Прибыли и само производство закончились практически в одночасье. В начале двадцатого века правительство, которое до этого запрещало ввоз из-за рубежа зеркального стекла, разрешило его. Английское зеркальное стекло стоило в полтора раза дешевле. Последний хозяин кирицкой фабрики, барон С. П. фон Дервиз, приказал разломать ненужные фабричные корпуса и битым кирпичом замостить дорогу к железнодорожной станции.

От тех зеркальных и стеклянных времен в музее остались несколько старых фотографий и шарик размером с кулак, изготовленный в конце восемнадцатого века на Кирицкой зеркальной фабрике. Внутри прозрачного шарика виднеется что-то белое, зеленое и красное, но что – не разобрать. И еще. Есть в Спасском районе поселок, где когда-то была одна из пяти фабрик, на которых делали зеркальное стекло. Фабрики, конечно, давно нет, а вот поселок до сих пор называется Старостеклянным.

Купец третьей гильдии Афанасий Панкрашкин, не отставая от купца Мелешкина, завел в 1823 году кожевенное производство. Завод Панкрашкина по сравнению с фабрикой Мелешкина и салотопней Миронова был просто гипермаркетом среди ларьков – на нем в разное время работало от пяти до четырнадцати человек! Самое удивительное, что этот завод и до сих пор жив. Панкрашкин был не очень богатым купцом. Основать завод у него хватило капитала, но развивать его денег уже не было. Пошел завод по рукам и ходил по ним, пока перед самым семнадцатым годом его не купила виленская компания «Рубинштейн, Ительсон, Бройдо и Гурвич». Завод, который до этого не имел названия, стал называться «Прокож». Не то чтобы это название было красивым, но после семнадцатого года «Прокож» и вовсе стал кожзаводом имени Ленина. Выпускал он гамбургские шагрени и черный хром, из которых в рязанских обувных мастерских делали дорогую обувь и сапоги. В семнадцатом году, после Февральской революции, передовые рабочие «Прокожа» вышли на демонстрацию к зданию городской думы, чтобы высказать все, что у них наболело. Наболели у них восьмичасовой рабочий день, повышение зарплаты, политические свободы и далее везде. В первых рядах демонстрантов шел… Рубинштейн, который понимал, что раз уж задушить рабочее движение не получится, то лучше его возглавить. Шел и пел: «Долго в цепях нас держали, долго нас голод томил. Черные дни миновали, час искупленья пробил». Когда час искупленья пробил, истомленного голодом Рубинштейна летом того же года сменил Гурвич, который управлял заводом первые годы после прихода к власти большевиков. Потом… долго рассказывать. Кожевенное производство сложное, вредное и непонятное – отмочно-зольное, дубильное, красильное, мездрильные и строгальные машины, глянцевый и стелечный полувал… Черт ногу сломит. Еще и отравится. В советское время выпускал завод, среди прочих видов продукции, кожу, из которой делали велосипедные сиденья. Наверное, и сейчас выпускает. Так что многие из нас заочно знакомы со Спасском. Ну, не совсем заочно, а… Короче говоря, знакомы.

Мы, однако, слишком забежали вперед. Вернемся в девятнадцатый век и закончим обзор промышленности Спасска и уезда. Кроме производства зеркальных стекол и обувных кож в Спасске работали уж и вовсе крошечные крахмало-паточный и железоделательный заводы. Меньше них были только кустари-одиночки, которые плели лапти, делали деревянную посуду, ковали гвозди и тачали сапоги.

Работы, однако, всем не хватало. Крестьяне традиционно занимались отходничеством. Тогда не было такой нужды в охранниках, как сейчас, и крестьяне шли в города работать извозчиками, плотниками, каменщиками, землекопами и домашней прислугой. При этом крестьяне с правого берега Оки шли в основном в фабричные разнорабочие, а левый берег поставлял каменщиков, извозчиков и прислугу. Между прочим, крестьяне Спасского уезда из села с удивительным названием Деревенское своими руками замостили брусчаткой Красную площадь в Москве. Хорошо замостили, на совесть.

Богатых купцов первой гильдии в Спасске не было. Никто не строил себе каменных особняков с колоннами и лепными украшениями. Мещане строили небольшие деревянные домики, богато украшенные резьбой, а купцы жили в традиционных каменно-деревянных домах. Спасск, по меткому замечанию Г. К. Вагнера, напоминал Суздаль. Теперь от этого Суздаля мало что осталось – что-то сгнило и развалилось, что-то перестроено так, что и узнать нельзя, где-то убраны резные наличники и вставлены пластиковые окна, а где-то и вовсе все обшито сайдингом до полусмерти. И все же… Нет-нет да и встретится на улицах Спасска домик с резными наличниками, с геранью в окошке, с кошкой, сидящей рядом с этой геранью и намывающей гостей, при виде которого хочется сказать: «Ну вот, наконец-то я и дома. Дальше без меня. Какая, к черту, Москва… Надо георгины выкапывать, грядки в теплице готовить к зиме и капусту квасить».

На одной из улиц показала мне директор музея когда-то красивый и большой по меркам уездного городка заброшенный двухэтажный кирпичный дом без крыши и без окон. Раньше в нем был Дом пионеров, а еще раньше Зимний театр, построенный перед Первой мировой. До Зимнего театра в городе был Летний, деревянный, случайно сгоревший, а до Летнего ставили спектакли в актовом зале городского училища. Удивительно, но маленький, не очень богатый, мещанский, купеческий и вместе с тем интеллигентный Спасск был городом завзятых театралов.

В девятисотом году Комитет народной трезвости Рязанской губернии постановил организовать во всех уездах театры. В этом же году в Спасске была создана театральная труппа, костяк которой составляли земские врачи и учителя. Через два года состоялся первый спектакль в актовом зале городского училища. От одного из спектаклей той поры осталась афиша, которая теперь висит на стене одного из залов музея¹⁵. Обычный спектакль в обычном любительском театре обычного уездного города. Комедия-фарс под названием «Как кур во щи». Билеты в первых трех рядах стоят несусветных денег – три рубля. Стоячие места – всего полтинник. На генеральную репетицию билеты тоже продавали. Вследствие недостаточной приспособленности помещения зрительного зала и в интересах общего удобства публики дамы благоволят занимать места партера без шляп. В антрактах и во время танцев играет духовой оркестр. После спектакля танцы до четырех утра. Если позволит погода, то будет фейерверк.

Удивительно и то, что даже в двадцатом году, когда фейерверк, устроенный большевиками в семнадцатом, вовсю еще чадил, дымил и плевался огненными искрами, в Спасске работало два кинотеатра и две самодеятельные театральные труппы. Силами этих трупп были поставлены оперетты «Ночь любви» и «В волнах страстей». Это в двадцатом-то году. Это в Спасске, в котором тогда жило немногим больше шести тысяч жителей.

…Ветер хлопает пустыми полусгнившими рамами, сквозь щель в досках, которыми забиты окна на первом этаже, в дом пролезает рыжая кошка, а ты стоишь и повторяешь про себя: «Дамы благоволят занимать места партера без шляп. В антрактах и во время танцев играет духовой оркестр». Кстати, об оркестре. Он до сих пор играет. Он давно не военный, он просто духовой и просто замечательный. Жаль только, что дамы теперь не носят шляп, которые нужно снимать в интересах общего удобства публики.

Вообще культурная жизнь в начале прошлого века в Спасске была насыщенной. Мало кто знает, что спасский земский врач С. П. Казанский перевел «Песнь о Гайавате» едва ли не раньше самого Ивана Бунина. Понятное дело, что перевод Бунина… но Казанский все равно раньше. В восемнадцатом году, когда в уезде все кипело и пенилось, когда бушевала продразверстка, когда большевики подавляли выступления поздно опомнившихся крестьян и эсеров¹⁶, когда в пустующих и разграбленных дворянских усадьбах организовывались первые коммуны, в Спасске открылся музей. Туда свезли все то, что успели спасти от революционно настроенных масс. Инициатором создания музея и первым его директором был Александр Федорович Федоров, местный почтмейстер. Советская власть в восемнадцатом еще не успела упразднить почтмейстеров. В прихожей музея, там, где продают билеты, магнитики с видами Старой Рязани и глиняные свистульки, висит огромный портрет Александра Федоровича в форме, со шпагой, со «Станиславом» и медалями «За усердие» на груди¹⁷. Взгляд у первого директора до того строгий, усы так велики… Однажды, уже после того, как советская власть приказала долго жить, зашел в музей посетитель, взглянул на портрет Федорова и робко спросил у Марины Михайловны:

– Это что, теперь мода такая – у входа в музеи портреты царей вешать?

Между прочим, спасенного из дворянских усадеб было не так уж и мало. Были, на минуточку, картины Кипренского и Серова. Теперь-то их забрала Рязань в свою художественную галерею. Чтобы вернуть их обратно, надо идти брать приступом Рязань, как Батый. Татар на это дело, наверное, еще можно подбить, а вот монголов…¹⁸

«Красный кустарь»

Когда от военного коммунизма население готово было завыть волком и уже стало потихоньку подвывать, начался нэп. В Спасске он привел к невиданному расцвету артелей. В них записались кустари-одиночки без моторов и с моторами. Даже со швейными машинками. В двадцать седьмом девять храбрых портных объединились в артель «Игла», шестьдесят пять сапожников – в артель «Красный кустарь», восемь жестянщиков образовали артель «Смычка». Артель «Игла» после войны, в пятьдесят шестом, стала фабрикой, артель сапожников превратилась в комбинат бытового обслуживания, а вот «Смычка», в которой после войны работали инвалиды, в шестидесятые стала выпускать санки. Те самые, с разноцветными желтыми и красными деревянными планками, на которых мы все катались – мальчишки на тех, у которых не было спинки, а девчонки на санках со спинкой. Была еще артель «Красный весовщик», которая выпускала многотонные весы. Теперь нет ни артелей, ни фабрик, ни санок с многотонными весами, и только сапожник в комбинате бытового обслуживания прибивает, как и прежде, оторвавшиеся подметки и набивает новые каблуки взамен стершихся.

В тридцать восьмом на экраны вышел фильм Эйзенштейна «Александр Невский». Его в Спасске смотрели все и по нескольку раз, потому что роль кольчужного мастера Игната в нем играл их земляк Дмитрий Орлов, который в тридцать девятом сыграл рабочего Коробова в фильме «Ленин в 1918 году», а в сорок втором замечательно играл Кутузова в спектакле «Давным-давно» и еще во множестве фильмов и спектаклей, которые теперь никто, кроме директора Спасского музея, и не упомнит.

Война до Спасска не дошла, но была рядом. Сапожники тачали солдатские сапоги, портные шили солдатские ватники и меховые жилеты, и даже артель жестянщиков выполняла военные заказы. Из тех тридцати двух тысяч человек, которые ушли из Спасска и района на войну, не вернулось двадцать две. Из тех, которые ушли, – восемнадцать героев Советского Союза и пять полных кавалеров ордена Славы.

Если говорить о демографии, то от войны Спасск и район так и не оправились. На фронт ушло тридцать две тысячи, а теперь проживает в городе и районе двадцать шесть тысяч. Зато после войны стремительно стала расти в Спасске длина водопроводной сети. Если сравнить данные семьдесят восьмого года с данными тринадцатого, то получается интересная картина. В тринадцатом году на каждого жителя Спасска приходилось по нескольку сантиметров водопроводной сети. Это если на всех разделить, а если не делить, то и говорить вообще не о чем. В семьдесят восьмом в Спасске было уже девятнадцать километров водопровода, то есть на каждого жителя приходилось по два метра и пять сантиметров труб, кранов и вентилей. Еще раньше, в шестидесятом, начали дороги внутри города мостить камнем. Впервые в истории Спасска появились асфальтированные тротуары. Больше всех этими дорожными усовершенствованиями были возмущены спасские куры и петухи. Их можно понять – клювы у них не казенные. Заработал изо всех сил молочный комбинат неподалеку от Спасска, в селе Ижевском, производивший концентрированное молоко, которое поставляли даже на Кубу и в Нигерию.

Пироги с капустой и ромовые бабы

В шестьдесят седьмом стали восстанавливать историко-археологический музей. Его, может, и не нужно было бы восстанавливать, если бы еще раньше его не решили закрыть. Советская власть, хлебом ее не корми, любила все укрупнять. Вот и решила она, что нет никакого смысла содержать маленькие районные музеи. Достаточно тех, которые есть в областных центрах. Кому страсть как охота в музей – тот сядет на автобус, или на поезд, или на пароход и поедет в область. В областном музее и будет все самое ценное из того, что забрали в музеях районных. Что же до не представляющего ценности, то его можно раздать желающим. Не говоря о том, чтобы просто выбросить. Поплакали в Спасском музее и стали пристраивать экспонаты по разным учреждениям. Чучела животных раздавали даже в детские сады. Потом, когда все же власти… нет, не одумались, но разрешили воссоздать музей, пришлось давать объявление в местную газету с просьбой вернуть то, что осталось. Кое-что вернули…

Кстати, о чучелах. Есть в музее зал, посвященный природе. Вернее, Окскому природному заповеднику, который в тридцать пятом году организовали в Спасском и соседних с ним Клепиковском и Касимовском районах. Создали его с целью сохранить почти истребленную к тому времени выхухоль. Когда-то в здешних местах ее было так много, что лошади отказывались пить воду из некоторых водоемов – так она пахла мускусным секретом этих водяных кротов. В местном музее, в зале природы, есть два чучела выхухолей – маленькие, серые и незаметные. Они теряются на фоне огромных бивней мамонта, рогов доисторических туров, чучел кабана, волка и серой цапли. В свою очередь и бивни, и рога, и кабан с волком теряются на фоне чучела обыкновенной рыжей лисы, которой мастер-чучельник исхитрился сделать такую морду и такие умоляющие глаза, что мне все время хотелось сказать ему (чучелу, а не мастеру): «Выйдет сегодня Колобок, выйдет. И не один, а с братом».

Впрочем, может, это чучело долгое время стояло в детском садике. Если каждый день к тебе подходит маленький мальчик или маленькая девочка, чтобы пальцем, или палочкой, или гвоздиком… Тут даже и чучело не выдержит.

В перестройку и особенно после нее Спасску пришлось туго. Концентрированное молоко было где угодно – и в Москве, и на Кубе, и в Нигерии. Только в Спасске его не было. В Спасске и неконцентрированного… До Кубы и Нигерии далеко, а потому за ним и за всеми остальными продуктами пришлось ездить в Москву. Летом было проще – когда на Оке открывалась навигация, то приходили плавучие магазины. Их так и называли – «плавучки»¹⁹. Там можно было купить даже колбасу. Не языковую или телячью, а просто колбасу. С работой тоже стало не очень. За ней тоже надо было ехать в Москву. Даже после того, как продукты в Спасск вернулись. Впрочем, однажды Спасску повезло. Сгорела в Москве итальянская мебельная фабрика. К счастью, только фабрика. Восстанавливать ее решили уже не в столице, где все дорого и мебельных фабрик хоть пруд пруди, а в Спасске, где за все и всем можно платить меньше. Особенно всем. Тем не менее поначалу было хорошо, когда была сдельщина. Можно было заработать и тридцать, и даже сорок тысяч, что по меркам Спасска очень даже хорошие деньги, если учесть, что огурцы, картошка, грибы, клюква, куры, яйца, окуни и караси свои. Потом, когда незаметно подкрался кризис, когда перевели на оклад, стали штрафовать за опоздания, когда разрешили курить только спустя два часа после начала рабочего дня, да еще и повесили в каждом углу камеры… А куда пойдешь? Опять охранником в Москву ехать и вахтовым методом там есть пластмассовую китайскую лапшу? То-то и оно.

И все же есть в Спасске одно предприятие, которое работало всегда – и всегда его продукцией все жители города были довольны. Это хлебокомбинат. В магазине, что при комбинате, продают такие булки с маком, такие пироги с капустой и такие ромовые бабы, вкус которых, даже после того как ты их съел, остается во рту чуть ли не до самой Рязани.