Глава двадцать вторая

Тепло семейного очага и отличие кашгарской лапши от лапши илийской

Небольшая размолвка в первую ночь и сон о Дачжае

В этот же вечер Шерингуль раз за разом подходила к порогу, ожидая возвращения Абдуллы.

В первый день после свадьбы у них был «отпуск». После обеда Абдулла поехал на взятой напрокат повозке – сказал, что в село на склад зерна, привезти стержней от кукурузных початков на зиму, для растопки. Говорил, что через часок вернется; но вот уже и обед давно прошел, стемнело, холодает – перед воротами во двор вода, оставшаяся в канавке для полива огорода, уже покрылась тонкой корочкой льда, – а его и тени не видать.

Шерингуль сидит в их новом доме, ждет и уже беспокоится; и сладко от этого ожидания. Небольшой домик, только что покрашенный, бледно-голубые стены; в нем стоит особый аромат: смешались запахи от известковой побелки, сандалового мыла, краски на новой хлопчатобумажной ткани в цветочек, запах жарившейся с громким шипением в кипящем масле баранины, разрезанной головки лука, острого перца и капусты – и еще примешался дымок от керосиновой лампы – тот неповторимый букет, который можно назвать ароматом счастливой семейной жизни.

Навести порядок в доме вообще-то помогла Дильнара; все уже и так чисто и свежо, красиво, опрятно. Но Шерингуль сегодня весь день снова и снова примеряла, пробовала, переставляла. То встанет на табуретку и полезет под потолок, чтобы перевесить картинку; спрыгнет, посмотрит – и вернет почти на то же самое место. То возьмется за прекрасно установленную, сверкающую так, что смотреться в нее можно, недавно купленную чугунную печку – и отсоединит дымоход, а потом снова приставит. Она бесконечно подметала пол, протирала стол, заново чистила котлы и плошки, чтобы все сияло и блестело. Она была словно вечно недовольный собой и в то же время опьяненный собой художник, для которого вечные поправки превратились из метода в цель; она была в радостном возбуждении – и в то же время у нее кружилась голова и рябило в глазах.

Сидит и любуется, выискивает во всем недостатки. Всего этого прежде даже в мечтах и во сне не видела она так четко, а сегодня все так радует сердце и душу, что и представить было невозможно. Неужели на самом деле она и Абдулла устроили себе такую вечную, как небо, и прочную, как земля, – чтобы вместе навсегда и никогда не расставаться – счастливую жизнь? Неужели у нее есть теперь собственный уютный и теплый дом? Неужели судьба, так часто от нее отворачивавшаяся, теперь вдруг стала щедрой и ласковой? Может же быть такое?

Может. Сейчас вернется Абдулла. Он привезет ей не только кочерыжки от кукурузных початков – он привезет ей весь мир. Он для Шерингуль – все: это пульс жизни, новые мысли, необъятные знания, доброта, чистота, достоинство – все, что она слышит и видит. Она хочет час за часом слушать, как он говорит, смотреть, что он делает; он как непрестанно бурлящий чистый родник, всегда готовый утолить ее душевную жажду… Но только почему же его все еще нет?

Шерингуль запланировала на обед лапшу. Два часа назад она замесила тесто, размяла его, выложила на поднос, полила сверху рапсовым маслом, накрыла теплым полотенцем.

Она обжарила овощи к лапше, добавила бульон, поставила на стол в маленьком эмалированном горшочке с зеленой крышкой. Час назад поставила кастрюлю, вода закипела, выкипела; еще добавила воды. Огонь ослаб, добавила еще угля. А он еще не вернулся.

Услышала звук – скрип тележки, постукивание копыт ослика… Она уже столько раз выбегала смотреть, а в этот момент от счастья даже подняться не смогла.

Шерингуль помогла Абдулле разгрузить тележку, вместе вошли в дом – и тогда только увидела, что у Абдуллы все лицо в пыли и в поту, а новехонькая одежда запачкана.

– Что это вы?.. – спросила Шерингуль. Она не спросила, почему так поздно – от радости не могла выговорить эти слова с оттенком упрека и недовольства; и она по-прежнему говорила ему «вы».

– Вы не можете представить! Так здорово! У всех такой энтузиазм – брат Ильхам очень долго нам рассказывал. Шерингуль, мы завтра же выходим на работу, непременно! – Абдулла говорил радостно, сбивчиво.

Шерингуль ласково кивала – наверное, ей и в голову не пришло, что можно отдохнуть еще пару дней.

– Так вы весь день слушали, что рассказывал брат Ильхам? – она говорила, а сама смотрела на покрытый извилистыми линиями узоров большой медный кувшин с водой для рук и для умывания. Долила в него холодной и горячей воды, тыльной стороной ладони проверила температуру – и приготовилась поливать Абдулле.

Абдулла, похоже, не привык еще к такому обслуживанию. Он протянул руку – принять кувшин; Шерингуль не дала. Тогда он, неуклюже подставив пригоршни, набрал воды и стал плескать себе в лицо, смешно пофыркивая, выковыривать грязь и пыль из ушей. Он вымыл руки и шею с мылом, которым обычно пренебрегал. Потом принял белое новое полотенце с двумя яркими пионами, энергично, старательно вытер капельки воды с лица и шеи, так что кожа раскраснелась. Вытирая лицо, он говорил:

– Я помогал Иминцзяну пересыпать зерно – брат Ильхам сказал, что надо немного навести порядок; он сказал, что в следующем месяце приедет рабочая группа проводить в коммуне воспитательную работу. На селе все работают – как же я мог просто нагрузить себе кукурузных кочерыжек и сразу уехать? Люди там в дыму и пыли, все в поту – а я чистенький, в аккуратной одежде, не работаю, как помещичий сынок какой-нибудь – ну совсем неловко… – Абдулла рассмеялся – у него слегка обнажились десны и вид стал совсем наивный и простой. – А потом пришла сестра Ульхан – получать зерно на еду; ну откуда у этой несчастной женщины силы тащить на спине мешок зерна? Я ей сказал взять сразу на несколько месяцев и отвез ей на тележке, за один раз. Она так уговаривала остаться на чай, но я отказался. По дороге встретил Турсун-бейвей с ее девчонками – они как раз привезли овечий навоз со старой овчарни у реки – помог им разгрузить телегу; смотрю: навоз еще перегнил не полностью – разбросал на кучи, накрыл землей… А потом даже не помню, что делал, вот до самого этого времени…

– И еще завтра говорят выходить на работу? может, хватит? Вы ведь уже выходили сегодня! – посмеивалась Шерингуль.

– Это не в счет, – Абдулла слегка поджал губы, выпятил подбородок. – Но, однако, прости – заставил тебя долго ждать.

– Нет, я совсем не ждала, – невольно соврала Шерингуль и, указывая на стол, добавила: – Вы пришли как раз вовремя.

Шерингуль принялась готовить. Она делала лапшу по-кашгарски, не так, как делают илийцы, с большим количеством маленьких заготовок из теста – она сделала несколько больших, раскатала их и уложила спиралью, так, чтобы образовались крученые пирамидки. Времени прошло довольно много, и тесто стало совсем мягким. Она подняла заготовку за один конец, без малейших усилий растянула лапшу, быстро-быстро завертела ее, накручивая на запястье бесконечными кольцами, потом одним движением скинула – бах! хлоп об стол! – откинула в сторону – быстро и ловко наполнила всю кастрюлю.

– Очень хорошо! – восхитился Абдулла, неотрывно смотревший на то, как работает Шерингуль.

Шерингуль покраснела:

– Садитесь, пожалуйста, отдохните. Когда будет готово, я подам. Что вам здесь стоять?

– Может быть, я помогу чем-нибудь? – Абдулла взял палочки и стал помешивать варящуюся лапшу.

– Нет-нет-нет, – Шерингуль поспешила отобрать у него палочки.

Абдулла, лишенный дела и погрустневший, пристыженно сел возле стола.

Очень скоро все было готово. Шерингуль поставила перед Абдуллой большую миску, наполненную с горкой, выбрала лучшие кусочки мяса, добавила много овощей, усадила Абдуллу как полагается – во главе стола; а себе оставила маленькую мисочку и немного капусты, примостилась сбоку от Абдуллы на углу.

– Почему ты себе положила так мало? – запротестовал Абдулла.

– Вы ешьте, ешьте. Лапши еще много. Теперь вам хватит! Помните? В прошлом году летом вам не хватило похлебки… Даже луковицу вернули на кухню…

– Луковицу? Может быть… У меня память слабая… – Абдулла поскреб щеку и с воодушевлением принялся за еду. Он ел и говорил: – Э, Шерингуль, ты сегодня не была на селе, ай! – не слышала, как хорошо брат Ильхам всем рассказывал! Он рассказывал, как был в уезде на слете передовиков, как нас хвалили; в уезде нас решили поощрить – дали нам новую модель шагающего плуга. Однако чем дальше идет учеба, тем больше чувствуется, насколько мы все же отстали! Строго говоря – никакие мы не передовики. Он сказал, что в уезде провели учебу – изучали опыт Дачжая. Ты знаешь, где это – Дачжай? Не читала газеты, не слышала по радио? У всех же стоят динамики!

– Дачжай в провинции Шаньси – ну, Шаньси, откуда родом Лю Хулань. Не Шэньси, где Яньань…

– Ну ты смотри! Как сказала! – полный точный ответ; ты прямо как по учебнику географии отвечаешь. Я давно знал, что моя Шерингуль не какая-то сопливая девчонка, что она идейная, знающая…

Шерингуль ладонью прикрыла лицо – обрадовалась и засмущалась.

– Брат Ильхам говорит, что мы, илийцы, с детства любим хвастать: такие-растакие наши илийские яблоки, масло, мед – и еще наши илийские белые тополя и бездымный уголь, и еще наш синьцзянский самый лучший воздух. Все так, у нас природные условия и правда хорошие, но тогда почему этой весной на партконференции автономного округа, когда обсуждали передовиков в сельском хозяйстве, почти все передовики оказались из Южного Синьцзяна, который граничит с пустыней Такламакан? Почему эти ребята в Дачжае смогли на обрывистых горных склонах сделать ровные террасы и собирают с одного му больше, чем на Хуанхэ, а мы до сих пор не убрали с полей несколько маленьких островков солончака; почему мы все еще делаем так мало? Почему? Почему? Ты задумывалась?

– Я? О чем думаю? – Шерингуль не поняла вопроса Абдурахмана. Вот именно сейчас этот вопрос был неожиданным и даже немного смешным.

– Я тоже не думал. А брат Ильхам думал, – растерянность Шерингуль не повлияла на настроение Абдуллы, он продолжал говорить о том, что ему давно надоели самодовольные рассуждения илийцев о яблоках и тополях: уже пятнадцать лет как пришло Освобождение, у нас-де должны быть новые достижения, под стать новой великой социалистической эпохе. Нужны смелость и воля, надо преодолеть самолюбование и кичливость, закоснелый консерватизм, преодолеть ограниченность и поверхностность во взглядах, идущие от мелкоземельного уклада. Надо учиться у Дачжая…

Абдулла с большим воодушевлением стал рассказывать о Дачжае. Он говорил горячо, искренне, торопливо и сбивчиво, в глазах сверкали искры, уголки рта напрягались, выказывая решимость и силу. Поначалу Шерингуль беспокоилась, что из-за своих речей он не сможет спокойно, нормально, с удовольствием поесть, пока все горячее, и то и дело перебивала его, напоминая, что ему надо бы сосредоточиться на еде, но потом она сама заразилась его радостью – так восторженно говорил Абдулла, с такой верой открывал ей душу.