К. слушал хозяина, удивляясь про себя, как его могучий враг – а хозяйка, без сомнения, им являлась, и в этом он уже успел не раз убедиться – смогла допустить при всей своей опытности такой неосторожный просчёт, после которого вынуждена была, по словам хозяина, просить у него, у К., пощады, у человека, который ещё вчера был готов жить у её же горничных в комнате под кроватью. Или нет, нахмурился К., горничные были из гостиницы «Господский двор»; и как это, интересно, они все перепутались у него в голове? Хотя наверное, в этом ничего удивительного нет, обе хозяйки, что постоялого двора здесь, что гостиницы там, странным образом были похожи друг на друга – массивные мощного сложения стареющие женщины; они были для К. как два близнеца стража возвышающиеся перед воротами Замка, в который ему пока не было хода. И если один привратник, получив удар, немного наклонился и покрылся трещинами, то второй всё ещё стоял незыблемо, закрывая ему дорогу.

К. был отвлечён этими мыслями, а между тем, хозяин с жалостливым видом, всё продолжал ему что-то говорить. К. сбросил с себя некстати охватившее его оцепенение, и снова прислушался к хозяину.

«Сходил бы ты снова к ней, господин, – оказывается, Ханс всё это время убеждал его поговорить с женой, – в прошлый раз-то она после разговора с тобой быстро встала, правда, расстроенная и сердитая, но ведь встала же!»

Так лично ему это никакой пользы не принесло, подумал К., наоборот, послужило первым звеном в цепи свалившихся на него несчастий; живи он по-прежнему здесь с Фридой, может быть, его жизнь сейчас была бы совсем другой, правда, пришлось бы всё также терпеть помощников, но всё же, имея свой угол, у него были бы и время и силы бороться с интригами старосты, ждать писем от Кламма и искать с ним встречи, а когда он усталый приходил бы домой, его ждала бы в натопленной комнате с приготовленным с любовью ужином его невеста. А теперь его, значит, просят проявить великодушие к той, кто лишила его этого нехитрого, но желанного счастья. Поэтому К. чуть было не отказался идти к Гардене, но хозяин так жалостливо моргал на него карими испуганными глазами и так мучительно кривил своё мягкое безбородое лицо, что К. в конце концов сдался, тем более – пришло ему в голову, – вовсе необязательно было ободрять и утешать хозяйку, как просил его Ханс, и в сущности К. и не давал ему таких обещаний. Но, например, он может просто поговорить с ней и узнать больше о той знатной даме, которая устроила здесь переполох, а дальше уже действовать в зависимости от поведения хозяйки. Если она раскается в своих злодеяниях по отношению к К., то, что ж, он тогда, может, и проявит к ней великодушие, особенно, если хозяйка подтвердит свои извинения действиями: вернёт ему комнату, перестанет вредить за его спиной, (ведь не поленилась же она тогда, немолодая болезненная женщина, восстать с постели и дойти до гостиницы «Господский двор», где она несомненно и оклеветала его перед Момом так, что тот с самого начала стал предвзято относиться к К., и уже речи быть не могло о его содействии, например, в том, чтобы К. при его посредничестве мог встретиться с Кламмом), и даже, может быть, как-то подействует на Фриду, раз та её так сильно уважает, и как выяснилось, во всём её слушается.

Поэтому К. допил свое пиво, медленно вытер рукою губы и кивнул, потакая хозяину. Тот не веря своему счастью – уж слишком К. был рассеян с виду, когда слушал его просьбы – подскочил как целлулоидный мячик с табурета, на котором сидел.

«Пойдём, господин, скорее, – заторопился он, боясь что К. по какой-то причине передумает – а причин тут могло быть немало, причём веских, – я тебя провожу». «Отчего же ты всё-таки перестал называть меня землемером?» – с усмешкой спросил его К., когда они выходили из общего зала, а все остававшиеся там крестьяне, как один, продолжали странно на них таращиться, (впрочем, К. потихоньку уже начал к этому привыкать).

«Постоянно всё меняется, господин, – вздыхая, успевал разводить руками хозяин, исхитряясь в это же время услужливо забегать вперёд, и распахивать перед К. немногочисленные двери, – всё же вокруг непрестанно колеблется и перестраивается, требует новых оценок и постоянных размышлений о них, ведь цена ошибки очень высока, и чем успешнее здесь наши достижения, тем больше к нам предъявляется требований, а как мне с моим простым крестьянским умом всему этому соответствовать, чтобы ненароком не оступиться, я ума не приложу; ведь я, по сути, как был конюхом в душе, так и остался. Вчера вот на тебя. господин, все смотрели с презрением, а сегодня зашевелились какие-то неясные нам силы, про которые никто здесь толком ничего не знает, но которые снова стали тебя возвышать; и я уж лучше буду просто звать тебя господином, чтобы не попасть впросак, как моя жена. Но вот мы и пришли, господин».

«Я думал, хозяйка твоя в комнате рядом с кухней, где мы виделись раньше, – с сомнением сказал К., глядя на высокую затворённную дверь возвышавшуюся перед ними, – а здесь совсем какое-то другое место», – и он огляделся вокруг, а то вдруг хозяин усыпил его бдительность своими разговорами и завёл его ловушку, из которой ещё и не выберешься, а все эти россказни про знатную даму, это просто отвлекающий маневр паука заманившего беспечную жертву прямо в центр своей паутины.

Хозяин в ответ только замахал руками, совсем как паук коротенькими жадными лапками, оплетая свою добычу; то, что рядом с кухней – это вовсе и не спальня, хоть там и стоит широкая кровать; оттуда хозяйке просто удобнее наблюдать за кухней, ведь служанок и поваров без присмотра не оставишь; в молодости-то она сама всем занималась, и теперь по привычке присматривает, хотя всю работу уже давно делают другие руки. Правда, с тех пор так и повелось, что до настоящей спальни ей добраться уже никак не удаётся, поскольку с годами хлопот у Гардены становится всё больше, а сил и здоровья, выходит, всё меньше. Давным давно, у них ещё как-то получалось, хоть раз в неделю или месяц совместно провести ночь в спальне, которую Ханс даже было украсил по мере своих немудрённых способностей в надежде, что именно там продолжится его род, но годы шли, надежды его понемногу таяли, когда он ночами ожидал жену на супружеском ложе и ему приходилось потом влачиться за ней на кухню, где уже тогда стояла лежанка – правда не такая широкая, как сейчас, – где ночевала Гардена, среди кухонных запахов и паломничества тараканов к съестным объедкам; но и там его, вместо исполнения супружеского долга, встречали лишь охами и разговорами о Кламме. А кровать туда потом поставили широкую вовсе не потому, чтобы и для хозяина нашлось местечко, нет, просто жена его начала тучнеть с годами и стала переставать умещаться на старой лежанке, но ему как и прежде приходилось сидеть и засыпать под разглагольствования жены о Кламме на самом краешке кровати.

К. даже немного пожалел хозяина, когда тот, закончив свои объяснения, осторожно приложил своё ухо к замочной скважине.

«Ничего не слышно, – наконец, с досадой прошептал он, – неужели спит?». Было видно как он мучается перед выбором: разбудить жену, если она заснула и испытать на себе её возможный гнев или бросить всё это дело и уйти вместе с К. обратно в зал, а там будь, что будет. Но К. лишил его этого выбора громко и уверенно постучав в дверь, ибо он сейчас ощущал в себе столько сил и такую ясность мысли, как, пожалуй, никогда прежде, и к тому же он понимал, что окончательно одолеть такого могучего врага как хозяйка или хотя бы её временно нейтрализовать, чтобы она не могла вредить ему дальше, можно лишь тогда, когда она уже и так ослаблена недавними весомыми ударами, нанесёнными ей нежданными для него союзниками.

Хозяин так и сжался в комок от такого звучного стука, раскатившего по всему дому так, что в его эхе они вдвоём еле расслышали слабый испуганный голос Гардены: «Кто там?». К. даже усмехнулся про себя, представив, будто хозяйка по этому грохоту решила, что за ней пришли судьи, дабы она держала перед ними ответ за все свои злодеяния. Поэтому он не стал ничего ей отвечать через дверь, чтобы по возможности продлить её мучения страхом; вряд ли она будет так же сильно бояться в дальнейшем, если узнает, что за дверью стоят одни лишь хозяин и К.

Ханс, посмотрел на К. с робким осуждением, но не осмелившись сказать ему ничего против, приоткрыл немного дверь, и просунув внутрь комнаты голову, негромко обратился к жене: «Гардена, не волнуйся – это я,» – за что сразу же и поплатился. Его жена, очевидно, обозлённая грохотом ударов по двери, решила выместить на хозяине свои чувства и запустила в него каким-то предметом, правда, наученный годами тренировок, тот сумел пригнуться, успев при этом крикнуть: «Гардена это не я!», и К. увидел, как из дверного проёма вылетела цветастая кофейная чашка и вдребезги разбилась об стену прямо перед ним.

На несколько мгновений наступила тишина, но хозяин, стоя в дверном проёме, не спешил скрыться с линии огня, хоть и по-прежнему, стоял несколько пригнувшись, из чего можно было сделать заключение, что у его жены был всего лишь один снаряд. К. даже заинтересовало, как хозяин будет выпутываться из этих двух своих взаимоисключающих утверждений, дескать, что это он, но одновременно и не он, но тот просто жалостливо пролепетал: «Гардена, прошу тебя успокойся, я здесь не один».

Правда, это хозяйку не успокоило, и К. услышал её громкое восклицание из спальни: «Так ты и в третий раз пришёл мучить меня! Мало было сегодня у меня мучителей?». «Но, Гардена, – смущенно пробормотал Ханс, – я же здесь только для твоей пользы, у меня и в мыслях не было тебя мучить». «И кого ты притащил сейчас? – продолжала упорствовать, пока невидимая для К. хозяйка, – кем ты хочешь теперь меня доконать?» «Я пришёл вместе с господином К.», – сообщил хозяин, и вместо ответа на его слова в спальне воцарилась мёртвая тишина.

Хозяин высунул голову обратно из дверного проёма, повернулся и задумчиво посмотрел на К. «Всё в порядке, – тихо сказал он, – можете заходить, господин, она больше не будет кидаться посудой». К. посмотрел на него в ответ с сомнением, но Ханс, радуясь, что он сумел переложить свои проблемы на другого человека, снова просунул голову в спальню и ликующе сообщил, что он, пока сбегает на кухню, принесёт ей питье, а она тем временем сможет спокойно поболтать с господином К. И он услужливо распахнул дверь перед господином.

Глава 32 (7)

Третий разговор с хозяйкой.

После такого «приглашения» К. ничего другого не оставалось, как пройти в спальню к хозяйке. В комнате был полумрак разбавляемый лишь светом двух свечей в подсвечнике, в виде толстенького бронзового младенца – вполне вероятно, что его нарочно давным-давно принёс Ханс, как символ своего желанного, но так и не народившегося потомства – стоявшего на табурете около изголовья кровати. Сама комната была небольшая и душная, окно было плотно затворено и занавешено, впрочем на улице была темнота, и света бы не прибавилось, даже, если бы занавесь отсутствовала вовсе. Большая двуспальная кровать занимала почти всю комнату, оставляя лишь немного места для высокого похожего на башню комода, с которого как с лампы маяка, отражался зеркалом венчавшим комод, свет обеих свечей. Рисунок обоев похожий на волны терялся в полутьме, а массивная фигура хозяйки в кровати казалась тёмным океанским валом угрожающе вздымающимся на этот маяк и все никак не могущим на него обрушиться. К. присмотрелся – в этот раз хозяйка, принимая его, похоже накрылась одеялом с головой и пребывала в молчании, дабы целиком и полностью отгородится от одолевающих её неприятностей, в данном случае в лице К. На самом деле, и ему самому не особо хотелось с ней теперь разговаривать в этой египетской душной полутьме его уверенность и ясность мыслей стали быстро улетучиваться и исчезать, но вернуться обратно, даже не перебросившись ни одним словом со своим заклятым врагом, казалось ему ещё более бесславным поступком, принимая во внимание, напомнил он себе, что сейчас он находится в более выигрышном положении, чем лежащая перед ним хозяйка, благодаря содействию его неведомых союзников из Замка, и наверное, не стоит растрачивать их помощь впустую.

Поэтому К. оглядел молчаливую бесформенную массу, бугрившуюся перед ним на постели, пытаясь сообразить, с какой именно стороной кровати ему предстоит разговаривать; подумав, он сделал предположение, что скорее всего голова хозяйки скрывается вблизи подсвечника, вряд ли бы она разместила его как-то по другому. Он подошел ближе, аккуратно переставил канделябр на комод, а сам уселся на освободивший таким образом табурет и в задумчивости поджал под себя ноги. Бугор рядом с ним пошевелился, и он услышал прошедший сквозь одеяло глухой жалобный голос хозяйки: «Зачем вы пришли?»

«Меня привёл сюда, Ханс, – невозмутимо ответил К., с потрохами выдавая хозяйке своего проводника, – он сказал, что у вас был очень беспокойный день и вы сильно расстроились». Ткань одеяла недалеко от него немного приподнялась и сжалась в горсть, будто хозяйка, услышав его, изо все сил стиснула кулаки, что очевидно предвещало нелёгкое будущее для её мужа. «Беспокойный? – переспросила она снова сквозь одеяло, – да, это был самый ужасный день в моей жизни. И вам ещё хватает совести просто назвать его беспокойным, когда именно вы всему виной!». «Но поэтому я и пришёл сюда, – солгал К. мягким голосом, – убрать это беспокойство или как вы его называете «ужас», так что я надеюсь, что мы сможем просто мирно поговорить». «Я уже достаточно наговорилась сегодня благодаря вам, – непреклонным голосом отрезала хозяйка, по прежнему скрываясь под защитой одеяла, – прощу вас, уходите немедленно, а до Ханса, – тут ему показалось, что он услышал, что-то похожее на глухой скрежет зубов, – я доберусь попозже».

К. только пожал плечами перед тем как встать; упрашивать хозяйку снизойти до беседы с ним, как видно, уже не было смысла, похоже, что она была слишком обозлена на него, чтобы вести спокойный разговор, и хозяин, видимо, совершил большую ошибку, рассчитывая на помощь К. в этом предприятии. Пожалуй, наоборот, сейчас у него будет ещё больше хлопот со взбешённой женой, и разбитая недавно чашка покажется ему сущей мелочью. Будет неудивительно, если и он потом обвинит в своих бедах К., не сейчас, конечно, пока тот временно в силе, а в будущем, когда К. опять нечаянно споткнётся и совершит очередную ошибку.

Он поднялся с заскрипевшего табурета и протянул руку за канделябром, чтобы вернуть его на место. Между двух огоньков свечей, он увидел в зеркале свое усталое утомлённое лицо с прядью светлых волос упавшей на лоб, но эта прядь показалась ему в слабом неверном свете свечей чёрной почти как уголь.

«Наверное, подарки Ханса ценятся здесь меньше, чем подачки Кламма?» – с иронией сказал напоследок К., оглядывая подсвечник и аккуратно поворачивая перед его собой, так чтобы с него не слетели свечи, перед тем как вернуть его обратно на табурет; ему не хотелось уходить, не сказав хозяйке, что-нибудь колкое на прощанье.

Он повернулся к кровати, даже не ожидая ответа, просто, чтобы поставить бронзового младенца обратно – и вздрогнул от неожиданности: оказалось, что хозяйка по-прежнему лежит на кровати, но уже высунулась из под одеяла и теперь не спускает с него тяжёлого неподвижного взгляда, застыв при этом словно изваяние. В первую секунду она показалась К. даже неживой, тем более, что измятый чепец на её голове походил на часть савана, как будто она уже лежала в гробу; но затем ему пришла в голову мысль, что вряд ли покойники могут самостоятельно выбраться из под одеяла.

«Вы только поглядите, до чего вы меня довели, – обвиняющим тоном произнесла хозяйка, не отрывая своего обличающего взгляда от К., – а теперь вы ещё пятнаете своими словами мои воспоминания о Кламме?» Он почувствовал себя немного виноватым после этих слов, тем более, что при таком блёклом освещении Гардена действительно выглядела намного хуже, чем в последний раз, когда К. видел её в гостинице, где его тогда попытался допросить секретарь Кламма.

«Прошу прощения, – сказал он, – я думал, что вы не собираетесь больше говорить со мной и ляпнул первое, что мне пришло в голову». «Вы постоянно так делаете, – ответила хозяйка обидчиво, – вы как ребенок, который нисколечко не думает перед тем как что-то сказать. Поставьте подсвечник обратно, всё равно вы ничего не смыслите в подарках, от кого бы они ни были». «Отчего же? – возразил К., – я прекрасно понимаю смысл этого подарка, – и он осторожно поставил бронзового младенца на табурет, – Ханс намекал вам, видимо, таким образом, что он не против обзавестись детьми».

Хозяйка обратила свой сумрачный взгляд в сторону канделябра и её двойной подбородок тяжелым шаром перекатился при повороте головы. «Вы несёте сами не знаете что, – проронила она, – можно подумать я вам не говорила до этого, какой из Ханса хозяин постоялого двора. Да, если бы я сидела с детьми, вместо того чтобы работать, мы бы разорились уже через год и пошли бы как нищие по миру. Не забывайте, что здесь всё держалось… то есть и сейчас держится, – поправилась хозяйка, – исключительно на мне. Да что там! Если я пробуду в этой комнате ещё день, причём, если это случится, то исключительно из-за вас, кстати, – ядовито добавила она, – то дом просто рухнет». «Об этом, то есть, о моей так называемой вине, я слышу от вас сегодня уже не в первый раз, – спокойно возразил на это К., – может, хозяйка вы всё-таки сделаете мне одолжение и расскажете, но желательно обоснованно, чем же я перед вами так виноват, учитывая то, что я уже не живу здесь два или три дня и вообще не имею ни малейшего понятия, что творится сейчас у вас на вашем постоялом дворе».

Гардена тяжело вздохнула. «Сядьте для начала куда-нибудь, – раздражённо сказала она, – а то мельтешите передо мной, сил никаких нет на это смотреть. Видно, вы сегодня собрались допечь меня окончательно». К. молча сел обратно на табурет, взяв предварительно подсвечник в руки, его лицо при этом немного осветилось пламенем свечей и хозяйка неожиданно охнула: «Что с вашим лицом? Неужели, это я в вас попала?»

Она протянула дрожащую руку к шишке на лбу К.: «Умоляю простите, я совершенно этого не хотела».

К. догадался, что хозяйка решила, что это, видно, она приложила свою руку к его голове в буквальном смысле, и что брошенная ею в гневе чашка, разбилась не об стену, а прямиком об его лоб. Значит, что-то человеческое и женское в ней ещё теплится, подумал К., раз она посчитала, что хоть Ханс, как её законный муж, вполне заслуживает наказания чашкой по лбу, но делать подобное с посторонним человеком, всё-таки предосудительно.

«Не переживайте так, – успокоил он хозяйку, осторожно прикоснувшись свободной рукой к больному месту на голове, – это дело не ваших рук. Просто я сегодня неудачно упал в церкви». Он поднялся, и поставив канделябр снова на комод, опять уселся на табурете, потирая колени и искоса поглядывая на хозяйку.

Гардена облегчённо вздохнула, было видно, что увечье полученное К. как-то сразу смягчило её. Она даже попыталась его пожалеть. «Я скажу служанке принести льда, приложить вам к голове, господин землемер, – сказала она, пытаясь подняться с постели, но тут же со стоном снова откинулась на подушки, – нет, я слишком слаба для этого».

К. успокоил её, сказав, что льда уже не требуется, поскольку шишку он получил несколько часов назад. Какое-то время они молчали, лишь еле слышно потрескивали, оплывая свечи.