Во вторую очередь провал будет использован против торгпредства, главным образом против инженерного отдела, с целью доказать, что не может быть никакой экстерриториальности наших учреждений во Франции. Пока следствие ведётся с целью установления причастности обвиняемых к Инжотделу…»

Член ЦК компартии Франции Жан Креме организовал разветвлённую сеть информаторов в арсеналах, на военных складах, портовых городах и в типографии, выполнявшей заказы центров французской военной промышленности. Сеть была эффективной, но непрофессиональной в плане конспирации. Осведомлёнными оказались слишком много людей, что не могло не таить в себе опасности провала. В апреле 1927 г. были арестованы около ста человек. Суд признал виновными восьмерых, из которых двое – сам Креме и его гражданская жена – успели выехать в СССР.

Скандал, как и в Праге, был грандиозный.

В принятом 5 мая 1927 г. постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) говорилось: «Обязать ИККИ, ОГПУ и Разведупр в целях конспирации принять все меры к тому, чтобы товарищи, посылаемые этими организациями за границу по линии НКИД и НКТорга, в своей официальной работе не выделялись из общей массы сотрудников полпредств и торгпредств. Вместе с тем обязать НКИД обеспечить соответствующие условия для выполнения возложенных на этих товарищей специальных поручений от вышеназванных организаций»^[159].

Следствием публикации документов, захваченных во время налета китайской полиции на советское полпредство в Пекине, стало постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 12 мая 1927 г., в котором говорилось: «г) Поручить комиссии в составе тт. Косиора, Ягоды, Литвинова и Берзина пересмотреть все инструкции НКИД, ИККИ, РВСР и ОГПУ по вопросу о порядке хранения архивов, рассылки и хранения шифровок и др. конспиративных материалов, посылаемых за границу в направлении максимального обеспечения конспирации… ж) Считать необходимым посылку специального человека в Китай с целью обеспечить уничтожение всех сколько-нибудь компрометирующих документов и предотвратить возможность провала остальных. Обязать ОГПУ выделить для этой цели ответственного работника, согласовав его кандидатуру с НКИД и Секретариатом ЦК».

В тот же день, 12 мая, в помещениях общества «АРКОС лимитед» и торговой делегации Советского Союза в Великобритании прошёл обыск, который, по утверждению английского правительства, «…окончательно доказал, что из дома № 49, расположенного на улице Мургейт, направлялись и осуществлялись как военный шпионаж, так и подрывная деятельность на всей территории Британской империи». «АРКОС лимитед» – акционерное англо-русское кооперативное общество, через которое осуществлялась большая часть торговли СССР с Англией. Акционерами АРКОС были главным образом советские государственные организации.

Премьер-министр Великобритании Болдуин, выступая в палате общин 24 мая 1927 г. в ходе дебатов по вопросу англо-советских отношений, пространно ссылался на документы, захваченные английской полицией при налете на помещения «АРКОС» и советского торгового представительства, а также на телеграммы, посланные и полученные советской дипломатической миссией в Лондоне.

27 мая министр иностранных дел Великобритании Чемберлен вручил советскому поверенному в делах Розенгольцу ноту о расторжении английским правительством торгового соглашения 1921 г. и приостановлении дипломатических отношений между СССР и Великобританией^[160].

Постановление Политбюро от 28 мая 1927 г. было жёстким и однозначным в части использования представителями спецслужб советских официальных представительств за рубежом. Предписывалось, в частности, следующее:

«а) Совершенно выделить из состава полпредств и торгпредств представительства ИНО ГПУ, Разведупра, Коминтерна, Профинтерна (Красный интернационал профсоюзов. – М.А.), МОПРа (Международная организация помощи борцам революции. – М.А.)…

в) Проверить состав представительств ИНО ГПУ, Разведупра, Коминтерна, Профинтерна, МОПРа.

г) Строжайше проверить состав сотрудников полпредств, торгпредств и прочих представительств за границей.

д) Безусловно отказаться от метода шифрпереписки телеграфом или радио по особо конспиративным вопросам. Завести систему конспиративных командировок и рассылки писем, каковые обязательно шифровать.

е) Отправителей конспиративных шифровок и писем обязать иметь специальные клички, запретив им подписываться собственным именем…

з) Еще раз проверить архивы представительств с точки зрения строжайшей конспирации и абсолютного обеспечения от провалов».

Весь комплекс мероприятий по реорганизации военной разведки, вытекавший из постановления, получил название «перевода всей нашей зарубежной работы на нелегальные рельсы»^[161].

Результатом нормализации двусторонних отношений явилось открытие на территории Японии полномочного представительства СССР (полпред В.Л. Копп с 25 февраля 1925 г.) и Генеральных консульств СССР в Кобе, Сеуле, Хакодате, Цуруге, Дальнем (Дайрене), а также в Токио. Ведение разведки возлагалось на сотрудников Разведупра на должностях прикрытия советских учреждений в стране: аппарата военного атташе и консульств.

4 июня 1925 года военным и военно-морским атташе при полпредстве Правительства СССР в Японии был назначен окончивший Военную академию РККА Карл Янель^[162], более года работавший сотрудником полпредства РСФСР в Берлине. Объясняя отсутствие Янеля на занятиях, Я.К. Берзин сообщал начальнику академии им. Фрунзе: «…тов. Янель проявил исключительную аккуратность, а также показал уверенные знания военного дела. На закордонной работе неоднократно замещал руководителя нашей агентуры в целом ряде стран и с этой работой прекрасно справился. Условия работы позволяли тов. Янелю изучать вооруженные силы Польши, Румынии и Франции. Ему также была доступна широкая военная литература, вследствие чего он за этот год практической работы без сомнения значительно увеличил свои познания во всех отраслях военной науки».

Характеристика явно завышенная и не соответствовавшая действительности: невозможно за один год не только «отметиться» в нескольких странах, но ещё и замещать руководителей агентуры, не имея опыта агентурной работы. После окончания академии Янель вновь был отправлен на зарубежную работу. При этом надолго он нигде не задерживался: поработав сотрудником полпредства СССР в Вене, он по заданию Коминтерна отправился на Балканы.

Агентурной работы Янель не вел, а сбор разведывательной информации осуществлял с легальных позиций. Пребывание Янеля в Японии было недолгим: менее чем через год, не позднее марта 1926 г., он был отозван вследствие конфликта между его женой и полпредом В.Л. Коппом. Перебежчик Г.З. Беседовский, с апреля 1926-го по май 1927-го – советник полномочного представительства, поверенный в делах СССР в Японии, так свидетельствовал об этом конфликте: «В токийском посольстве полным ходом шла совершенно невероятная склока, главными действующими лицами которой являлись полпред Копп и военный атташе, латыш Янель, красный генштабист… Передавали, что начало склоки положила жена Янеля, красивая молодая особа, обидевшаяся на Коппа за недостаточно внимательное отношение к её правам “дипломатической дамы”. Надо отдать справедливость Коппу: в грубости он не уступал своему другу Литвинову. Когда ему приходилось занимать место в посольском автомобиле с нашими “дипломатическими дамами”, он почти демонстративно разваливался на заднем сиденье, предоставляя дамам занимать страпонтены (откидные сиденья. – М.А.). На одном из раутов, устроенных иностранными дипломатами, Копп подверг такому “галантерейному” обхождению мадам Янель – очень самолюбивую и властную особу. С этого момента мадам Янель сделалась заклятым врагом Коппа. А так как военный атташе находился под башмаком своей жены… вражда мадам Янель к полпреду немедленно превратилась в склоку между военным атташе и послом. … Янель начал против него и “лобовую” атаку, обвиняя его в неверии (это слово тогда только начало входить в моду) в китайскую революцию, в переоценке Чжан Цзолиня, в недооценке роли Гоминьдана и т. д.»^[163]. Противостояние было недолгим, и в 1926 г. Карл Янель и Виктор Копп были отозваны. Правда, вопрос об отзыве Коппа был решён ещё до конфликта с супругами Янель, поскольку он «разошёлся с линией партии и линией Коминтерна в дальневосточных делах»^[164]. История с Янелями только подлила масла в огонь.

Несмотря на нелепую историю и слишком краткое пребывание в стране, в служебной характеристике Янеля значится: «Как агентурный работник имеет большой опыт работы. Весьма выдержанный и развитой с крупным политическим военным балансом. Работу в Токио за сравнительно короткий срок поставил удовлетворительно и стал давать ценные сведения. Отозван из-за трений с Полпредом. Вообще, годится для ответственной самостоятельной работы».

Но и другие военные атташе в Японии не задерживались: Степан Михайлович Серышев (03.1926 – 10.1927); Витовт Казимирович Путна (10.1927 – 10.1928); Виталий Маркович Примаков (05.1929 – 07.1930); Петр Александрович Панов (1930–1931); Александр Иванович Кук (Кукк; 03.1931 – 05.1932). В 1927 году в Японию прибыл первый военно-морской атташе Иван Кузьмич Кожанов (04.1927 – 11.1929), которого сменил Николай Александрович Бологов (11.1929 – 10.1932), а его – Александр Семёнович Ковалёв (09.1932—11.1939).

В мае 1925 г. на должность генерального консула СССР в Цуруге был назначен сотрудник Разведупра Дмитрий Николаевич Киселёв (30.05.1925–1928), до этого генеральный консул в Харбине (11.1924–1925), а после Цуруга – генеральный консул в Хакодате (1928–1929).

С 1925 г. на различных должностях прикрытия в консульствах СССР в Японии работал Аркадий Борисович Асков: секретарём Генерального консульства СССР в Нагасаки (1925–1926); секретарём Генерального консульства СССР в Цуруге; вице-консулом СССР в Кобе (1926–1928); генеральным консулом СССР в Кобе (1928–1930).

Беседовский так вспоминал об атмосфере, царившей в советских консульствах в Японии: «Работа советских консульств в условиях японской обстановки почти полного отрыва от России, замкнутой жизни европейской колонии, в которую советским чиновникам в провинции было трудно проникнуть, и почти полного отсутствия работы приводила очень часто к деморализации личного состава консульств, подсиживаниям, склоке, пьянству и разврату. Особенно характерными в этом отношении были два консульства – в Нагасаки и в Отару. В первом консул Асатуров передрался со своим секретарём Асковым. Ссора началась по какому-то пустяковому поводу, но очень быстро разрослась и начала принимать „политическую“ окраску, так как коллеги, ставшие врагами, засыпали меня доносами друг на друга, с обвинениями в государственной измене, шпионаже в пользу иностранных государств и т. д. В этих доносах и консул, и его секретарь, не стесняясь, рассказывали, каким образом добывали сведения друг о друге. Так, Асков, подозревавший Асатурова в чересчур подозрительной интимной близости с американским консулом в Нагасаки, подкупил одного из слуг консула, сообщавшего ему во всех подробностях о беседах двух консулов. Подробности эти были явно фантастические, так как слуга очень плохо понимал английский язык, и записи бесед консулов представляли часто совершенную бессмыслицу либо разговор полуидиотов. Однако Асков не постыдился на основании записей этих бесед обвинять Асатурова в государственной измене, в раскрытии государственных тайн и продаже секретных документов. Асатуров, в свою очередь, не оставался в долгу. Он знал о слабости Аскова к женскому полу и ухитрился достать откуда-то фотографии, изобличающие Аскова в посещении веселых кварталов. Асков не отрицал этого факта, но объяснял это необходимостью “знакомиться с бытом” (на эту необходимость, впрочем, ссылались остальные виновные в посещении веселых кварталов). Тогда Асатуров похитил письма к Аскову неизвестной женщины, пришедшие на адрес консульства. В этих письмах говорилось о необходимости достать для нее какие-то документы и обещалась, в случае удачи, “полная взаимность и любовь”. Стиль письма был такой глупый и обнаруживал такое явное незнакомство автора с техникой подобного рода предприятий, что у меня не было никаких сомнений в том, что эти письма писала жена Асатурова и отправляла их на адрес ничего не подозревавшего Аскова. …Уже впоследствии, впрочем, я имел случай видеть почерк жены Асатурова и, к большому своему удовлетворению, обнаружил, что я был прав в своих догадках: почерк совпадал с почерком “неизвестной”. Но это было уже после отъезда обоих, и Асатурова, и Аскова, отозванных в Москву, так как мне надоело читать их “донесения”; следовало бы, конечно, наказать Асатурова за такие проделки, но я подумал, что и консул, и секретарь друг друга стоили, и махнул рукой на всю эту историю. Впоследствии Асков вернулся в Японию в качестве Генерального консула в Кобе»^[165].

В октябре 1926 г. первым резидентом в Токио под официальным прикрытием секретаря военного атташе был назначен выпускник военно-автомобильной школы, «красный генштабист» Василий Васильевич Смагин^[166].

Во исполнение Постановления Политбюро от 28 мая 1927 г. «относительно полного перевода всей нашей зарубежной работы на нелегальные рельсы» была создана комиссия под председательством члена Оргбюро ЦК ВКП(б) Н.А. Кубяка, которой вменялось в обязанность рассмотреть возможность оставления на местах или отзыва действующих резидентов в основных странах. Необходимые материалы для последующего анализа были представлены в комиссию Берзиным.

В «Краткой характеристике работы зарубежной агентуры IV-го Управления Штаба РККА», в частности, отмечалось:

«… 16. Япония.

Работа в Японии представляет особую трудность ввиду малого количества иностранцев и того жестокого наблюдения, которому они подвергаются. Создание прочной сети требует весьма осторожной и длительной разработки. Поэтому наша агентура в Японии, организованная сравнительно недавно, развивается весьма медленно».

Результаты работы комиссии были изложены в «Постановлении комиссии тов. Кубяка о резидентах IV Управления Штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии за рубежом» от 15 июля 1927 г. Выводы комиссии были неоднозначны. Из 17 рассмотренных кандидатур резидентов, не считая их помощников, семеро отзывались в связи с реорганизацией, двое временно оставлялись на месте, ещё восьмерых комиссия сочла необходимым отозвать.

В числе резидентов, против которых комиссия не возражала, был и Василий Васильевич Смагин (член РСДРП(б) с 1917), работавший под прикрытием аппарата военного атташе. В его краткой характеристике говорилось: «Окончил курс Военной академии в 1924 г. и Восточный факультет в 1926 г., после чего прибыл в распоряжение Разведупра Штаба РККА. Командирован в Японию в октябре 1926 г. …Аттестация за время пребывания в академии хорошая во всех отношениях. Опыта в нашей работе не имеет; первые шаги говорят за то, что с течением времени может выработаться толковый работник. Не возражать против оставления на месте как секретаря военного атташе».

Как ни странно, при вынесении комиссией решения учитывались прохождение по службе, партстаж, характеристика – и совсем не рассматривался опыт работы за рубежом. Из всех резидентов, которых было решено оставить, один, Ян-Альфред Матисович Тылтынь, резидент в Северо-Американских Соединённых Штатах с конца 1926 г., находился на нелегальном положении. Остальные работали под крышей официальных представительств. Поэтому говорить о переводе военной разведки на «нелегальные рельсы» не приходилось. Более того, трое из числа тех, кого рекомендовали оставить на своих постах, в том числе В.В. Смагин, имели минимальный агентурный опыт.