Когда пять из шести Козлопасов проснулись и разбудили Дон Кихота, они спросили его, собирается ли он всё ещё пойти на знаменитые похороны Гризостома, и если так, они готовы составить ему компанию. Ни о чём другом Дон Кихот даже мечтать не мог, посему он тут же вскочил и приказал Санчо седлать коня и осла, другие тоже в своём проворстве от них не отставали.
Не успели они проехать и четверти мили, как, пересекая тропу, увидели, что к ним приближаются до шести пастухов, одетых в черные дохи и увенчанных венками из кипариса и горького олеандра. Руки всех опирались на тяжкие посохи из остролиста. Недалеко от них неспешно двигались два хорошо одетых дворянина на хороших, холёных конях, чуть дальше – трое пеших ходоков, которые сопровождали этих дворян. Поравнявшись друг с другом, они вежливо поздоровались и, расспросив друг друга, куда они направились, и узнав, что все они направляются к месту захоронения, таким образом, двинулись в путь все вместе.
Один верховой, беседуя я со своим напарником, сказал ему:
– Поправьте меня, господин Вивальдо, если скажу что не так, но мы должно быть не напрасно растратим время, отправившись в путь, чтобы увидеть это знаменитые похороны, которое не могут не быть чем-то иксклюзивным, судя по тому, что эти пастухи рассказывали нам о страданиях покойного пастуха, и о смазливой пастушке, столь легкомысленно погубившей его.
– Мне так тоже кажется, – ответил Вивальдо, – и если даже придётся всвязи с этим задержаться на один день, или два, я готов это сделать, только бы увидеть это незабываемое зрелище!
– Дон Кихот тут спросил, слышали ли они о Марцеле и Гризостоме и если слышали, то что? Ходок же сказал ему, что рано утром они столкнулись с теми пастухами, и что, увидев их в этих печальных прикидах, я спросил их, почему они так вырядились, на что один из них рассказал мне всю эту развесистую клюкву про ухаживания и красоту пастушки по имени Марцела и сумасшедшую любовь к ней многих бродяг, которые втюрились в неё, как оглашенные, и наконец о смерти того самого Гризостома, на похороны которого они теперь выдвигались. Наконец, он рассказал слово в слово всё то же, что Петр давеча также рассказывал Дон Кихоту.
Тут дон Кихот прекратил дозволенные речи, а его собеседник не прекратил, и тот, кто называл себя Вивальдо, снова начал допрашивать Дон Кихота, кто он такой и что послужило поводом к тому, чтобы он так мирно перемещается по стране при полном вооружении, амуниции и опущенном шлеме?
На что дон Кихот ответил ему:
– Избранная мною древнейшая профессия не позволяет мне поступать иным образом! Хорошие манеры, удобства, комфорт и душевный покой были изобретены для изнеженных придворных, но каждодневная, не знающая отдыха работа, постоянное беспокойство и тревога, наконец, само оружие были изобретены и доведены до совершенства только для тех, кого мир называет ходячими рыцарями, среди которых я, хотя и недостойший и наискромнейший среди иных и даже всех, но находящийся в доброй и уважаемой всеми людьми компании!
Едва они услышали это, как все мгновенно слетели с катушек, ибо им всем стало понятно, что перед ними классический сумасшедший, и, ещё порасспросив его, чтобы узнать причины его болезни, анамнез и эпикриз и узнав много больше, чем хотели, увидели, в какой запущенной форме находится его психической заболевание, каким огненным безумием полна его голова, и в конце, чтобы поставить точку в своём расследовании и установлении жанра безумии, Вивальдо стал спрашивать дон Кихота, что он имел в виду, говоря о бродячих джентльменах?
– Не выпадало ли вам великое счастье, милостивый государь, читать и изучать, – возвысил голос дон Кихот, – анналы Английской историографии, где рассматриваются знаменитые лица и персоны из-за стола короля Артура, которого постоянно в наших кастильских романах мы называем королем Аретузом, из которого выстроена вся древняя и протянувшаяся на века традиция во всём царстве Британском, глаголящая о том, что этот царь не умер, но искусством чар и заклинаний был превращён колдунами в ворона, и что снова подходит время ему снова поцарствовать, и скоро он снова станет королём, возьмёт в руки скипетр, наденет на голову корону в те времена, когда он должен снова царствовать, и не потому ли в Англии теперь запрещено истреблять ворон?
Вы знаете, что во времена этого доброго короля и был учрежден тот знаменитый Орден Рыцарей Круглого Стола, где собрались одни избранные герои, рыцари без страха и упрёка, и согласно тамошнему древнему преданию Ланселот, Рыцарь Озера, примерно в то же время воспылал непомерной страстью к королеве Дженевьеве, и их сводней и посредницей во всех их делах была одна придворная дама по имени Квинтанона, откуда и родился тот столь известный романс, который до сих пор распевается в нашей славной Испании:
Ниодинприезжийрыцарь
Не встречал таких восторгов
От своих любимых женщин,
Когда родину увидел!
Далее описываются его любовные шашни и похождения, так нежно, с такой медовой сладостью, что не могут на это не откликнуться любящие и сильные сердца! Ибо с тех пор из рук в руки шёл в гору этот рыцарский орден, ширившийся в своей и распространявшийся во многих других странах и расширяющийся во многих и самых разных частях мира, и в самом средоточии его росла слава и известность знаменитого на весь мир своими подвигами храброго Амадиса Галльского со всеми его детьми и внуками вплоть до пятого поколения, тут и храбрый Феликсмарт из Хиркании и неоцененный никем по достоинству Тирант Белый, и тот, ктио был у всех на виду и кому все поклонялись – непобедимый и храбрый рыцарь Дон Белиянис Греческий, который, казалось, ещё несколько минут назад сиял в ореоле своей немеркнущей всемирной славы на наших глазах и которого можно было коснуться рукой, как к живому человеку. Итак, господа, я должен доложить вам, что такое на самом деле есть странствующий рыцарь, и тот орден, о котором я только что вам поведал! Не сомневайтесь, я тоже всецело принадлежу к этому ордену! Будьте уверены, что я дал те же обеты, какие произносили все рыцари этого ордена, при их вступлении в него! Это святые обеты нашего рыцарства, в которых я уже обмолвился, как я еще раз сказал, я, хотя и многогрешник, я всё-таки избрал профессию блуждающего рыцаря, и то, о чём говорили все рыцари, я исповедовал, и поэтому я всегда буду среди этих одиноких и бездомных героев, ищущих приключений, с осознанным намерением испытать мою руку и сердце, испытать моё мужество самой опасной работой, какая есть в этом мире, в надежде, что удача ждёт меня, и во мне нуждаются все слабыё и поверженные.
По диким речам дон Кихота и его потешной мимике ходоки только что поняли, что Дон Кихот – человек, полностью лишенный рассудка и им владеет тот род безумия, который повелевал многими, и которым можно только подивиться, не надеясь уже на его излечение в будущем. По заверениям пастухов до места, где должно было быть погребение несчастного Хризостома, было рукой подать. И Вивальдо, который был очень сдержанным и одновременно жизнерадостным человеком, не испытывая ни малейшего сожаления по поводу того, что им не хватало возможности побыстрее добраться до место погребения, по пути принялся между другими разговорами подзуживать дон Кихота, чтобы дать ему возможность получше раскрыться в своих глупостях, дабы над всем этим можно было хорошо потешиться, всвязи с чем он сказал ему:
– О, остановите меня, господин блукающий рыцарь, если я буду превратно утверждать, что ваша милость исповедовала одну из самых редких профессий на земле, профессию с самыми суровыми обетами и мне кажется, что даже у монахов-карфагенян обеты были помягче, чем ваши!
– Пусть они будут столь же суровы, – ответил дон Кихот, – но так устроен этот мир, что я сомневаюсь, что от них может быть хоть какая-то польза, я ручаюсь вам, что это так, потому что, говоря по правде, солдат, доблестно исполняющий приказы ничуть не хуже того военачальника, который испражняется приказами. Я имею в виду, что монахи, со всем миром и спокойствием призывающие небо обрушить благо на землю, но только мы, солдаты и рыцари приводим в исполнение то, что они просят в своих молитвах, защищая благо мужеством наших рук и острых мечей, не в тиши кабинетов, а в поле, под открытым небом, подставляя себя безжалостному солнцу и зимней стуже зимой. Итак, мы служители Бога на земле, мы руки Господа, которыми на Земле вершится его справедливость. И так как дела войны и дела, связанные с ней, невозможны без крови, добываются в поте лица своего, являются результатом нечеловеческих усилий, следовательно те, кто исповедует эту философию, несомненно, делают большую работу, чем те, кто в спокойном мире и покое молятся Богу в пользу тех, кто мало на что способен. Я не буду никого убеждать, и сам не думаю, что бродячий рыцарь столь же потребен, как религиозный схимник, я просто хочу сказать, что я страдаю, как рыцарь, безусловно, больше, чем он, моя жизнь труднее и беднее, и чаще нахожусь в голоде, жажде, несчастье, ранении, усыпан насекомыми, я без всяких сомнений терплю больше мучений, чем любой схимник, ибо никто не будет спорить, сколько бедствий и недоразумений выпадает на долю бродячего рыцаря в его жизни, и если некоторые из них стали императорами из-за их мужества и верности их рук, вере, которая чего им только ни стоила, кроме их крови и пота, и что не имей те, кто поднялся в такой высокой степени, надёжного покровительства и помощи мудрых волшебников, готовых помочь им, то им скоро пришлось бы разочароваться в своих желаниях и обмануться в своих надеждах.
– Вот что я думаю, – повторил ходок, – но одно свойство, среди многих других, мне кажется очень скверным для Бродячих рыцарей, и оно состоит в том, что, когда они оказываются в объятьях великой и опасной авантюры, чреватой явной опасностью для жизни, они никогда в этот мгновения не вспоминают о том, чтобы предаться Богу, как каждый христианин обязан сделать в подобных обстоятельствах и препоручают себя своим дамам, с таким же успехом и преданностью, как если бы они были их Богом! Мне кажется, это попахивает язычеством.
– Сэр, – ответил дон Кихот, – в этом нет ничего удивительного, в ином случае бродячий рыцарь покрыл бы себя позором, если бы странствующий Рыцарь поступал по-другому, вопреки законам, которыми должны руководствоваться странствующие рыцари, он бы бросил тень на весь орден, и прежде чем бродячий рыцарь решится захватить добычу или вырвать оружие у своего врага, он должен обратить к свой неизреченной даме любящий взор, и попросить её дать ему благословение, укрепить его дух и призвать к выдержке и стойкости во время грядущих испытаний. И даже если никто не слышит его, он обязан сказать несколько слов почти беззвучно, препоручая себя под её покровительство, и у нас есть бесчисленные примеры этого в рыцарских романах. И не следует это понимать превратно, что они при этом не должны доверяться Богу, на это занятие всегда найдётся время и место во время смертельной битвы.
О проекте
О подписке