Был ли причастен Танака к подготовке «меморандума», знал ли он о его существовании, не имеет значения, как и то, был ли его текст представлен императору. Важно, что документ существовал, и за его разработкой стояли влиятельные силы, которые способствовали не только его распространению, но и проведению японской внешней и внутренней политики по направлениям, намеченным в «меморандуме». Из этой данности следует исходить при оценке документа.

В «меморандуме Танаки» говорилось о конкретном плане ограбления Маньчжурии и Монголии. Вопрос о том, является ли «меморандум Танаки» калькой неопубликованных решений-рекомендаций, принятых на Восточной конференции в 1927 г., или эти «решения» были дополнены, и если это так, то насколько существенно, остаётся открытым. «Возникшее вслед за этим положение в Восточной Азии и сопутствующие ему действия Японии развивались в точном соответствии с “меморандумом Танаки”, поэтому, – как утверждали японские авторы «Истории войны на Тихом океане», – рассеять подозрения относительно существования этого документа стало весьма трудно»^[44].

При оценке этого документа произошла подмена понятий. Вместо исследования содержания в контексте проводимого Японией внешнеполитического курса, который удивительным образом совпадает с очерёдностью этапов, намеченных «меморандумом», рассматривалась причастность к его авторству Танаки, возможность представления «меморандума» императору, форма изложения материала, используемая лексика, отсутствие подлинника документа и т. д. В результате проведённых манипуляций на документ был наклеен ярлык: «фальшивка».

Инициаторами разработки «меморандума» была инсценирована его утечка по разным каналам – через китайцев и сотрудников ИНО ОГПУ (причём не через одну резидентуру). Цель: заявить о себе, подтолкнуть власть (которая ещё не в полной мере принадлежала инициаторам появления документа) к следованию намеченным курсом и, наконец, объединить нацию вокруг амбициозных планов.

Документ послужил важной вехой в процессе милитаризации общественно-политической жизни и экономики Японии, нагнетания экспансионистских устремлений в её внешней политике, которая в конечном итоге привела к возникновению очага Второй мировой войны на Дальнем Востоке, а позднее и к войне на Тихом океане^[45].

1931 год стал для Дальнего Востока особенным. К июлю 1931 г. в штабе Квантунской армии была завершена разработка плана оккупации Маньчжурии. План был направлен в генштаб и тут же утверждён. В приговоре Токийского трибунала, этом итоговом документе тщательной трёхлетней работы юристов многих стран, зафиксировано: «В японских военных планах захват Маньчжурии рассматривался не только как этап в завоевании Китая, но также как средство обеспечения плацдарма для наступательных военных операций против СССР в будущем»^[46]. Согласно расчётам, сделанным в Токио, войну следовало закончить в кратчайший срок, используя раздробленность китайских вооружённых сил.

3 августа 1931 г. командующий войсками Квантунского округа (так в документе) генерал-лейтенант Хондзё Сигэру отправил в Токио адресованный военному министру генералу Минами Дзиро доклад об образовании маньчжуро-монгольского государства под протекторатом Японии. Доклад развивал и дополнял основные положения «меморандума Танаки» с учётом военно-политической обстановки 1931 г.: «Теперь настало время решительных действий, и мы должны присоединить Маньчжурию, Монголию и Сибирь к Японии и образовать одну мощную и единственную в мире Империю»^[47]. Генерал считал, что возрождение Китая, существование Советской России и усиление влияния Америки в восточной части Тихого океана противоречат японским интересам. «Мы (т. е. Япония. – М.А.), – говорилось в докладе, – должны совершенно парализовать боеспособность Китая и Советской России и привести эти государства в такое состояние, чтобы они в короткий срок не могли оправиться, оказывать нам сопротивление и восстановить своё прежнее положение»^[48]. После занятия важных стратегических пунктов в Китае и Сибири генерал предлагал начать разработку там природных богатств. Для обеспечения господства империи в западной части Тихого океана он считал необходимым при удобном случае занять Филиппинские острова. Хондзё определял следующий порядок действий: первый шаг – захват Маньчжурии и Монголии, второй – использование КВЖД для вторжения в Сибирь, чтобы занять её до Верхнеудинска и принудить Советскую Россию отдать Японии территорию, лежащую к востоку от реки Лена вплоть до Берингова пролива. В докладе предусматривалось создание Дальневосточного государства по типу Маньчжуро-монгольского.

Хондзё рекомендовал военному министру, а через него и правительству, поторопиться. Он считал, что Советская Россия и Китай уже начали подготовку к будущей войне, а потому следует использовать удобный момент и стремительно двинуть японскую армию, чтобы одним ударом сломить сопротивление Китая и России.

Этот документ был получен в Москве только в марте 1932-го, когда японская агрессия в Маньчжурии была в самом разгаре. О документе Разведупром было доложено Ворошилову, а возможно, и Сталину. Доклад иллюстрировал информацию о подготавливаемой Японией агрессии против СССР.

18 сентября 1931 г. в 10 часов вечера севернее Шэньяна (Мукден), у линии ЮМЖД произошёл взрыв, инсценированный японцами. Ночью японские войска осуществили нападение на китайские казармы в Чанчуне, Сыпингае, Гунчжулине и других городах, а утром над Мукденом уже развевался японский государственный флаг. К середине дня 19 сентября японская армия полностью захватила в свои руки контроль над ЮМЖД, а 23 сентября оккупировала город Гирин. 21 сентября дислоцировавшаяся в Корее японская бригада без приказа императора, по личному распоряжению командующего японскими войсками в Корее генерала Хаяси Тэцудзиро, перешла реку Ялуцзян и вступила в пределы Маньчжурии. В течение пяти дней все важные населённые пункты провинций Мукден и Гирин были захвачены японскими войсками.

В состав Квантунской армии перед вторжением входила 2-я пехотная дивизия и шесть отдельных батальонов охранных войск ЮМЖД, в общей сложности 10400 человек (согласно Портсмутскому мирному договору), а вместе с бригадой, прибывшей из Кореи после инцидента, – 14 тысяч. Пехотные, артиллерийские и кавалерийские полки дивизии были расквартированы в крупнейших городах южной Маньчжурии. По плану, разработанному штабом Квантунской армии, проведение операции возлагалось именно на эти части. Мобилизация дивизий, расположенных на японских островах, и их переброска на континент не предусматривались. И хотя китайские войска, дислоцированные в Маньчжурии, обладали огромным численным превосходством, в штабе Квантунской армии не сомневались в победе. На всякий случай в боевую готовность были приведены части 19-й и 20-й пехотных дивизий, расположенных в Корее, а в метрополии были подготовлены к отправке пехотная дивизия и пехотная бригада. Благодаря тщательной подготовке и внезапности нападения японским войскам удалось разгромить почти стотысячную армию Чжан Сюэляна, которая почти не оказала им сопротивления^[49].

19 сентября на экстренном заседании японского кабинета министров было решено не допускать расширения инцидента, о чём секретной инструкцией были уведомлены японские дипломаты^[50].

Тем не менее, военные действия в Маньчжурии расширялись, и правительство, возглавляемое премьер-министром Вакацуки и министром иностранных дел Сидэхарой, находилось в состоянии полной растерянности. На своих экстренных заседаниях кабинет министров так и не смог принять эффективных мер для разрешения «инцидента»^[51].

Поздно ночью 19 сентября премьер-министр Вакацуки изложил императору позицию правительства: не допускать дальнейшего развития операций японской армии в Маньчжурии, а если есть возможность, вернуть войска на Квантунский полуостров. Характерно, что император премьеру не ответил. Тогда он попытался убедить военного министра отдать приказ войскам вернуться в пределы Квантунской области, но генерал Минами ответил отказом, заявив, что «отступление не в традициях японских воинов» и что «речь может идти только о продолжении наступательной операции в Северной Маньчжурии, поскольку китайские руководители и их армии усиливают сопротивление». Относительно опасений по поводу возможной негативной реакции западных держав генерал Минами заявил, что «операция в Маньчжурии предпринята не только в целях защиты жизни и интересов японских граждан и их собственности в этом районе, но и в целях создания барьера на пути распространения коммунизма, в целях предотвращения советской угрозы интересам Японии и других великих держав в Китае»^[52].

«На заседании кабинета 21 сентября военный министр Минами предложил направить в Маньчжурию подкрепления, но министр иностранных дел Сидэхара и министр финансов Иноуэ выступили против этого предложения. Тем не менее японская армия, дислоцировавшаяся в Корее, не дожидаясь решения правительства, перешла корейско-маньчжурскую границу, и когда на следующий день, 22 сентября, на заседании кабинета военный министр сообщил об этом, правительство вынуждено было задним числом санкционировать действия армии.

24 сентября правительство сделало, наконец, официальное заявление о своей позиции в вопросе о событиях 18 сентября. В заявлении говорилось, что правительство стремится не допустить дальнейшего расширения инцидента и желает уладить его на месте. Однако это заявление не оказало никакого влияния на ситуацию: Квантунская армия всё более расширяла сферу военных действий. 8 октября японские войска подвергли бомбардировке город Цзиньчжоу, продвинулись на север Маньчжурии и заняли город Цицикар»^[53].

Уже к 20 октября 1931 года, после получения первой информации, в Разведуправлении была составлена краткая справка о японской интервенции в Китае и оккупации Южной и Центральной Маньчжурии. В документе, подписанном Берзиным, отмечалось, что японская интервенция является не только попыткой расширения японских позиций в Китае, но и подготовкой к войне против СССР. Была упомянута и Франция, которая считалась вдохновительницей антисоветской интервенции^[54]. В справке Разведупра говорилось: «3) расширение влияния Японии в Центральной Маньчжурии (распространение этого влияния на КВЖД) позволяет Франции надеяться на долю участия в подготовке стратегического плацдарма в Северной Маньчжурии для будущей интервенции против СССР…»^[55]. Что же касается дальнейшего расширения агрессии, то здесь выводы были достаточно оптимистичны: «По последним сведениям, японские части, группирующиеся в районе Мукдена, начинают продвижение к югу по Пекин-Мукденской железной дороге в сторону Цзинчжоу, где в настоящее время концентрируются войска Чжан Сюэляна. Эти сведения указывают на расширение японской оккупации к югу. Активность японцев в направлении Северной Маньчжурии пока ограничивается формированием провинциальных и областных правительств японской ориентации…»^[56]. Справку направили Ворошилову, Гамарнику, Егорову, Постышеву, Молотову и в ИККИ Мифу.

Поскольку после 19 ноября 1931-го, когда Квантунская армия по собственному почину перерезала принадлежавшую СССР Китайско-Восточную железную дорогу и заняла расположенный на трассе КВЖД Цицикар, вооружённого выступления Советского Союза не последовало, авторитет Квантунской армии значительно возрос.

Сиратори Тосио, японский политик и дипломат, писал в воспоминаниях: «За границей сложилось впечатление, что Квантунская армия просто втянула Японию в войну в Китае. В какой-то степени, это так и было. Но как могла горстка военных повести за собой целую империю, если бы народ не нашёл в действиях армии в Маньчжурии того объекта сплочения, которого искал… Маньчжурский инцидент, ставший последствием взрыва на железной дороге, придал новое значение и новый импульс нашей континентальной политике»^[57].

Китайские части отошли от Цицикара в северо-восточном направлении, и путь к советским забайкальским границам был открыт. Это послужило основанием для беспокойства Сталина. 27 ноября он писал Ворошилову, который находился в поездке по Дальнему Востоку, Сибири и Уралу: «Дела с Японией сложные, серьёзные. Япония задумала захватить не только Маньчжурию, но, видимо, и Пекин с прилегающими районами через Фыновско-Енсишановских (прилагательные образованы от имен китайских милитаристов Фэн Юйсяня и Янь Сишаня. – М.А.) людей, из которых попытается потом образовать правительство Китая (в противовес нанкинцам). Более того, не исключено и даже вероятно, что она протянет руку к нашему Дальвосту и, возможно, к Монголии, чтобы приращением новых земель пощекотать самолюбие своих китайских ставленников и возместить за счет СССР потери китайцев. Возможно, что этой зимой Япония не попытается тронуть СССР. Но в будущем году она может сделать такую попытку. Её толкает на этот путь желание прочно засесть в Маньчжурии. Но прочно засесть в Маньчжурии она может лишь в том случае, если ей удастся посеять ненависть между Китаем и СССР. Для этого существует лишь одно средство – помочь китайским феодалам захватить КВЖД, захватить Маньчжурию и Дальневосточное побережье и поставить у власти своих ставленников, зависимых во всём от Японии.

Осуществлением этого плана японские империалисты рассчитывают: а) уберечь Японию и Север[ный] Китай от “большевистской заразы”, б) сделать невозможным сближение между СССР и Китаем, в) создать себе широкую экономическую и военную базу на материке, г) опереться на эту базу для войны с Америкой. Без осуществления такого плана японские империалисты должны чувствовать себя в мышеловке – между военизирующейся Америкой, революционизирующимся Китаем и быстро растущим СССР, рвущимся к океану (японцы, мне кажется, считают, что через 2 года, когда СССР обзаведётся всем необходимым на Дальвосте, – будет уже поздно).

Осуществление этого империалистического плана зависит от ряда условий. Я думаю, что а) если другие империалистические державы и, прежде всего, Америка, не пойдут против Японии (на что пока мало надежды), б) если в Китае не начнется скоро серьёзный подъём антияпонского движения и антияпонских военных выступлений (на что пока также мало надежды), в) если в Японии не вспыхнет могучее революционное движение (признаков чего не видно пока) и г) если мы не займёмся сейчас же организацией ряда серьёзных предупредительных мер военного и невоенного характера, – то японцы могут осуществить свой план… Главное теперь – в подготовке обороны на Дальвосте. Мы уже начали делать кое-что в этой области. …»^[58].

Нарком по военным и морским делам СССР К.Е. Ворошилов высказывался за нанесение контрудара по Квантунской армии при её продвижении на север. Однако И. В. Сталин и другие члены Политбюро ЦК ВКП(б) его не поддержали: в условиях отсутствия у СССР военно-морского флота на Дальнем Востоке Япония могла воспользоваться этим как предлогом для захвата Северного Сахалина и Приморья, а также использовать такую ситуацию как средство для усиления международной изоляции СССР^[59].

Из письма Ворошилова Я.Б. Гамарнику от 13 января 1932 г.: «Что касается вопросов ДВ, то ими занимаемся с прежним вниманием. За это время решили (из больших вопросов): 1. Предрешить создание из ОКДВА фронтовое, два армейских (приморское и забайкальское направления) и одно (корпусное) соединения… Комфронта будет Блюхер… 2. Решили перебросить в Забайкалье – Чита – Верхне-Удинск – 57 Свердловскую дивизию.

…С[талин] вплотную занимается вопросами ДВ и только поэтому удалось заставить промышленность взяться за сооружение 30 подлодок (в этом году)… Кроме того, промышленность взялась сделать в 32 г. 60 штук броневагонов…

По имеющимся дополнительным сведениям, японцы действительно ведут напряжённую работу по подготовке войны и как будто к весне т[екущего] года. Есть сведения, что зашевелились всерьёз белогвардейцы, которые хвастаются возможностью выброски на территории СССР до 130 тыс. войск. Проектируется создание русского ДВ Пр[авительства] и пр[очая] чепуха.

Все это, пока, слухи, в[есьма] симптоматичные. Нужно нам работать вовсю и по-большевистски, чтобы наверстать проморганное время»^[60].

По докладу И.В. Сталина было принято решение о строительстве на Дальнем Востоке второго цементного завода, поставках на Дальний Восток оборудования и т. д. ^[61]

Японская агрессия в Маньчжурии продолжала расширяться, продвигаясь на север. Сталин, видимо, затребовал информацию от разведки ОГПУ и военной разведки о дальнейших планах Японии. 19 декабря 1931 г. руководство ОГПУ представило ему имевшуюся в Особом отделе информацию. Сопроводительное письмо за № 4183, подписанное зампредом ОГПУ Балицким, начиналось фразой: «Просьба лично ознакомиться с чрезвычайно важными подлинными японскими материалами, касающимися войны с СССР». Два материала были представлены с грифом «Совершенно секретно, документально, перевод с японского»^[62].

Первым документом была памятная записка (резюме беседы) посла Японии в Москве Хироты Коки с генерал-майором Харадой Дзуро, командированным в Европу японским генштабом. Беседа состоялась 1 июля 1931 г. в японском посольстве в Москве в присутствии военного атташе подполковника Касахары Юкио, автора записки. Этот документ и конспект доклада Касахары о положении в Советском Союзе, о вооружённых силах и перспективах возможной войны между Японией и СССР были отправлены в генштаб в Токио. Особый отдел ОГПУ располагал фотокопиями этих документов, перевод которых полгода пролежал невостребованным.

В записке говорилось: «Посол Хирота просит передать его мнение начальнику Генштаба Японии относительно государственной политики Японии: “По вопросу о том, следует Японии начать войну с Советским Союзом или нет, считаю необходимым, чтобы Япония стала на путь твёрдой политики в отношении Советского Союза, будучи готовой начать войну в любой момент. Кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении Сов. Дальним Востоком и Восточной Сибирью”»^[63].

Спустя два месяца Сталин вернулся к документу и отчеркнул абзац, поставив против него цифру 1.