К. ощутил, что вовсю краснеет, и порадовался, что это хотя бы происходит в полутьме и никто не видит краску стыда на его щеках. Подлые помощники! Сколько неприятностей они ему принесли, а может быть, ещё и принесут в будущем. Пожалуй, вот это и было его главной ошибкой, взять товар не глядя, доверившись решению какого-то неизвестного ему чиновника из Замка, подобравшего для него таких проходимцев вместо того, чтобы дождаться своих старых проверенных работников, с которыми он проработал рука об руку уже не один год. Получается, К. расслабился, привык к хорошему, а тут-то его подло и обманули, хотя здесь и не скажешь точно, по чьей-то беззалаберности это произошло или, напротив, с какой-то тайной целью. Выходит, теперь его старые помощники радуют своей отличной работой какого-нибудь нового господина незнакомого К., раз они так и не прибыли в Деревню; как известно, хорошие работники без хозяина долго не скучают. А он сам вместо помощников получил двоих вредителей, и неизвестно ещё сколько вреда они успеют ему нанести впоследствии.

Но, в любом случае, сказал К., женитьба на Фриде не становится из-за этого ошибкой, даже, если бы никто в Деревне и не обратил бы внимания на её соблазнение. Он, К., честный человек и тем более, он полюбил Фриду с первого взгляда, такое в жизни бывает, он не собирается в этом оправдываться. Другое дело, что она ему отказала в итоге, и свадьба похоже не состоится. Про Иеремию К. решил пока умолчать, пусть бывший помощник сам хвалится своей победой над К., лично он ему в этом помогать не будет.

Мать Герстекера, несмотря на свою немощность, прямо-таки закипела от негодования на его бестолковость.

«Да, не в самой женитьбе дело, К.! – чуть ли не крикнула она, – а в том, что, если ты даже и приехал в Деревню после стольких лет отсутствия под личиной землемера – здесь я понимаю твою осторожность, то всё равно, жениться этим же днем на бывшей скотнице, когда у тебя такие перспективы и права в Замке, это то же самое, что повесить себе на шею мельничный жернов и прыгнуть с ним не глядя в омут. Куда ты потом её денешь, с положением буфетчицы, очевидной вершиной её карьеры, когда тебе понадобится помощь могущественных дам из Замка? Как они отнесутся к твоей простушке жене, с которой ты должен будешь теперь вековать до самой смерти, если ты таким образом напрочь закроешь к себе доступ к намного более благородным женщинам, К.? И как ты этого не хочешь сообразить или делаешь вид, что не хочешь сообразить. Сейчас мне кажется, что ты просто играешь или смеёшься надо мной. Мной, которая хочет помочь вернуть тебе всё своё по праву!»

В этих словах мать Герстекера выплеснула последние свои упрёки как воду из таза и умолкла, прикрыв лицо узловатыми морщинистыми руками. Сам Герстекер сидел с приоткрытым в замешательстве ртом, в котором при свете свечи влажно поблескивали его редкие зубы, и поочерёдно переводил туповатый взгляд, то на свою мать, то на К., надо полагать, пытаясь понять, как ему поступить: начать ли утешать мать или приняться выговаривать К. за его двойную, как выясняется, игру. Но и так было очевидно, что Герстекер мало что уяснил из слов своей матери для того, чтобы быть в силах попрекать К., если даже сам К. сидел напротив Герстекеров в полном недоумении, разве что, не с открытым, а с закрытым ртом.

«Может, и вправду, я не землемер, а совсем другой человек? – вдруг промелькнуло у К. в голове, – и этим объясняются все мои здешние неудачи? Мне надо идти прямо, а я поворачиваю в сторону, хочу заключить союз с важной персоной, а делаю её своим врагом, спешу жениться на Фриде, а пропадаю ночью в доме у сестёр Варнавы».

Но, если он не землемер, а всего лишь воспроизводит собой облик землемера, личину, как сказала мать Герстекера, то это ведь то же самое, как если бы бродячая кошка прибилась к стае собак, возомнив себя псом, и ничего удивительного не было во всех неприятностях, что тут же бы обрушились на её глупую кошачью голову. А бедствия обрушившиеся на глупую голову К. ничуть не меньше, ведь ещё недавно, всего лишь три дня назад, он был хоть небольшим, но начальником, у него были подчинённые, невеста, своя комната на постоялом дворе «У моста», которую ему прямо-таки всучила тогда ещё подобострастная хозяйка. И всё это развеялось как дым из-за его ошибок, из-за того, что он хотел быть в Деревне именно землемером и больше никем другим, хотя окружавшие его люди постоянно указывали ему на то, что его самостоятельные действия приносят ему только вред и никакой пользы; более того, не только ему, но ещё и некоторым из тех, кто с ним рядом, тоже немало из-за него достается. Так что, если мать Герстекера точно знает, что К. не землемер, то ему надо узнать у неё или постараться вспомнить кто же он на самом деле, и тогда все его неприятности возможно скоро закончатся, а жизнь его здесь пойдёт на лад.

Тут К. хлопнул ладонью по столу так, что затрепетал жалкий огонёк свечи, а по стенам запрыгали тени и громко рассмеялся, да так, что мать и сын вздрогнули и прижались покрепче друг к другу.

«Что за дикие мысли лезут мне в голову, – громко произнёс К., – сплю ли я наяву? Как я могу быть кем-то другим, если я К., землемер! Если я четыре дня назад приехал сюда по графскому приглашению на работу!»

Но К. тут же запнулся на своих словах, припомнив про личные документы и бумаги, пока что лежащие в школьном зале вне пределов его досягаемости. Как же он всё-таки бывает глуп и недальновиден! Допустим, пускай мать Герстекера приняла его за кого-то другого, в её возрасте это не удивительно, старые люди часто ведут себя странно с годами, и пусть она упорно считает, что К. не тот за кого себя выдаёт. Но зачем ему, К., делать её своим новым врагом, начав в открытую сомневаться в её словах, зачем ему снова допускать такие нелепые промахи. Не лучше ли сделать вид, что он верит ей и готов открыться, рассказав кто он на самом деле, а тем временем дипломатично выведать, насколько важным господином она его считает, раз уж речь зашла про каких-то могущественных дам из Замка и некую Анну. Кстати, лучше бы К. выяснил кто она такая эта Анна, имя-то он запомнил сразу! Может, тогда ему удастся извлечь из слов старухи какую-то практическую пользу для себя. Ведь сейчас он совершенно одинок, без документов, денег и жилья, у него нет ни крова, кроме как в доме матери Герстекера, ни провожатого ночью в школу, кроме как самого Герстекера, если К. все-таки решится отправиться туда до наступления утра. И ему надо поторапливаться с верными решениями, так как время идёт, и вот уже становится видно, как они оба, мать с сыном, начинают смотреть на К. с усталой враждебностью, пока он творит свои очередные глупости. И если К. не исправит ситуацию, то его положение снова ухудшится, хотя кажется, что хуже и так уже невозможно.

Поэтому помолчав, К. сначала извинился перед матерью Герстекера за то, что так долго вводил её в заблуждение и не говорил правды; ему приходится соблюдать известную осторожность, сказал он, и землемером он назвался вынужденно, слишком многое поставлено сейчас на карту и любая оплошность грозит расстроить все его планы в Деревне. Но, как он видит, мать Герстекера не только очень проницательный и мудрый человек, что и позволило ей приблизиться к истине о действительном положении вещей, но и благородная женщина, которой К., получается, может доверять, поэтому он просил бы пока не разглашать его тайну, чтобы никто не смог повредить его замыслам. Но поскольку, для всех в Деревне и Замке он по-прежнему землемер, то он хотел бы сохранить в безопасности свои нынешние документы с которыми он приехал в Деревню, и поэтому просит Герстекера, чтобы тот как можно скорее сопроводил К. до школы, где эти бумаги у него хранятся. И раз уж зашла речь о Анне, то ей надо поскорее увидеться с К., так как и у него есть для неё важные сведения, которые он ей должен сообщить.

Произнеся эту наскоро слепленную речь, К. вытер со лба выступивший от своей лжи пот, и скромно добавил, что не возражал бы против того, чтобы немного перекусить, так как ел он в последний раз уже давно, а этим вечером в гостинице пил только кофе, что, по доброте душевной, сварила ему Пепи.

Выражение на лице старухи немного смягчилось.

«Ну, вот видишь, и надо было тебе ходить вокруг, да около, – ворчливо сказала она, – да водить меня за нос. Мне-то никаких удостоверений личности не надо, чтобы понять, что никакой ты не землемер, К. У тебя даже личико с нежной кожей без единой морщинки, а у работников, что трудятся в открытом поле, лица всегда обветренные и шероховатые, словно их из дерева вырезали. А руки! На руки свои погляди, они же как у господ из Замка, холёные и ухоженные».

К. в ответ только невольно потрогал своё лицо и потёр себе тыльные стороны у ладоней, видать, мать Герстекера или совсем из ума выжила или в полутьме при одной жалкой свечке сослепу ничего не видит. Вряд ли будет у него кожа как у аристократа, когда он, не далее как позавчера, весь день снег отбрасывал на школьном дворе при трескучем морозе в одних только дырявых перчатках на руках. Хотя лицо у него и вправду привлекательное, не поспоришь, не зря же Фрида сразу его полюбила, да и Пепи не стала отрицать в беседе, что К. ей был симпатичен с самого начала. Правда, в итоге, это ему принесло мало пользы, Фрида-то его бросила, не посмотрев даже красив он или безобразен, а Пепи, так, просто глупая девочка без царя в голове, с одними лишь досужими детскими помыслами. Но глупо будет, если он снова начнет противоречить старухе, так что, если ей этого хочется, пусть она считает его приезжим господином, авось тогда и жизнь господская к нему поближе станет.

«К Анне сейчас подступа нет, – сказала мать Герстекера, – она два дня как в постель слегла, а Брунсвику словно и дела нет, ни в больницу её не везёт, ни доктора позвать не хочет. Словно не муж он, а непонятно кто. Только, разве что, сегодня к соседям зашёл, к Лаземанам, просил хозяйку отвар из трав для жены сделать, сам-то он не умеет, говорит. Лучше бы в Замок за доктором послал. Ладно, ты посиди пока здесь немного, мы тебе с сыном поесть сейчас принесём».

Она с трудом встала, но ей ещё пришлось заодно растолкать Герстекера, который как ни удивительно, но ухитрился заснуть прямо за столом под их разговор; или устал бедняга за день, или просто перестал понимать о чём речь. Впрочем, и К. сам многого не мог пока уяснить, прежде всего, за кого его принимает старуха, а спросить напрямую он пока опасался. Хорошо хоть, что с Анной прояснилось, К. почему-то и сам подспудно догадывался, что это та самая служанка из Замка, мать Ханса, хотя он даже не знал, откуда у него такая уверенность. Но плохо, конечно, что она снова заболела, разговора с ней теперь точно не получится. И даже не потому, что её муж Брунсвик этому воспротивится, ему-то, как видно, наоборот сейчас безразлично, что творится с его женой, может, его и дома-то нет рядом. Но вот через Ханса К. никак не мог переступить, несмотря на всё желание поговорить с его матерью; он не хотел ещё больше расстраивать мальчика. Чем-то ему Ханс был симпатичен, и К. совсем не хотелось, чтобы он становился очередным его врагом. А если кто сейчас и охраняет покой Анны, так это её сын, и он точно не обрадуется, если К. начнёт утомлять его мать разговорами. С другой стороны, если у них в Деревне врача нет, а Брунсвик даже не чешется, то может быть, тогда К. стоит предложить свои лекарские услуги, о которых он упоминал в последнем своём разговоре с мальчиком. Правда, Ханс не выглядел тогда уж слишком убежденным словами К., но, как говорится, на безрыбье и К. – «горькое зелье». А там, глядишь, ему и удастся с матерью Ханса перекинуться парой важных для него словечек, хоть и не имеющих непосредственного отношения к лечению. К тому же, если Анне станет вдруг лучше после его прихода, то тогда и Ханс будет больше доверять К., а может и сам Брунсвик сменит гнев на милость, и в таком случае К. сможет заполучить его в союзники, как он и рассчитывал ранее.

Пока он предавался этим размышлениям, завороженно глядя на дрожащий огонек свечи, которую оставили для него стоять на столе, старуха с сыном гремели посудой в другой комнате почти в полной темноте, разбавляемой, насколько он мог догадываться, лишь только тусклым светом дотлевающих углей погаснувшей печки. Наверное, сегодня ради К. они извели весь запас свечей в доме, судя по всему, и так мизерный, и им теперь приходилось действовать почти на ощупь, чтобы обеспечить его ужином.

Но, тем не менее, уже через несколько минут перед ним оказалась большая глиняная миска полная густого картофельного супа с торчащей в нём ложкой, а рядом нарезанные хлеб и сало и даже стаканчик с водкой. Герстекер, вернувшись с едой для К., теперь снова уселся за стол напротив, и молча смотрел, как К. ест свой суп, из которого картофелины выглядывали как большие шары, и лишь только иногда облизывал себе пальцы – в миску он что-ли их окунул по своей невнимательности, пока нёс её сюда? Конечно, лучше было бы, если еду принесла мать Герстекера, она, наверное, сделала бы всё намного аккуратнее и не стала бы мочить рукава в посуде, но, судя по всему, после такого длинного разговора с К. у нее просто кончились силы, и она так и осталась сидеть в темноте на кухне. Сам К. тоже чувствовал странную усталость от беседы, к тому же, он разомлел от сытной еды и выпитой водки. Впрочем, он пробовал было пару раз заговорить с отоспавшимся Герстекером, но тот только кашлял в ответ и отворачивал голову в сторону, хотя, как только К. принимался за еду, снова начинал следить за ним своим тяжёлым липким взглядом. В конце концов, К. это надоело, и он перестал обращать на него внимание и даже позабыл, разморенный водкой, попросить Герстекера, проводить его как можно скорее в школу за рюкзаком со своими документами. Вместо этого, поев, К. опустил голову на руки и потихоньку задремал. В полусне ему стало казаться, что деревенская школа совсем рядом, калитка в школьный сад распахнута, а двери в школе незаперты и все как будто ожидают, когда же К. зайдёт. Но он всё стоял перед дверьми, и даже зная, что это сон, не решался войти, так как понимал, что когда он возьмёт документы в руки и откроет их, то он снова тогда станет известным здесь К. – землемером, которого всего лишь позвали на работу в Деревне, но при этом он потеряет тайну, которую только что обрёл, странную тайну влекущую к нему могущественных и загадочных женщин из Замка.

И нежданно он снова увидел рядом с собой мать Герстекера и почувствовал исходящий от неё странный замшелый запах. «Кто же я? – вопросил он у неё беспомощно и вдруг услышал тихий, еле слышный ответ, – ты вовсе не К., ты Карл, непризнанный сын графа Вествеста».

Глава 27(2)

У Лаземанов.

К. разбудил шум за стеной и даже не то, чтобы разбудил, а показался продолжением каких-то странных сновидений, которые преследовали его всю ночь. В этих снах, он был очень важным человеком, может быть даже сыном самого графа Вествеста, и мог свысока плевать на все решения чиновников по Деревне и уж тем более на какого-то несчастного старосту, во всяком случае, стать К. по личной его прихоти землемером, никто из них помешать ему не мог.

Он улыбнулся, открыл глаза и обнаружил, что лежит в одежде прямо на полу под столом, куда съехал во сне со скамьи, на которой, он видимо и заснул поздно вечером после сытного ужина. Под головой у него оказалось чьё-то несвежее и дурно попахивающее тряпьё, и как он не пытался, но так и не смог установить кто из Герстекеров, мать или сын, обеспечили его на ночь такой непритязательной подушкой, но больше, конечно, это было похоже на дело рук сына; к счастью, накрыть его чем-то подобным никто из них не догадался, иначе К. пришлось бы благоухать утром не хуже компостной ямы. За стенкой снова завозились и как будто уронили и протащили несколько раз взад и вперёд нечто тяжелое. К. с некоторым трудом поднялся, чувствуя, как у него затекло всё тело от спанья на жестком полу и уселся на скамью, озираясь по сторонам. В комнате было пусто и холодно, в крохотное оконце, неохотно просачивался дневной свет, добравшийся до него, будто, из последних сил. «Наверное, уже позднее утро, – подумалось, К., когда он прищурившись посмотрел на окошко, – сколько же времени я проспал и куда, интересно, подевались Герстекеры?»

Он припомнил события вчерашнего вечера; получается, Герстекер чуть ли не силой приволок его к себе домой, обещая стол и квартиру, а мать его до глубокой ночи выспрашивала у К. кто же он такой на самом деле и под конец объявила, что он вовсе не землемер; жаль только не сказала кто он именно по её мнению. Но с одной стороны, Герстекер не соврал: К. удалось поужинать и даже переночевать у него в доме, правда, удобной эту ночёвку не назовешь, он-то привык спать, хотя бы на соломенном тюфяке. Голый деревянный пол – это, конечно, перебор, но может быть, у хозяев просто не хватило сил дотащить К. до постели, а будить его они не решились. С другой стороны, мать Герстекера явно выжила на старости лет из ума, убеждая его, что он некто очень важный для Замка, а не какой-то ничтожный землемер, ибо последние дни все кто имел с ним дело, убеждали его в обратном. И неизвестно правильно ли он ещё поступил, решив поддакивать старухе, и к каким последствиям для К. это поддакивание может привести в дальнейшем; административная деятельность должна держаться здесь на подлинных документах, а если в Замке заподозрят на основании показаний матери Герстекера, что паспорт и прочие бумаги К. фальшивые, то это может ему очень дорого потом обойтись. Тем более, что на допросе сам Герстекер наверняка подтвердит, что слышал своими ушами, как К. соглашался с его матерью, что он действительно не землемер. Здесь ему придется серьёзно поразмыслить, какой тогда линии держаться, чтобы и не поссориться с матерью Герстекера, и не попасть под обвинения из Замка, и что для него будет важнее в итоге. В конце концов, решил он, можно всё отрицать, упирая на воздействие водки и отчаянное положение К. тем вечером. Тем более, что не так уж ему и необходимо гостеприимство Герстекеров, он до сих пор школьный сторож, никто его пока не увольнял официально и из школьного зала не выгонял и он всегда может вернуться обратно. Административные решения здесь вынашиваются, как видно, очень долго, и может быть, место школьного сторожа ему, вообще, обеспечено на годы вперёд, так что зря он вчера вечером так волновался и был готов жить у Пепи и её подруг горничных в комнате под кроватью.

Поразмыслив таким образом, К. поднялся от стола и прошёлся, потягиваясь, по комнате, морщась от ломоты во всём теле, что явно было следствием его ночёвки на деревянном полу. Ему очень хотелось привести себя в порядок, умыться и позавтракать, но рукомойник был пуст, а на столе лежали лишь крошки от вчерашнего ужина. В сенях, куда одной дверью выходила комната, было холодно, темно и кружились поблёскивая снежинки. Второй выход привёл его в другую комнату, похожую на кухню, треть которой занимала погасшая печь, часть коей служила, видимо, ещё и роскошным спальным местом для семьи Герстекеров. От кирпичных стенок печи всё ещё веяло теплом, и К., подойдя ближе, положил на её тепловатый бок уже начавшие понемногу зябнуть руки. Похоже, Герстекеры удалились куда-то по своим делам, не став его будить, поэтому ему остаётся либо хозяйничать в их нетопленых комнатах или неумытому, голодному и дурно пахнущему отправляться в школу – днём-то он найдёт дорогу туда без особых затруднений – и снова браться за работу школьного сторожа, предварительно позавтракав на постоялом дворе «У моста». Если память ему не изменяет, его должны были кормить там за счёт общины, как его уведомил школьный учитель, когда под нажимом старосты Деревни, принимал его на службу. Заодно, хорошо бы ему проверить, в порядке ли его документы, за которые он так беспокоился вчера вечером. Утром ночные страхи казались К. пустяковыми, вряд ли Иеремия, действительно, ни с того, ни сего отважится на прямую кражу его рюкзака, все-таки он здешний житель, а не разбойник с большой дороги; здесь куда было более вероятно, что школьники на перемене, начав играть с его вещами – а они лежат, почитай, что на открытом месте – из шалости разбросают их по всей школе. Поэтому, пожалуй, сильно задерживаться в доме Герстекеров тоже не стоило, да и к тому же неизвестно, насколько он уже опаздывает на службу, так что, чем раньше он выйдет отсюда на улицу, тем будет лучше.