4

К вечеру, часам к десяти, Ирина заскучала. Для всей их команды пришлось снять целый этаж в лучшей гостинице города. Один люкс она взяла себе, второй – отдала Сереньке с Надин. Одноместный для Гриши, двухместный для шоферов и еще один для четырех рядовых охранников – рассудив, что двое всегда будут ее охранять, а другие двое – отдыхать, она решила, что хорошего двухместного вполне хватит.

Почти всю мебель в двух люксах пришлось сменить, Замковская оставила только смешные тумбочки в коридоре и не стала трогать плетеные кресла на балконе – все равно холодно уже и на открытом воздухе сидеть вряд ли захочется. Еще одной обновкой в ее номере стал хороший телевизор с большим экраном.

Всю старую рухлядь, оставшуюся после этих перемен, директор гостиницы, получивший триста долларов в карман и обещание оставить в подарок все, когда они будут уезжать, куда-то вывез своими силами. Он еще попытался слупить с Ирины стольник за перевозку, но она взглянула коротко на Гришу, тот еще короче на директора, на этих переглядах дополнительные директорские инициативы и закончились…

Замковская мысленно похвалила себя за то, что послушалась собственной интуиции и захватила с собой «дорожный комплект». За последний год они уже были с Серенькой и в Питере, и в Берлине, и в Париже, и в какой-то непонятной глухой деревне под Вологдой, где жила бабка-знахарка. Нигде ничего не помогло, но за это время сложился почти устойчивый «путешественный» быт – они уже ничего не собирали, вещи для поездок всегда лежали упакованными, да и люди, способные в любой момент сорваться на произвольный срок, Гришей подобраны.

Координаты этого странного врача где-то добыла Люська, жена Марика. Сама она здесь не была, но ее двоюродная сестра из Новосибирска знала одну женщину, сын которой упал с дерева и ударился головой об асфальт. Ну и так далее…

Поскольку большого выбора не было – или сюда, или в Берн, а Ирина давно разуверилась в обычных клиниках, хоть российских, хоть заграничных, то они с Тимофеем решили начать отсюда, поскольку здесь было и ближе и понятней.

Она пощелкала пультом, переключая каналы, потом выключила телевизор. Спутниковую антенну установят только завтра, сегодня не получалось никак – кто-то был выходной, а у кого-то рожала жена, в общем, как всегда в России, все было под рукой и одновременно абсолютно недоступно.

Может быть, съездить в город, найти какой-нибудь ночной клуб? Хотя что тут может быть в ночном клубе? Местные проститутки с такими же тусовщиками?

Она достала телефон, набрала мужа. Тимофей взял трубку после второго звонка, что означало, что он ждал у телефона. Или делал вид, что ждал.

– Тим, это опять я…

– Вы нормально устроились?

В трубке слышался знакомый блюз – значит, поставив любимый сидюшник, сидит в кабинете, работает. Или грамотно и точно имитирует, что сидит в кабинете и работает.

– Тебе прислать что-нибудь? – голос его звучал спокойно и уверенно, хотя она совершенно точно знала, что ему сейчас далеко не спокойно.

– Да нет, у нас вроде все есть… – Она непроизвольно оглянулась по сторонам, скользнула взглядом по стенам номера. – Пока во всяком случае…

– Может быть, позвонить губернатору?

– Знаешь, – вдруг сообразила она, – может, можно дорогу сделать поприличней к этой больнице? Улица называется Большая Социалистическая.

– Я скажу. Что еще?

– Вроде все.

– Ир… – сказал он и замолчал.

Повисла недлинная пауза.

– Что? – спросила Ирина, хотя прекрасно понимала, о чем именно он собирается спросить.

– Как ты думаешь, шансы есть?

– Не знаю, не хочу загадывать… – Она несколько раз повторила эти слова. – Не хочу, не хочу…

– А он кто, этот врач? – Тимофей как будто перевел разговор на другое, хотя, по сути, спрашивал о том же. – Педиатр, психолог, травматолог?

– Он сумасшедший… Все, Тим, завтра рано вставать… Целую…

Она просто прервала разговор под благовидным предлогом, потому что боялась в очередной раз сказать что-то, что могло бы поселить в них надежду. А потом – облом, как было уже много раз…

Если честно, положа руку на сердце, она уже почти совсем перестала надеяться на выздоровление сына. Страшный диагноз, состоящий из почти десятка латинских слов, по-простому означавших смерть почти половины головного мозга, с самого начала давил ей на психику, не давал разогнуться. А семь, нет, восемь неудачных попыток добиться хоть какой-нибудь перемены привели ее к почти полному отчаянию…

Надо отдать должное Тимофею, который терпеливо изо всех сил поддерживал жену и делал все, что мог, и еще чуть-чуть. Замковская сегодня хорошо знала, как много семей рухнуло, когда случилось такое или подобное несчастье с ребенком. Мужья просто бросали жен, не объясняя причины, и такими историями были полны все приемные всех больниц России, которых она за последнее время повидала немало. И хотя Ирина никогда в них не задерживалась – звонок Тимофея или кого-то из его друзей всегда выводил ее в особый ряд, но совсем не видеть и не слышать этого она не могла.

Она прошлась по номеру, потрогала простыни на постели – влажные… Пришлось включить обогреватель, предусмотрительно купленный вместе с мебелью. Вот глупость: второй, предназначенный для Сереньки, тоже остался здесь. Она подошла к двери, распахнула ее. Охранник, подпиравший косяк, тут же выпрямился.

– Как тебя зовут? – спросила Замковская.

– Евгений.

– Серенька спит, ты не знаешь?

– Да уж с полчаса не слышно там никого. – Охранник радостно закивал.

– А где Надин?

– В буфет пошла купить себе воды какой-то мудреной.

– Так в номере же есть минибар, – раздраженно сказала Ирина, хотя понимала, что Женя ни в чем не виноват.

– Она говорит – того, чего ей хочется – нету…

– Пусть зайдет ко мне, когда появится.

– Хорошо.

Она уже собралась закрыть дверь, когда услышала голос Жени:

– Ирина Николаевна, – как-то робко, почти испуганно сказал он, – тут такое дело, к вам женщина пришла…

– Какая женщина?

Замковская все еще злилась на всех и вся из-за этой идиотки. И где только Тимофей ее нарыл? Кандидат, доктор, еще чуть-чуть и академик… Воды ей персональной нет в минибаре. Тетя́ из Ростова́ – она мысленно произнесла эти слова, подражая Зуеву с ударением на последнем слоге.

Тапочком бы тетку прихлопнуть, но Тима ей верит… Интересно, свои дети-то у нее есть? За три месяца так никто и не удосужился узнать…

– Ну… – мялся охранник, – она вам сама, наверное, лучше объяснит…

– А где она?

Из глубины коридора выступила на свет совершенно незнакомая женщина лет тридцати.

– Вы точно ко мне? – недоверчиво спросила Замковская.

– К вам… – В голосе женщины слышались слезы.

– Ну, заходите, – скривилась Ирина.

Они вошли в номер. Замковская села в кресло, не приглашая гостью сделать то же самое:

– Слушаю вас.

– Вы меня сегодня, Ирина Николаевна, уволили с работы, – произнесла женщина и замолчала.

– Я? Вас? – не поняла Замковская. – Да я вас никогда в жизни не видела!

– Сегодня, – женщина всхлипнула. – Мы распаковывали ваш багаж…

И тут она вспомнила. Горничная была в косынке и фартучке, поэтому Замковская ее сразу не узнала. Да, точно, она уронила ее косметичку и Ирина потребовала от директора увольнения нерадивой работницы.

– Вы разбили зеркальце в моей пудренице, – жестко сказала она, проклиная в душе охранника, который допустил эту несчастную сюда, к ней, – ценою двести восемьдесят долларов. Как я должна к этому относиться?

– Простите меня, Ирина Николаевна, – опять всхлипнула женщина и добавила совсем по-детски: – Я больше так не буду…

– Бог простит, – поставила точку Замковская. – Принесите мне эти деньги, и я тогда подумаю, что с вами делать. Евгений, – позвала она охранника, – проводи даму на выход.

5

Прошло несколько дней. За это время Ирина почти выгнала с работы Надин. Единственное, что еще удерживало «тетю́ из Ростова́» на месте – то, что Тимофею присоветовал ее какой-то важный чин из правительства, которому она приходилась дальней родственницей, и избавляться от нее (на что Тима уже почти согласился) надо было вежливо и печально.

Вопрос об изгнании встал после того, как няня категорически отказалась, как она выразилась, «пускать пузыри». Пару дней она пробовала этим заняться, но Серенька почему-то ее «изделия» игнорировал. То ли еще не привык к новым объектам, то ли сама Надин была ему несимпатична, только он дома, в гостинице, или лежал со своим зайцем, или бессмысленно нарезал по новому, специально для этого купленному большому ковру.

Его (ковер) выбрала Надин, сказав, что на старом гостиничном уже вся шерсть вытерта и пузыри не ложатся на нее, а сразу лопаются. Замковская считала, что это пустая отговорка, каприз, потому что все прекрасно ложилось, но спорить с «тете́й» она не стала, ну ее…

Когда же на третий день та просто отказалась заниматься «этой ерундой», сказав, что нанималась к ребенку няней, а не клоуном, Ирина хотела ей выдать все, что о ней думает, но сдержалась, закусив губу. Она попросила Гришу выделить ей кого-нибудь для занятия «ерундой», но тот взял все на себя и быстро нашел с Серенькой «общий язык». А вечером позвонила мужу с просьбой убрать эту идиотку от нее и сына. Тимофей пообещал подумать, как это сделать, потому что ссориться с ее родственником в правительстве не хотел.

Серенька в больнице беззаботно носился за пузырями. Радовало то, что делал он это как-то почти «осмысленно», меняя ритм и направление, и можно было даже, немного напрягшись, представить себе, что не было этой злополучной поездки на Ривьеру и клинической смерти. А просто сын придумал себе такую забаву и играет с переливающимися шарами в какую-то свою детскую игру.

Уже за одно это можно было быть благодарной странному доктору. Зуев всю неделю был страшно занят, внимания ни Ирине, ни Сереньке почти не уделял. В больницу понаехали человек двадцать каких-то людей, они надели халаты и ходили за Алексеем Михайловичем, слушали объяснения, кивали и записывали.

Замковская поначалу пристроилась за ними, но быстро поняла, что понимает только процентов тридцать из того, что слышит, и вернулась на свой пост в зале возле кабинета Зуева. Здесь Света с Серенькой уже который день занималась изготовлением и уничтожением «сверкающих чудес».

Замковская зевнула. Здесь, в этом городке, она почему-то приноровилась спать, но все ей было мало, и днем она постоянно зевала. В зал быстрым шагом вошел Алексей Михайлович, посмотрел на ставшую привычной картину: Серенька со Светой на полу, два охранника, Надин чуть поодаль, Ирина в кресле. За ним появилась полная пожилая женщина в застиранном белом халате.

– Светлана, – позвал он, – подойди ко мне, пожалуйста.

Света встала, Серенька продолжил свое движение, моментально потерявшее даже видимость смысла.

– Да, Алексей Михайлович.

– Там у Наташи приступ, сходи к ней, тебя Матрена Григорьевна сменит здесь.

– Хорошо.

Зуев зашел к себе в кабинет, взял со стола и протянул женщине красную пожарную машину. Она кивнула, деловито посмотрела по сторонам, определила направление движения Сереньки и засеменила ему наперерез.

– Почему вы забрали у нас Свету? – тут же подошла к нему Замковская. – У них уже прочный контакт, это – неправильно.

– Потому что у одной из наших пациенток – припадок, – начал объяснять Зуев, стараясь вывести их общение из эмоционального плана в смысловой, – а ей может помочь лучше всех Света, у них… Как бы это вам попонятнее объяснить? В общем – неважно, важно то, что для Сереньки сегодня еще не имеет принципиального значения, кто с ним играет, это придет позже…

Он смотрел мимо плеча Ирины на мальчика, который красную машину признавать не захотел и либо проносился мимо, либо просто, не видя, сбивал игрушку, и она отлетала в сторону.

Матрена, которой, наверно, было тяжело каждый раз вставать и ложиться, просто ползала за ним по ковру. Внезапно Серенька, видимо, довольно серьезно зацепился ногой за машинку, ему стало больно, он упал на бок и противно завыл. Один из охранников тут же подскочил к нему и сунул в руки зайца. Ребенок затих.

Матрена посмотрела на Зуева, тот кивнул, тогда она, укоризненно взглянув на охранника, забрала у Сереньки игрушку, и тот снова, уже успокоившись, отправился в свое путешествие. А Матрена, взяв со скамейки стаканчик с мыльной пеной, начала чередовать – пузырь, пузырь, машинка. Пузырь, машинка, пузырь. Машинка, пузырь, пузырь. На пятый или седьмой раз Серенька опять наткнулся на машинку, упал и заплакал.

– Зачем вы это делаете, Алексей Михайлович? – вступилась за сына Замковская. – Это же издевательство…

– Несколько дней назад мы, Ирина Николаевна, – Зуев вздохнул тяжело, сколько раз он уже пытался объяснить это, ну пусть даже не ей, – попробовали сделать так, чтобы ваш сын заметил, что мир существует. И сделали крохотный шажок в этом направлении. Сегодня мы хотим ему показать, что мир – разный…

– Но ему же больно…

– Не уверен. – Алексей покачал головой. – Я думаю, он плачет не от боли, а от разочарования, а это вполне человеческое чувство.

– Вы – очень жестокий человек! – почти выкрикнула Ирина.

– Наверное.

Он подозвал Матрену Григорьевну, пошептал ей на ухо. Она кивнула, вышла и быстро вернулась, держа что-то в руке. Затем опять села на пол и начала мудрить над машинкой.

– На что вы надеетесь, доктор? – зло спросила вдруг Замковская. – Вы же видели документы, томограмму, рентген – у Сереньки поражена большая часть мозга…

– Да, я знаю и помню. – Алексей Михайлович смотрел через плечо Ирины, ждал, пока Матрена закончит свои манипуляции с пожарной машиной. – Но это не всегда означает конец…

– Что вы имеете в виду? – насторожилась Замковская. – Чего вы хотите добиться? Чтобы он мог ходить, а не только бегать на четвереньках?

Зуев кивнул, не раскрывая рта. Рядом с ними неожиданно оказалась Надин, замерла прислушиваясь.

– Чтобы он мог есть за столом, как нормальный человек, а не тянуть жидкую кашу или пюре?

Алексей опять кивнул.

– Чтобы он мог играть с другими детьми? – все больше распалялась Ирина. – Сидеть за партой? Разговаривать?

Она наступала на Зуева, заталкивая его в собственный кабинет. Один из охранников угрожающе приблизился.