Вас тревожит студент МХАТа Миша Козаков. Соня Зайкова сказала мне, чтобы я вам позвонил.

– А-а, здравствуйте. Очень правильно, что позвонили… Вы, кажется, приняты во МХАТ?

– Да.

– Вы уже оформились туда?

– Нет, я только заполнил анкету. Комиссии по распределению не было.

– Так. Тебя как зовут? Миша, кажется?

– Да.

– Ну вот что, Миша. У меня к тебе интересный разговор. Ты как вообще, у меня что-нибудь видел?

– Да, Николай Павлович, видел.

– Это хорошо, что видел… Да, так вот, Миша. Миша? Я правильно говорю?

– Да, Николай Павлович, правильно.

– Это хорошо, что правильно… Ты мог бы завтра мне что-нибудь почитать?

– Что, например, Николай Павлович?

– Какой-нибудь монолог… Ну хоть Чацкого можешь?

– Вообще-то, Николай Павлович, я этот монолог не читаю, но по средней школе еще помню.

– Ну вот и молодец. Прочтешь мне Чацкого и еще что-нибудь.

– Я, Николай Павлович, могу «Королеву Элинор», английскую балладу в переводе Маршака.

– В переводе Маршака – это хорошо. Ну вот Чацкого и эту королеву, как ее…

– Элинор, Николай Павлович.

– Да, Элинор… Ты как завтра, свободен часов в двенадцать?

– Да.

– Слушай, давай приезжай в Переделкино на дачу к Штейнам. Ты же у них бывал раньше?

– Да.

– Ну и отлично. Вот и встретимся. Хорошо?

– Хорошо, Николай Павлович.

– Ну и хорошо, что хорошо… Значит, в Переделкино в двенадцать у Штейнов. Запомнил?

– Запомнил, Николай Павлович.

– Ну, будь здоров, Миша. Миша?

– Да, Николай Павлович, Миша.

– Будь здоров, Миша Козаков.

– До свидания, Николай Павлович.

И ту-ту-ту… Он уже повесил трубку, а я все еще держал свою возле уха.

Мама смотрела на меня с осуждением.

– Зачем ты к нему поедешь? Ты же принят во МХАТ.

– Мама, я поеду. И все. Баста. На эту тему разговоры окончены.

– Ну, дело хозяйское.

Мама резко повернулась и ушла к себе.

В 12 дня я уже был в Переделкине.

В 1963 году из книги Александра Петровича Штейна «Повесть о том, как возникают сюжеты» я с удивлением узнал, что, оказывается, «мечтал о роли Лаэрта» во втором составе, что вообще рвался к Охлопкову, что не раз говорил об этом автору и именно Штейн оказал мне протекцию.

Итак, открылась калитка штейновской дачи и вошел «сам». Я впервые видел его «живого»: не из зала кино или театра, а вот так, на расстоянии десяти шагов. Высокий, красивый. Седая голова, курносый нос, толстые губы, обаятельная улыбка. Приближается. Светлая рубашка навыпуск, с короткими рукавами по тогдашней моде, узенькие, тоже по моде, светлые брюки, мягкие туфли. Комильфо. А.Б. Мариенгоф шутил: «Охлопков – это смесь кацапа с лордом». Александр Петрович и его жена Людмила Яковлевна, именуемые мной в детстве «тетя Люся» и «дядя Шура», представили меня Охлопкову и удалились, оставив нас на веранде одних. Для начала последовал малозначительный разговор о дипломных спектаклях. «Что играл?.. К сожалению, не видел…» Что-то о картине Ромма, где играет Козырева, о самом Ромме, о чем-то еще.

– Ну ладно, почитай мне.

Читаю «Королеву Элинор». Слушает внимательно. По лицу ничего нельзя понять. Светлые глаза смотрят то ли серьезно, то ли смеются – не разберешь. Закончил. Жду.

– Так, так. Перевод чей?

– Маршака.

– Ах да, Маршака. Хороший перевод. Ну, давай Чацкого.

Читаю довольно грамотно, темпераментно, обличаю старух зловещих, стариков, дряхлеющих над выдумками, вздором… Останавливает меня мягким, пластичным жестом.

– Слушай, начни еще раз. Только вот что: давай сыграй мне такой этюд. Там ведь как? Чацкий сначала слышит объяснение Софьи с Молчалиным. Из него он узнает правду обо всем. И вот представь себе, что он, слушая их разговор, пьет рюмку за рюмкой. Ты вообще-то как, сам пьешь?

– Случается, Николай Павлович.

– Случается или пьешь?

– Случается.

– Это хорошо, что случается… Так вот, он пьет и слушает, слушает и пьет. Вот представь себе. Главное, не торопись. Накопи и из этого состояния начни. И не торопись начинать. Так тихо, тихо… – уже шепчет Охлопков, выпятив толстые губы…

A y меня откуда-то слезы на глазах.

– Не образумлюсь, виноват… И слушаю, не понимаю… Как будто все еще мне объяснить хотят… Растерян мыслями… чего-то ожидаю, – и дальше меня повело в живое чувство.

Он остановил, довольный.

– Вот видишь, это уже иначе. Этюды – великая вещь. Про меня ведь чушь болтают. Я систему Станиславского хорошо знаю. Без Станиславского актеру нельзя… Ну ладно, садись, поговорим. Ты, значит, во МХАТ принят. А что бы ты сказал, если бы я тебе предложил работать у меня и репетировать со мной Гамлета? Только ты не торопись с ответом. Подумай. Я понимаю, МХАТ тебя учил и вообще академия, но ведь Гамлет… Ты мой спектакль видел?.. Ну вот… Ты подумай…

– Да что думать, Николай Павлович, я уже все обдумал, когда сюда ехал…

Быстрый его взгляд. Понял, что мне кое-что известно.

– Нет, ты подумай, подумай. А если решишься, то вот тебе записка к директору театра Карманову, ты ее оставь для него в театре, чтобы он на тебя подал заявку Радомысленскому…

Он это говорит, а записку уже пишет…

– Я одного боюсь: во МХАТе рассердятся и не распределят к вам. Все-таки такая честь. Взяли!!

– А ты не бойся. Что они тебе могут сделать? Скажи, хочу к Охлопкову. Он Гамлета посулил.

– Так они еще больше могут психануть.

– Пускай. А ты стой на своем. Ну и я кое-что значу: я ведь все-таки в замминистрах хожу… Ты не знал? Да, да, хожу…

За измену МХАТу мне пришлось выдержать немалые неприятности, но я стоял на своем и на комиссии по распределению, и в Министерстве культуры, где Николай Павлович ходил в заместителях министра. И пережить осуждение моих педагогов тоже пришлось: милейший В.Я. Станицын перестал со мной раскланиваться, а близкий друг нашей семьи, писатель Н.Д. Волков, годами связанный с МХАТом, даже написал мне письмо, которое кончалось резкими словами: «Искусству не нужны обезьяны в роли Гамлетов». Это письмо, помню, очень расстроило мою маму, считавшуюся с мнением Н.Д. Волкова.

После формальностей, связанных с зачислением в Театр Маяковского, Охлопков назначил мне свидание на своей переделкинской даче и вручил роль Гамлета. Он предложил мне снять комнату и поселиться на лето тут же, в Переделкине, чтобы видеться с ним и ежедневно репетировать. Что я и сделал. Всю первую репетицию мы прогуляли с ним по лесу, он рассказывал притчу о том, как один вор для того, чтобы открыть сейф, который не брала ни одна отмычка, сточил свой собственный палец до кости, придал ей нужную форму и открыл нервом – он так и сказал «нервом» – драгоценный сейф.

– Вот так и мы будем работать над ролью, – закончил Николай Павлович. – Сначала очень общее, грубое, ясное, потом все тоньше, – выпятил губы, – все тоньше и сложнее. Понял? Ну, иди отдыхай…

Недлинная репетиция в лесу закончилась. На следующий день я позвонил у калитки его дачи. На меня залаяли два огромных дога, калитку открыла Е.И. Зотова и сообщила, что Николай Павлович уехал по срочным делам в министерство, «приходите завтра». Завтра так завтра. Но назавтра последовало свое «завтра». За двадцать дней переделкинской жизни было в общей сложности пять репетиций, во время которых Охлопков в основном рассказывал мне о роли, но одна из них – единственная настоящая – состоялась в репетиционном зале театра в Москве, куда мне пришлось поехать из Переделкина. Николай Павлович репетировал со мной первый монолог.

И вдруг я увидел, что он зевает! Естественно, я отнес это к своей бездарности. И только позже узнал, что Николай Павлович не создан для застольных репетиций, да еще один на один с актером. Его талант ярко проявлялся в другом. Он был режиссером-постановщиком. Когда на сцене декорации, свет, оркестр, в зале люди, актеры, практиканты – он попадал в свою стихию. Тут ему приходили неожиданные решения, Охлопков взлетал на сцену, и все становились свидетелями его необычных показов. Тогда он и творил подлинно вдохновенно.

Но все это мне только предстояло узнать. А после той злосчастной репетиции, когда я увидел, к своему ужасу, зевающего мэтра, я, по его же предложению, уехал отдыхать на юг, в Гагры. Николай Павлович напутствовал меня:

– Отдыхай, но роль учи. Самойлов может запить, и тут тебе придется лететь на гастроли и срочно вводиться. А если этого не случится, встретимся осенью в Ленинграде на сборе труппы в Выборгском дворце. Ну, будь здоров, Миша Козаков. Думай о роли…

На том мы расстались. Я был растерян. Как это можно срочно ввестись на роль Гамлета? Кто будет вводить? Для чего и зачем? Ерунда какая-то…

Я не знал, что на Урале, где проходили гастроли театра, после XX съезда прошло собрание, осудившее культ личности Сталина, а заодно и Охлопкова. Два члена партии, Е. Козырева и Е. Самойлов, выступили на собрании с критикой руководства театром Н.П. Охлопковым, о чем он, естественно, узнал. Чаша терпения переполнилась: Гамлета и Катерину надо было наказать. Сонька Зайкова и я попали в случай.

По счастью, все это тогда было мне неизвестно.

Мне был 21 год, я был молод и до неприличия верил в свои силы. А еще я знал, про что я намерен играть Гамлета и даже как буду играть. В Гаграх я мучил всех рассказами об этом. А.Б. Мариенгоф, его жена, тетя Нюша Никритина, Ляля Котова, завлит Театра Станиславского, а потом «Современника», с которыми я отдыхал, стали первыми моими жертвами. Я проверял роль на них, читая монологи и проигрывая отдельные сцены. Этот вынужденный тогда прием вошел в привычку, а впоследствии, к ужасу моих близких, стал методом в моей дальнейшей работе в театре, кино и на эстраде.

«Иудин день»

Сезон 1956 года Театр Маяковского открывал гастролями в Ленинграде. Сбор труппы проходил в фойе Выборгского Дома культуры. Охлопков тщательно подготовился к встрече с коллективом, которого не видел с весны. Да и актеры, помню, волновались порядком, и немудрено – сколько событий произошло за это время. К чему они приведут? Что за ними последует?

Сбор труппы кто-то очень остроумно окрестил «Иудиным днем». Подзабытые за отпуск взаимные обиды всплывают в памяти, но актеры встречаются шумно, целуются. Слышны экзальтированные реплики:

– Танечка! Как ты загорела, посвежела! Прелесть!

– А ты что-то похудела, Женя! Снималась? Хорошая роль? Рада за тебя! Но отдыхать надо, Женя. В нашем возрасте пора уже думать о себе…

– Здорово, Борис Никитич!

– Здравствуй, Александр Александрович!

– Ну что, «сам» приехал, не знаешь?

– Приехал, это же не Пермь, а Питер.

– Интересно, чем порадует.

– Порадует, за ним не залежится. Я утром его со Штейном в «Астории» видел. К чему бы это?

– Боря, ты вечером играешь?

– Нет, сегодня Евгений Валерьянович ваяют. Так что, может, опосля сообразим?

– Именно, Боря, именно.

– Вы сегодня – могильщик?

– Ну, одно другому не помеха, Боря. Я в третьем акте. И вообще способствует.

Поцелуи, объятия, восклицания. «Иудин день», да и только! Я скромно примкнул к семье Жени Козыревой и ее тогдашнего мужа, актера Саши Бурцева, которого узнал еще во время съемок. Они знакомили меня со своими коллегами.

Я ловил на себе любопытные взгляды. Видать, уже разнесся слух о новеньком, приглашенном в театр на роль Гамлета…

Ровно в одиннадцать появились Николай Павлович, директор театра Н.Д. Карманов и драматург А.П. Штейн. Их, разумеется, встретили аплодисментами.

Когда я виделся с Николаем Павловичем летом, то, при всем уважении к нему, не вполне чувствовал расстояние, которое между нами создавала субординация, а в его отношении ко мне было что-то покровительственное, что внушало мне веру в благополучный исход той умопомрачительной авантюры, на которую я пошел. Здесь же, в Выборгском ДК, сидя в задних рядах фойе, я наблюдал, как Л.Н. Свердлин, А.А. Ханов, Е.В. Самойлов, Б.Н. Толмазов и другие народные артисты явно неспокойны пред его светлыми очами. Во вступительном слове Охлопков нашел место, чтобы упомянуть каждого, обратиться к кому-нибудь с шутливым замечанием или вопросом; остальные реагировали по обстоятельствам, в зависимости от шутки или ответа осчастливленного, примеченного Николаем Павловичем. Я ловил себя на том, что тоже хочу перехватить его взгляд, обратить на себя внимание. Все во мне кричало: «Вот он я! Ну глянь в мою сторону! Ну приласкай меня взглядом!» Напрасно. Мне стало стыдно за себя, и я, стараясь держать себя в руках, пытался вслушаться в то, что он говорит, и разобраться в ситуации.

 





 





1
...
...
17