С некоторых времён он чувствовал себя незаменимым. Что бы там ни говорили, а ему льстило, что Соломка звонит посреди ночи не кому-нибудь, не подхалиму Глебу Исакову, своему любимчику и жополизу, а именно ему – жесткому и прагматичному Феликсу Родионову, несомненно, имеющему репортерскую хватку. Хотя и следовало его послать сразу же, как только я раскусил его гнилую сущность, но успеется, потерплю еще, думал Феликс, правда, последнее время меня так и подмывает огрызнуться, но с главного станется, он и мертвого заговорит до смерти. Посему неизвестно, где найдёшь, а где потеряешь. Спасибо за науку. А подсижу я не кого-нибудь, а именно тебя, дорогой Александр Павлович, а как, пока ещё не знаю.

Глеб Исаков – его извечный оппонент и враг. Человек, который переплюнул его во всех отношениях, человек без принципов, чести и совести, вот на кого я не хотел бы походить, с содроганием думал Феликс. Он уже давно догадывался, что учредители специально подбирали пару: плохой – хороший журналист, подхалим – трудяга, а потом их меняли местами, чтобы они не забывали, из чьих рук кормятся, чтобы конкурировали и боялись друг друга. Но я никому не дам ни единого шанса, думал он, они просто не получат его, потому что я чертовски, архичертовски умён и всегда и везде действую по принципу: «работа-должность-мнение начальства». А мой маленький, невинный бизнес – это всего лишь «на вино и девочек», иначе зачем ещё жить?

Феликс наклонился и посмотрел внимательней. Девица была явно незнакома, но симпатичная до умопомрачения. Как раз в моем вкусе, решил он, с черными бровями и пунцовым ртом. Докатился, с долей гордости подумал он, выпрямляясь, не знаешь, с кем спишь, и пошлепал, как был в трусах, на кухню за пивом, рассуждая о том, что никакую другую не подцепил бы, а именно такую, которая подспудно нравится. Значит, инстинкты во мне действуют безошибочно даже в пьяном состоянии, и я хорош, хорош, возгордился он и кинул в свою копилку тщеславия ещё один бонус. А копилка та была уже тяжеловата, как мошна старьевщика, а ведь её приходится тащить по всевозможным житейским ухабам. Главное, чтобы она никогда не скудела. Вот в чём смысл жизни!

Между делом по пути он отмечал такие забавные детали, как разбросанное женское ажурное белье чёрного цвета. Очень сексуально, очень… думал он, и опять в моём вкусе. Значит, мы разоблачались, двигаясь от входной двери к постели, и компас у меня работал, как надо. Эта страсть, очень похожая на мою страсть. Странная девица, положительно странная, но это ещё ничего не значит – не значит, что я действовал безрассудно. Может, она шлюха из бара? А с ними я по старой привычке дело до постели стараюсь не доводить, думал он о себе, как о бывалом, опытном и всепонимающем журналисте, познавшем жизнь до самых её основ. Чаще всего я их использую для сбора мелкой информации о клиентах и о их привычках, этим и ограничиваюсь, памятуя о том, что эти женщины особого класса. По нашим временам можно было влипнуть в любую историю. А в истории влипать Феликс не хотел. У него уже был печальный опыт по этой части. Из той «маленькой криминальной истории» его вытащил не кто иной, как Рашид Темиргалаев, владелец ресторанов и кабаре. Обошлось это Феликсу в десять тысяч долларов. Для Рашида Темиргалаева – пустячок, а мне хлеб с маслом, думал Феликс. Теперь он стал осторожным, как канатоходец над Манхэттеном. Ты идёшь над пропастью, внизу суетятся люди и машины, но ты идёшь, тебе начхать, они не имеют к тебе никакого отношения, и ты к ним тоже не имеешь никакого отношения, пока не оступишься. Вот так и в жизни: падение же может быть очень и очень жестоким, и многим стоить карьеры, если не жизни. Такую философию он исповедовал по этому поводу: путь одинок, труден и небезопасен, но это твой путь, ты сам его выбрал. Если ты не дурак, то ты дойдёшь до своих восьмидесяти или девяноста с хвостиком, а может, до всех ста – как повезёт, значит, ты всё правильно рассчитал. Такова стратегия успеха. Своим мелким бизнесом он был вынужден заняться по двум причинам: чтобы отдать долг и чтобы продолжать вести тот образ жизни, к которому привык. О бизнесе мало кто знал, кроме Лёхи Котова, разумеется. Даже сердобольный Рашид Темиргалаев мог только догадываться, откуда Феликс берёт деньги. Но он в его дела не лез, слишком мелок для него Феликс Родионов.

– Если что-то раскопаешь, что-то особенное, например о зверствах армии, будут тебе сверхурочные… – выдавил из себя Александр Павлович обещание, как затвердевшую зубную пасту из тюбика, и отключился.

Но Феликс на собственном опыте знал, что выбить эти сверхурочные будет крайне сложно, ибо, как выражался Александр Павлович, кризис и форс-мажорные обстоятельства накладывают на нашу столичную жизнь существенные ограничения. Может, там действительно что-то интересное? – подумал он, кроме рядового выступления моджахедов. Я не знаю. А ещё Рыба склонен к забыванию того, чего обещал. И порой Феликс мечтал найти себе место в иной газете. Один раз он уже шанс упустил, когда оказался «рукопожатым». А шанс был, ох, как хорош. Для нашего брата журналиста наступили не самые лучшие времена, и поэтому я, думал он, терплю Александра Павловича по кличке Рыба. Кстати, насчёт клички, я никому ещё не говорил, кроме Лёхи, разумеется. Это был мой последний козырь и мой последний редут на случай открытой войны, которую я проиграю в два счёта.

– Мне оставь… – услышал он за спиной и поперхнулся.

Пока он откашливался, она переминалась на прохладном полу, и на ней были только крохотные трусики чёрного цвета и его голубая рубашка. А ещё у неё были маленькие, аккуратные ступни. Он сделал вид, что каждую ночь видит у себя в квартире таких шикарных девиц.

– На… – он протянул бутылку с пивом, не скрывая своего восхищённого взгляда.

Он сразу её оценил. Пахло от неё очень даже приятно. А ещё у неё была обалденная кожа, и сложена она была с тем изяществом, которое ему тоже нравилось в женщинах, и он знал, что такие женщины встречаются очень и очень редко и все наперечёт. По крайней мере, в его картотеке таких не было. Редкая птичка, решил он, по-ро-дис-тая. Как она залетела в мою клетку? Но вспомнить, хоть убей, ничего не мог. Память как будто напрочь отшибло.

Пока она пила, задрав в потолок острый подбородок, он с жадностью разглядывал её. У неё была шея с призывными, голодными ложбинками и выпирающие из-под рубашки ключицы, за которые при желании можно было крепко уцепиться или налить по глотку воды. Ну и ложбинка между ними тоже притягивала взгляд, и Феликс проследил жадным взглядом, во что она переходит плавно и нежно – в то, что порой мелькало в разрезе рубашки. Надо ж, затащить такую в постель! Он даже мог собой гордиться по этой части, но не знал, стоит ли, потому что абсолютно не помнил момента близости, стало быть, для него всё впереди.

– Чего смеёшься? – спросила она, опорожнив бутылку и возвращая её таким жестом, словно делала ему одолжение.

– Да так… – смутился он, отводя глаза от её груди и чувствуя, что возбуждается.

– Ого! – лукаво заметила девица, не без интереса обнаружив этот факт.

Впору снова было бежать в постель, но перед ним всё ещё маячило белёсое лицо главного редактора. Он вопросительно посмотрел на неё, она – на него, и всего-то надо было молча сделать один шаг и обнять её. Но он задал глупый вопрос и этим всё испортил:

– Как тебя зовут?

Может быть, если бы он не задал этот вопрос, а они бы вернулись в спальню, ничего последующего, что произошло, не случилось бы. Окунулись бы в страсть. Потом он бы вызывал такси, и девица укатила бы на все четыре стороны, так и не сообщив своего имени. Но Феликс, как всегда, свалял дурака. Была у него такая неискоренимая черта, с которой он безуспешно боролся, плохая реакция при виде красивых женщин, некий внутренний стопор, ожидание знака большой любви, о которой он и мечтать перестал. Вот он и мучился, вот он и искал её, но не находил и все чаще застывал вот так, как восковая фигура в музее мадам Тюссо.

– Лора… – произнесла она таким контральто, что глаза у него полезли на лоб второй раз – её имя как раз ложилось в звуковой ряд: «Л-о-р-а…» Чудесно! Необычно! Божественно-о-о!!! У него перехватило дыхание. Сердце свалилось куда-то в мошонку. Колени подогнулись.

Нет, подумал он, так не бывает, это сказка, мне чудится, я ещё сплю, и с огромным любопытством посмотрел на неё. А ещё у неё была умопомрачительная привычка дуть себе на густую чёлку, отчего она казалась живой и шевелилась сама по себе. Боже мой! – подумал он, я сейчас умру! Это сказка, чудо из чудес! Но он всего лишь произнёс банальное:

– Ого… – и подумал, что сейчас она попросит закурить.

Но Лора сказала, блеснув прекрасными глазами:

– У тебя пожрать есть?

– В холодильнике, – ответил он немного оторопело и подался от греха подальше в ванную не только для того, чтобы почистить зубы, но и чтобы собраться с мыслями.

То это или не то? – со слабой надеждой думал он. Большая любовь или не любовь, а просто собачья страсть? Нет, мучился он сомнениями, не может быть. Так просто и буднично в моей квартире. Почему же не звонят колокола и не бьют в литавры? Почему? Почему не поют ангелы и шестикрылые серафимы не посылают мне божественный знак? Почему? Почему моя скромная квартира не освещена хрустальным светом, а с потолка не льётся елей? Спокойно, Бонифаций, спокойно. И тут же спустился с небес на землю. Ах, да, забыл ещё небольшую деталь, думал он. Грудь у неё тоже очень даже красивая. Крепкая, острая, как вершина Джомолунгма. И у меня такое ощущение, что я уже пробовал её на вкус, и с удовольствием попробовал бы ещё раз. Но момент был упущен. Кстати, цинично подумал он, если она проститутка, то должна потребовать деньги. Что-то на эту тему он даже стал припоминать, но весьма смутно, как будто они оговаривали этот вопрос, но не пришли к единому мнению.

– Слушай… – сказал он, вынимая зубную щетку изо рта и выглядывая из ванной, – кажется, мы где-то встречались?..

Она стояла возле стола, как цапля, на одной ноге и стремительно пожирала его холодные котлеты, которые приготовила ему мама. Надо ли упоминать, что по нынешним временам всё было в страшном дефиците, даже в столице Родины.

– А ты, Феля… – сказала она ехидно, облизываясь, как голодная собака, – снишься мне каждую ночь… – При этом она сочно причмокнула, изобразила что-то подобие страсти, и её пышные волосы шевельнулись, словно от ветра.

Феликс едва не подавился зубной щеткой и долго кашлял, уставившись в раковину. Ничего себе заявочки, думал он, глядя на себя в зеркало. Откуда она знает моё имя? Должно быть, вчера по пьянке сболтнул, видишь, морда перекошена, как от кислого. Странный осадок в душе никуда не делся, словно он, Феликс, вчера совершил оплошность, за которую должен расплатиться в самое ближайшее время. Нет, так мы не договаривались, решил он, это не по правилам. Правила всегда устанавливаю я, а здесь какой-то кавардак, игра, непонятно, в какие ворота. Сейчас дам денег и пусть проваливает, решил он.

Когда он вышел из ванной, все его благие намерения улетучились, как утренний туман. Она уже была одета в потёртые джинсы-стрейч моряцкого покроя, в тёмно-синюю блузку с длинными рукавами и в какой-то легкомысленный шарфик на шее. В одежде она смотрелась не менее потрясающе, чем обнаженной. Бывают же такие девицы, в любом виде выглядят сексапильно на все пять с плюсом. Предчувствуя собственную погибель, он отметил этот факт и поставил ей большой жирный плюс, а в свою копилку тщеславия кинул ещё один бонус: затащить такую девицу в постель – подобно подвигу Геракла. Впрочем, в его гроссбухе напротив её строки уже стояла пара маленьких плюсиков, и Феликс готов был поставить ещё пару покрупнее, если она ещё чем-нибудь его удивит, что, собственно, она не преминула сделать, когда они уже вышли из подъезда и сели в его старенький «Опель» серебристого цвета, под капотом которого на заводской табличке было написано: «Adam Opel A.G. Rüsselsheim am Main». Это означало, что автомобиль сделан в январе две тысячи пятнадцатого года акционерным обществом «Адам Опель» в городе Рюссельсхайме на Майне, крохотном немецком городке, расположенном в земле Гессен, в живописной холмистой местности недалеко от того места, где сливаются реки Майн и Рейн. К сожалению, ни завода «Адам Опель», ни городка Рюссельсхайм в настоящее время не существует. Что там вообще осталось после «великой европейской катастрофы», никто не знает. А командировку Феликсу туда не выписывали за дальностью и дороговизной, и он, как и все, довольствовался слухами. А слухи были не самыми радужными. Плохо было то, что Германия, как страна, едва ли дышала на ладан в своём привычном статусе колыбели Европы. Там теперь колобродят левые, правые, турки, арабы всех мастей, как, к сожалению, и в других странах, например во Франции, где арабы в эйфории сбрасывали местный люд с Эйфелевой башни и побивали всех желающих камнями. Впрочем, какое нам дело до Европы, думал он, они сами нарвались, зато у нас «новая свобода». И опять мы впереди планеты всей.

– Куда тебя отвезти? – спросил он, стараясь не смотреть на её призывно улыбающийся рот. Что-то такое она хотела ему сказать, отчего он должен был умереть, однако промолчала, отделавшись многообещающей улыбкой.

Дело в том, что он мог и не устоять, а это не входило в его планы на сегодняшнее утро. Хватит с меня страданий, решил он, стискивая зубы и заворачивая себя в тугой клубок воли. Его ждали аэропорт и длинная дорога. И вообще он не любил, когда им управляли, хотя бы исподволь, с тонким изяществом красивой лгуньи и обольстительницы. Правда, это не значило, что он считал себя жертвой, но и лицемерить тоже не хотел.

– Ты, Феля… – сказала она с величием, достойным королевы, подкрашивая губы и поправляя копну волос цвета спелой ржи, – мне должен…

– Сколько?.. – разочарованно хмыкнул Феликс, поспешно дернувшись от ключа, который вставлял в зажигание, к карману, где лежал бумажник.

Всё встало на свои места. Он даже вздохнул с облегчением, хотя и обманулся в своих лучших чувствах: нет в мире бескорыстия, нет и не было, как, впрочем, и большой любви. Миф всё это. Сказки для дураков. Ба-сен-ки!!! Разочарованию его не было предела: мир давно и безнадежно погряз в лицемерии, мало того, он плескался в этом лицемерии, возводил его в ранг высшей доблести и поклонялся ему, как идолу. Таковы были нравы, таковы были правила игры. Это ли не пример, подтверждающий прописные истины. Он покосился на рыжую чёлку, под которой искрились карие глаза, но почему-то не желал разочаровываться, и сердце его тревожно билось, как не билось никогда в жизни. Мало того, он готов был впиться в этот алый рот, и страсть бунтовала в нём.

– Ха! – воскликнула она презрительно, усмотрев в его жесте уничижение. – Феличка… дорогой… – она говорила так, словно была мудрее и опытнее его, – неужели ты не понял, что это было по любви… ты не находишь?.. – она дунула на свою чёлку, которая взлетела, как пушистое облако, и опустилась на место.

Сердце его ёкнуло ещё слаще. Как долго, оказывается, он ждал именно такого мгновения – всю жизнь, не меньше, и, должно быть, дождался, потому что через мгновение обнаружил себя страшно изумлённым да ещё и с открытым ртом. Лора засмеялась, заставила-таки его покраснеть, и он растерялся и не знал, то ли ставить ей ещё один плюсик, то ли кидать бонус в свою копилку тщеславия. Ах, как давно с ним не случалась эта самая любовь! Она осталась где-то там: на первом или втором курсе универа, в школе, а еще раньше – в песочнице, где он играл во дворе, и на радостях за такие речи Феликс готов был страстно расцеловать её, лишь бы только она подтвердила исключение из правил, но она вдруг добавила абсолютно трезвым голосом:

– Я еду с тобой! – и всё испортила.

– Зачем?.. – не понял он. – Куда?.. – он вообще забыл, что должен делать, и медленно дефилировал в сторону реальности.