– Ночью ездил к вам в большую бригаду, там дежурные дружинники сказали. Я только что говорил с начальником Айшаньской коммуны. Мы предлагаем вот что: тебе надо войти в ячейку большой бригады, помочь в работе коммуны и производственных бригад. Сейчас надо направить внимание на борьбу с подрывной деятельностью. Сходи к товарищу Талифу у него там есть что порассказать. Ну, что сам думаешь? И ты, товарищ Кутлукжан, какого мнения?

– Ну хорошо, хорошо. – Кутлукжан встал и собрался прощаться.

– Еще один вопрос есть – члены коммуны недовольны: говорят, вы какой-то комендантский час установили? – спросил Чжао Чжихэн.

– Тут вот какое дело: когда пшеница пропала, мы потребовали от членов коммуны вечером после девяти часов не выходить со дворов – чтобы такого больше не повторялось. С сознательностью ведь ситуация сложная…

– Разве это правильно? – Чжао Чжихэн посерьезнел, но тон его голоса был по-прежнему ровным. – Не поставив в известность начальство, не согласовав с органами безопасности – так вот взяли и объявили комендантский час? А какой резонанс будет? Вы на ячейке обсудите, отмените это решение и объясните массам.

– Но… да, хорошо. Все сделаем, как советует коммуна.

– Заходи ко мне в обед, чаю попьем, побеседуем, – пригласил Кутлукжан Ильхама, выходя из кабинета Чжао Чжихэна.

– Хорошо, – ответил тот, приложив руки к груди в знак благодарности.

Очень худой, с глубоко посаженными глазами и острым, пронзительным взглядом, спецуполномоченный по общественной безопасности в коммуне Талиф разговаривал по телефону. Звонили издалека, из большой скотоводческой бригады; от коммуны туда верхом добираться дня два, не меньше. В районе Или вперемешку живут разные народы; а потому многие – особенно кадровые работники – знают несколько языков. Когда Ильхам вошел в кабинет, Талиф как раз разговаривал по-казахски с руководящим работником большой скотоводческой бригады: «Что? Забивать скот? Нельзя… Проведите разъяснительную работу, ударьте по негодяям, повышайте бдительность… Что? Зачем люди из ассоциации эмигрантов СССР приехали в горы? выдавать удостоверения эмигранта кобылам и племенным быкам? Пусть катятся прочь оттуда! Скажи им – правительство нашей страны строжайше указало: самовольно раздувать ассоциацию и раздавать направо-налево удостоверения незаконно, это нарушение международных норм. Тех, кому уже выданы удостоверения, мы проверим до одного, а те, у кого на руках удостоверения, не прошедшие проверку и неподтвержденные, лишатся статуса эмигранта. Если они не прекратят эту противозаконную практику, мы примем необходимые меры для защиты суверенитета нашей страны и обеспечения спокойствия населения… Да, я и Чжао уже едем».

Талиф, почесывая лысеющую макушку, стал вводить Ильхама в курс дела о контрреволюционных хищениях в Седьмой производственной бригаде.

Вечером тридцатого апреля поднялся на редкость сильный ветер, до семи баллов. Летел песок, ветер катил камни. Днем было темно, как в сумерки. К ночи ветер усилился. В тот вечер дежурил Абдулла; около двух часов ночи (часов у них нет, поэтому время указано приблизительно) к нему прибежал крайне взволнованный Нияз и сообщил, что примерно в полукилометре или чуть больше, недалеко от дома Асима, из главного канала уходит вода – прорвало насыпь. Абдулла вслед за Ниязом побежал туда и видел, как Кутлукжан в одиночку борется с грязевым потоком. Кутлукжан крикнул, чтобы Абдулла бежал на ток, где в прошлом году молотили зерно, и притащил соломы заткнуть дыру. Абдулла побежал. Когда вернулся, вода шла еще больше, и они втроем, работая изо всех сил, только где-то через час заделали дыру. К этому времени ветер постепенно стих, до смерти уставший Абдулла вернулся в село, к амбару, где хранилось зерно. О небо! – двери настежь, замка нет. Он сразу внутрь, видит: пропало много пшеницы и мешков. Проверка потом показала, что исчезло больше двух тысяч четырехсот килограммов пшеницы и тридцать пять мешков. Абдулла бросился звать людей. Выбежав от склада на грунтовую дорогу, ведущую в сторону города Инина, Абдулла наткнулся на Леньку: тот лежал на земле без сознания, с разбитой головой. В селе Абдулла поднял на ноги почти всех членов коммуны, кто был в селе, оставил сына Асима, комсомольца Иминцзяна, охранять место происшествия, а сам верхом на лошади помчался в производственную бригаду и в большую бригаду, и сразу же доложил в коммуну. Талиф, Кутлукжан, Лисиди, Муса, Жаим, Асим один за другим прибыли на место. Ленька уже пришел в себя и рассказал, что в середине ночи услышал какой-то шум – дом Леньки стоит ближе всех к амбару – накинул одежду на плечи и вышел посмотреть, что там такое; в темноте разглядел у ворот склада повозку на резиновых шинах и две или три темные тени, таскавшие к ней мешки; подошел поближе – но получил сзади удар по голове, упал и потерял сознание.

Талиф и его люди осмотрели место происшествия, но не обнаружили следов взлома. Рядом с кучей зерна стояли два зажженных переносных фонаря, их не успели погасить. Судя по следу колес, повозка умчалась по грунтовой дороге вдоль берега реки Или в сторону Инина. Талиф немедленно позвонил в большую бригаду «Новая жизнь», которую повозка никак не могла миновать по этой дороге, и выяснил, что местные дружинники около четырех часов утра видели повозку с сухой люцерной. Сена в повозке было немного, но лошадь тащила ее с трудом. Дружинники спросили, кто едет, и человек, управлявший повозкой, достал сопроводительное письмо, в котором значилось, что это кормовая трава, которую Патриотическая большая бригада продает транспортному кооперативу «Красный май» города Инин; на письме стояла печать большой бригады и подпись Лисиди. А на вопрос о том, почему сено везут ночью, возница отвечал, что собирались везти вечером, но из-за сильного ветра задержались. Дружинники не стали расспрашивать дальше и повозку пропустили. Позже, припоминая подробности, они сказали, что эта повозка на резиновых шинах была похожа на ту, на которой обычно ездит Тайвайку.

Пока Талиф разговаривал по телефону с большой бригадой «Новая жизнь», Лисиди и другие пришли домой к Исмадину – кладовщику, но дома были только Ульхан и ребенок. По словам Ульхан, примерно после десяти вечера Исмадина, который уже лег спать, куда-то вызвали, он ушел и не возвращался. Кто вызвал? Ульхан говорит, что не видела человека и не расслышала толком его голоса. Ульхан выглядела испуганной, на вопросы отвечала в основном коротко: «не знаю», «не помню», «не видела», «не расслышала». Да к тому же постоянно плакала.

На следующий день Талиф официально допрашивал Ульхан в коммуне. И все равно без результата.

Принято к сведению, что: 1) дом Леньки ближе других стоит к амбару, он же оказался единственным, кто был на месте происшествия; 2) отец Леньки, Марков, все время держался обособленно, холодно, совершенно не принимал участия в делах коммуны и в общественно-политической жизни, он уже уехал в Советский Союз; Мулатов из Общества советских эмигрантов, кстати, бывал в их доме; 3) еще важнее то, что, по сообщению ячейки большой бригады, у Леньки в яме под полом дома спрятано значительное количество пшеницы.

Уездное управление общественной безопасности задержало Леньку, его много раз допрашивали. Ленька категорически отрицал какую-либо причастность к событиям вечера тридцатого числа. Еще Ленька повторно заявил, что выбрал китайское гражданство, не собирается вслед за отцом возвращаться в СССР, желает выполнять все обязанности гражданина Китая и требует защиты своих гражданских прав. Что же касается спрятанной в его доме пшеницы (обыск проводили органы безопасности, нашли в подполье пшеницу, больше четырехсот килограммов), то Ленька сказал, что это осталось от отца: что-то куплено на черном рынке, что-то уворовано, пока отец заведовал мельницей, и еще кое-что получилось собрать с полей после уборки летнего урожая. Ленька в управлении безопасности уезда сделал еще одно заявление – дескать, готов подтвердить, что повозка, стоявшая той ночью у входа на склад, – действительно та самая повозка «на резиновом ходу», принадлежащая производственной бригаде, на которой обычно ездит Тайвайку. На основании всего вышеизложенного уездное управление общественной безопасности решило, что для определения Леньки как соучастника хищения улик недостаточно, и, продержав его под следствием пять дней, объявило невиновным и отпустило.

Теперь сильное подозрение пало на Тайвайку, в особенности потому, что по показаниям учетчика и конюшего Седьмой производственной бригады как раз тридцатого апреля вечером Тайвайку не пригонял повозку, а сказал, что переночует на постоялом дворе в Инине. Особенно странным было, что именно на тридцатое не было выписано на Тайвайку никакой транспортной накладной – продовольственная компания сама вывозила груз. Что касается уплаты денег производственной бригаде за прогон повозки не по делу: судя по корешку чека, оплачено было на один день больше, но о происхождении денег за этот день пояснения Тайвайку были самые что ни на есть смутные.

Талиф как раз собирался съездить в продовольственную компанию и на месте свериться с документацией, чтобы после этого официально допросить Тайвайку.

Увидев сомнение на лице Ильхама, Талиф сказал.

– Конечно, Тайвайку мы все знаем – его происхождение, историю, личные качества, – однако у него плоховато с политическим сознанием, его легко обмануть; к тому же он любит выпить и связывается с кем попало. В последнее время он много ездил, наслушался всяких сплетен. Ячейка большой бригады докладывает, что состояние у него не такое, как обычно. Так что подозрений снимать с него нельзя. Что же касается Мулатова, то очевидно, что он связан с этим делом; да только Мулатов уехал и пропал. О ситуации уже доложено наверх.

– Итак, – сказал наконец Талиф, – во всем этом деле до сих пор нет ни одной зацепки. Одна надежда – через Тайвайку и повозку выйти на людей, которые ездили на ней и грузили ворованной пшеницей. Надо обратить внимание: это дело может быть не просто грабежом, а частью вражеского плана, подрывной деятельностью против нас при участии классового врага и предателей Родины внутри страны. Тот негодяй, кто все это затеял, похоже, прибыл из Инина или какого другого места, но они потому были такие смелые и так все складно у них получилось, что кто-то из наших местных жуликов им помогал. Исмадин, похоже, один из них: только у него были ключи от склада; но в одиночку Исмадин такое дело не провернул бы, так что есть еще участники этой бандитской шайки – и все это надо выяснить.

– А как получилось, что вода из канала прорвалась? Вы выяснили? – спросил Ильхам.

– Я спрашивал. Секретарь Кутлукжан рассказал, что этот участок канала построили в пятьдесят восьмом как продолжение основного, уровень воды здесь выше уровня земли. Он в свое время не поддерживал такое строительство, так как это слишком опасно. Если нужны детали – расспроси его, он в то время был здесь. Ну и Абдулла тоже. Он, кстати, во время дежурства самовольно оставил пост, а это нарушение должностных обязанностей. Впрочем, у нас на селе прорыв дамбы страшнее пожара; он самоотверженно боролся с наводнением, так что же его за это – в преступники? У парня и без того тяжело на душе – ты сам не хуже моего понимаешь. Председатель Мао говорит, что общественная безопасность должна придерживаться линии народных масс, профессионалы должны вести работу по раскрытию дел вместе с народом. Надеюсь, у нас так и получится. Сейчас дел много, а сил не хватает, к сожалению. Полдня нужно только чтобы в горы добраться; а в горной местности работать надо особенно тщательно, там ведь на производстве тоже живые люди, и любая ошибка, оплошность могут иметь самые серьезные необратимые последствия.

– Я еще хотел спросить: вы в курсе ситуации с Малихан?

– В марте, говорят, она стала немного задирать хвост. А со второй половины апреля вроде бы болеет – постоянно лежит, не встает с постели.

– Понятно. – Ильхам встал. – Если что-то еще потребуется – снова навещу вас.