Глава 5

Убрав руку со лба Александра, я попятился, но не от увиденного. Я боялся, что меня подведут ноги. Это было очень тяжело. Он не хотел умирать, зная, какая счастливая жизнь его ждет. Трое детей, любящая жена, успешный бизнес. О чем еще может мечтать человек? Но крыша торгового центра, а в ее лице смерть не знала пощады. Санитар оказался прав. В зале было очень много людей. Две сотни не меньше. И все они находились под завалами. Вот ты есть, радостный, красивый, светящийся, а вот тебя нет. Все. Конец.

Мой зад каким-то шестым чувством сам нашел стул. Я сел. Голова немного кружилась, сердце билось со скоростью ударов ста в минуту, не меньше. Я взял свою голову в руки, пальцы сами схватили волосы. Я только, что умер. Только что. Нет, до этого я умирал много раз, но чувства были примерно одинаковые. Все, в лице кого я умирал, уходили, либо не сожалея ни о чем, как моя бабушка, либо зная, что сделали все возможное.

Сейчас же я умер по-настоящему. Я чувствовал тьму. Всепоглощающую, бездонную тьму и невероятную тоску. Дикую и нечеловеческую. Сожаление и ярость оттого, что не могу ничего сделать. С вопросом на устах: «Почему я?» и «Почему именно сейчас?» я умер. Первый раз по-настоящему. И это было действительно ужасно. Но еще ужаснее возвращаться после этого. Первый раз в жизни я чувствовал полное опустошение, и первый раз в жизни я хотел напиться.

Двери снова распахнулись. Новый санитар. Новый покойник. Женщина лет пятидесяти. Тоже из торгового центра. Он что-то говорил. Что меня нет на месте, кажется. Нет на месте? Но вот же я. Все это я помню, как в тумане. Я делаю запись в журнале. Расписываюсь. Открываю холодильник. Санитар помогает мне засунуть в него труп. Затем все повторяется. Сколько их было? Не помню. Может быть десять. Может двадцать. Я работал в перчатках. Если бы я еще раз умер, я бы грохнулся в обморок прямо там.

Как меня сменили, я не помню. Видимо, кто-то сказал, что я не справляюсь. Не удивительно. Не каждый день в торговом центре падает крыша. Помню Семена Аркадьевича. Он был не один. Еще пара человек. Леонида среди них не было. Видимо их вызвали из дома в связи с чрезвычайной ситуацией. Он что-то сказал. Но я не помню что. Кажется, чтобы я шел домой. Я послушался.

Снег прекратился. Сделав свое страшное дело, он отступил, как отступает отряд диверсантов, выполнивший боевую задачу. Как я оказался дома, не помню. В памяти остался только диван. Я рухнул на него и уснул. Странно, что я вообще куда-то смог дойти, ведь совсем недавно я умер. Умер по-настоящему.

Глава 6

Кто-то, возможно, скажет, что я плакса или нюня. Ну умер тридцатипятилетний парень. Ну была у него семья. Была хорошая жизнь. Ну и что? Такие парни умирают каждый день, но наш земной шар продолжает крутиться. Да, продолжает. Но если вы умрете, для вас земной шар крутиться перестанет. А я умер, и для меня он все еще крутится. Так что те, кто называет меня слабаком пусть немного подумают, потому что они не испытали и тысячной доли того, что испытал я. У этого парня была семья, у него была любовь, у него было счастье. Было все это и у меня. Он все это потерял и умер. Я потерял и до сих пор жив.

Когда я проснулся, телефон показывал 20:35 02.01.2019, кучу пропущенных звонков и непрочитанных сообщений. Я проспал больше суток, но все еще чувствовал себя разбитым. Голова была тяжелой, а желудок пустым. В первую очередь я полез в холодильник, но ничего лучше пятидневной колбасы там не нашел. Налив кофе, с бутербродом в руках, я стал просматривать телефон.

Семен Аркадьевич написал в Телеграмме, что я молодец и в качестве награды могу пропустить следующее дежурство. От мамы было несколько пропущенных звонков. Она волновалась. Среди сообщений было даже послание от Леонида. Он извинялся, объяснял свое отсутствие постновогодним похмельем. Дальше я читать не стал. Мне было плевать.

Но больше всего звонков было от моего отца. И всего одно сообщение. «Перезвони». Я набрал его номер. Телефон он взял не сразу.

– Да, сын, привет.

– Привет, пап. Извини, я вырубился после дежурства и…

– Мы в больнице, Эрлик. Приезжай сюда.

– В какой больнице?

– Ты разве не слышал, обрушилась крыша.

Мое сердце сжалось от нехорошего предчувствия.

– Я слышал. Все прошлое дежурство я только и делал, что принимал погибших.

– Лина и Марк… они…

Он прервался.

– Господи, только не говори…?

– Они живы, но в очень тяжелом состоянии. Приезжай, – он назвал адрес больницы.

– Конечно. Я скоро буду.

Как я одевался, вызывал такси и ехал по городу – не помню. Первое, что действительно отпечаталось в моей голове, как женщина на входе в больницу гаркнула на меня за то, что я попытался прорваться без бахил. Пришлось купить их в автомате за пять рублей. Кажется, один из них я так нормально и не одел, но она этого не заметила.

В американских сериалах отделения реанимации показаны очень эффектно. Палаты со стеклянными окнами в человеческий рост, огромное количество разных приборов с мониторами, медсестры в идеально чистых халатах и шапочках. Думаю, на самом деле американская больничная действительность отличается от американских сериалов. Отличается и наша.

Поднявшись на четвертый этаж в реанимационное отделение, я наткнулся на больничный пост, где сидела тучная женщина в мерзко-розовом больничном костюме и пила чай.

– Вы куда? – спросила она тоном родителя, обращающегося к провинившемуся ребенку.

– Я ищу палату, где лежат Марк и Эвелина Темировы, – ответил я, выглядывая отца в длинном коридоре.

– Вы родственник?

– Да, брат.

– Без разрешения доктора нельзя.

– А где мне его найти?

– Он сейчас на обходе.

– Хорошо, я подожду.

– Только не мешай мне работать.

Я отошел в сторону и набрал отца.

– Пап, я в больнице. Вы где?

– Я у доктора в кабинете. Сейчас выйду.

Он появился через пару минут. Под красными глазами были темные круги, одежда измята.

Мы обнялись.

– Как они? – спросил я.

Отец прикусил губу.

– Эвелина неплохо, у нее всего лишь сломана нога. Врачи возят ее по рентгенам и МРТ, хотят исключить повреждение внутренних органов.

– А Марк?

Отец замолчал.

– Он жив? – спросил я.

Папа кивнул.

– Но очень плох.

– Что с ним?

Он сделал паузу.

– Черепно-мозговая травма.

– Черепно-мозговая? Серьезная?

– Ему сделали операцию пару часов назад. Сейчас он в искусственной коме.

Я зажал рот рукой.

– Все будет хорошо, – отец потрепал меня по плечу.

Я кивнул, но не поверил. Не верил и он себе, его голос предательски дрожал.

– А где Ян? – спросил я, желая перевести тему разговора.

– У бабушки. Я посчитал, что там ему будет лучше. Незачем ему смотреть на все эти больничные ужасы.

Рассуждения моего отца были вполне логичными для переживающего за сына родителя.

– А могу я на них посмотреть? – спросил я.

– Думаю да, я только что у них был. Сейчас спрошу у Дмитрия Аркадьевича.

Дмитрием Аркадьевичем оказался заведующий реанимационным отделением. На мое посещение он дал согласие без каких-либо возражений.

Прежде чем отпустить меня в отделение, отец отвел меня в сторону.

– Если пойдешь к Лине, то не говори ей ничего про Марка. Она думает, что он тоже отделался легкими травмами.

Я кивнул, все прекрасно понимая.

– Ей сейчас ни к чему переживания. Пусть лежит спокойно и выздоравливает.

Я снова кивнул. Отец обнял меня. Я ответил ему тем же.

Тучная женщина на посту, когда я дал ей бумажку с разрешением заведующего, смерила меня недовольным взглядом. Мне показалось, что будь ее воля, она бы вообще меня никуда не пустила. Но приказ начальства она нарушить не могла.

Вступив в длинный коридор, я не спеша двинулся вперед, не желая пропустить нужную палату. Здесь пахло лекарствами еще сильнее, чем в остальной больнице. В нескольких палатах я заметил людей. Видимо это были родственники других пострадавших от падения крыши в «Олимпе».

Марка я нашел в палате №7. Он лежал сразу справа от двери. Остальные три места тоже были заняты, но я не обратил на них внимания. Все мои мысли были с младшим братом.

Выглядел он плохо. Изо рта торчала трубка, подключенная к аппарату искусственной вентиляции легких. Голова обмотана таким количеством бинтов, что он был похож на марсиан из фильма «Марс атакует!». Верхняя часть тела покрыта синяками и кровоподтеками. Невольно, у меня на глаза навернулись слезы. За что этому ребенку досталась такая участь? В чем он провинился?

Я любил своего младшего брата, хотя по-настоящему знал его меньше двух лет. Пока я стоял и смотрел на него под мерное пиканье монитора, отсчитывающего его сердечный ритм, в моей голове пронеслись все наши встречи за эти короткие полтора года. Мы много раз играли в приставку. В основном в футбол. Несмотря на возраст Марк играл лучше меня. Каждый раз, когда он пропускал гол, он весь сморщивался и фыркал. Как ему казалось, он так собирается с силами. Отчасти это было правдой. За эти два года я не выиграл у него ни разу.

Иногда мы гуляли с ним летом в парке. И именно я согласился составить ему компанию на аттракционе «Салют», одного его тетя Лина пускать не хотела. Я до сих пор помню, как он радостно вскрикивал, когда центробежная сила вжимала нас в стену, а наша семья стояла внизу и смотрела на нас, поедая мороженое. Они махали нам руками, а мы махали в ответ. Наверное, именно тогда я впервые почувствовал, что у меня есть любящая семья. Нет, свою маму я тоже люблю, но таких воспоминаний из детства у меня никогда не было. А еще он очень любил Noize MC и слушал все его альбомы по несколько раз. Он даже уроки делал под его песни и иногда включал их, когда мы играли в приставку.

Постояв несколько минут, я вышел из палаты. Атмосфера в отделении стояла тяжелая. Чувствовалось присутствие витающей тут смерти. Я вытер слезы платком и еще немного постоял в коридоре. Убедившись, что мои глаза сухи, как рот бедуина, путешествующего по пустыне, я направился искать тетю Лину.

Она лежала в палате № «3». Это было вызвано чисто практическими соображениями. Когда человек находится в реанимации и для его жизни есть угроза, ему противопоказаны любые переживания. А как не заставить мать переживать о собственном ребенке, когда он лежит рядом? Очень просто. Положить ее в другую палату. Это уменьшит и физический контакт, и психологическое напряжение.

Когда я вошел, тетя Лина, лежавшая у окна, оторвала взгляд от происходившего на улице, и повернулась ко мне. Ее губ коснулась улыбка.

– Добрый день, – сказал я шепотом.

Она протянула ко мне свои руки. Мы обнялись.

– Как вы?

– Все хорошо, только сломана нога. Когда это произошло, мы с Марком стояли в очереди в «Бургер Кинг». Я слышала, многие погибли, так что я еще легко отделалась, – она кивнула на свою загипсованную до самого бедра ногу.

– Да, легко, – согласился я.

– Это какой-то кошмар. Представляешь, такое случилось первого января, в Новый Год, когда у всех людей праздник. Не представляю, как вообще можно такое пережить.

– Да, настоящий ужас.

– Кстати, ты уже был у Марика? – спросила она.

– Нет, к вам я пришел первым, – соврал я, почувствовав себя при этом настоящей сволочью.

– Очень странно, что нас не положили в одну палату, хотя я просила. Не понимаю, почему нельзя это сделать?

– Такие правила, тетя Лина. Если вы будете в одной палате, то можете навредить ему, сделать какую-нибудь глупость.

– Я что дура какая-то что ли? Как я могу навредить сыну?

– Не спрашивайте меня. Эти правила выработаны годами и почти все проверены кровью пациентов, поэтому просто поверьте. Так будет лучше.

– Ну хорошо, тебе я верю, – она улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ, но почувствовав себя еще большей сволочью.

Мы еще немного поговорили. В основном о том, чем она займется после больницы. В планах было съездить в феврале в отпуск. До Нового Года они планировали поехать куда-нибудь, где тепло. Тетя Лина хотела поехать в Испанию, мой отец же голосовал за Перу, он всегда мечтал посмотреть на древний город инков Мачу-Пикчу. Я слушал ее, кивал, улыбался и понимал, что ничему, из того, что она говорит, сбыться не суждено.

Марк Темиров, мой младший сводный брат, умер 5 января 2019 года. Его слабый организм подростка не справился с послеоперационным восстановлением. Отек мозга и нагрузка на сердце, вызванные операцией. Врачи сделали все возможное. С тех пор Новый Год в семье моего отца больше никогда не празднуют.

Похороны состоялись через два дня. Пришли его школьные друзья и некоторые учителя, а так же многочисленные родственники. Народу набралось около двух сотен человек и это дало мне возможность впервые понять, что такое смерть родственника для родных людей, потому что для меня смерть была чем-то обыденным, с чем я сталкивался каждый день в силу выбранной профессии.

В тот день Семен Аркадьевич дал мне выходной. Было холодно. Все погодные порталы в интернете твердили, что температура около минус десяти, но влажность превращала эти безобидные десять градусов в кусачую двадцатку. Похороны проходили на Новодевичьему кладбище. Отец плакал, тетя Лина тоже.

Когда я подошел к гробу, чтобы попрощаться с Марком, то не стал снимать перчатки и только сделал вид, что поцеловал его в лоб. Если бы это кто-то заметил, то мой поступок вызвал бы возмущение и пересуды о моей брезгливости, или, что еще хуже, о моей нелюбви к сводному брату. Все это собачья чушь. Я не поцеловал его, потому что не хотел видеть его смерть, чувствовать его ужас. Я хотел все это поскорее забыть и больше никогда не возвращаться. Он был слишком молод, чтобы умереть, но он умер. Умирать вместе с ним я не хотел.