Тогда, в Праздничном парке, мы провели чудесный день вдвоем. Я соврала – сказала маме, что еду туда с Хеленой и ее родителями. Я знала, что проверять мама не станет. Семья Хелены была почти такой же богатой, как мы, а по маминым представлениям это означало, что я точно не вру. То есть зачем мне врать, что я поеду куда-то на весь день с одной из самых богатых и при этом самых скучных девиц в моем классе? Да что там в моем классе – скорее уж во всем Северном полушарии.
Семья Хелены была «из нашего круга», как обожала говорить мама. Я могла торчать у нее сколько заблагорассудится.
В общем, я соврала. И вместо Хелены встретилась на станции с Каллумом.
В парке было восхитительно. День прошел просто волшебно.
Не считая поезда.
Я не был уверен, что Сеффи придет. Правда, я никогда не был в этом уверен, а она всегда приходила. И каждый раз, когда она приходила, я твердил себе: «Вот видишь? Зря ты ей не веришь!» И сам себе отвечал: «В следующий раз. В следующий раз поверю».
Но наступал следующий раз – и я опять мучился мыслью, что именно сейчас Сеффи и не сможет прийти. Это было несправедливо по отношению к Сеффи, но каждый раз я думал, что вот и настал день, когда она подведет меня.
– Хватит ворон считать. – Голос Сеффи зазвенел в моих ушах в тот самый миг, когда ее костлявый острый палец ткнул меня прямо в почку, и я подскочил.
– Ну тебя, Сеффи. Я же просил так не делать.
– Да тебе же нравится! – Сеффи забежала вперед, сияя от уха до уха.
– Вообще-то нет.
– Ясненько-понятненько, не с той ноги встал.
Я перевел дух и улыбнулся. Ведь я не сам огрызнулся, меня заставили сомнения. А она пришла. Она здесь.
Наверное, настанет день, когда Каллум забудется и я увижу, что он мне рад.
Просто я не собираюсь молча дожидаться, только и всего.
– Держи билет.
Я вручила его Каллуму. Пришлось совершить набег на банковский счет, чтобы купить два билета в первый класс. Можно было бы попросить денег у мамы или у Сары, но они стали бы расспрашивать зачем. Нет, так гораздо лучше. От этого сегодняшний день становился особенно «нашим» – ведь это были мои деньги, а не мамины или чьи-то еще. Я просияла.
– Это будет расчудесный день.
Я прямо чувствовала.
Та поездка была сущий ад, вот что это было такое. Лично мне она испортила впечатление от всего остального дня.
Мы ехали в Праздничный парк. Осталось всего три остановки, когда они вошли. Полиция, проверка документов. Их было двое, и на лицах намертво застыла скука.
– Удостоверения личности, пожалуйста. Удостоверения личности, пожалуйста.
Сеффи удивилась. Я нет. Когда полицейские добрались до вагона первого класса, мы достали удостоверения. Я наблюдал, как бегло полицейские просматривают карточки всех Крестов в вагоне. Я был единственным нулем. Неужели они задержатся и станут меня допрашивать?
Ха! Еще бы, своего они не упустят.
Прямо передо мной остановился полицейский – поджарый, со щегольскими тонюсенькими усиками. Посмотрел на меня, молча взял удостоверение личности.
– Имя-фамилия? – рявкнул он.
«Что происходит? Ты читать разучился?!»
– Каллум Макгрегор.
– Возраст?
– Пятнадцать.
«Цифры тоже подзабыл, да? Бедняжечка».
– Куда едешь?
– В Праздничный парк.
– Зачем?
«На педикюр».
– На пикник.
– Где живешь?
«На Луне».
– В Медоувью.
Идиллическое название нашего района совсем не соответствовало действительности. Лучше бы подошло что-то типа «Помойка»[1].
Полицейский внимательно посмотрел на удостоверение, потом на меня, потом снова на удостоверение. Там стоял мой отпечаток большого пальца. Неужели полицейский сейчас вытащит лупу и попросит показать правую руку, чтобы сравнить отпечаток на удостоверении с оригиналом? Я бы не удивился.
– Далековато ты от дома, парень.
Я прикусил нижнюю губу: сейчас лучше промолчать, а то ляпну не то, чего доброго. Оба офицера встали передо мной. Между их ногами и моими коленками было и скрепку не всунуть. Я вздохнул.
«Дамы и господа, для вашего пущего удовольствия – очередной показ спектакля „Парень, ты нуль, и мы не дадим тебе забыть об этом, пустышка“».
– Билет покажи.
Я дал ему билет.
– Откуда у тебя деньги на такой билет?
Я посмотрел на них снизу вверх, но ничего не сказал. А что тут скажешь? Они уже учуяли кровь, не оставили мне шансов, что бы я ни говорил, что бы ни делал. К чему тогда трудиться?
– Я задал вопрос, – напомнил Усатый.
Будто я забыл.
– Ты сам купил этот билет? – спросил помощник Усатого.
Что ответить – правду или полуправду? О чем только думает Сеффи? Я ее не видел. Эти два придурка заслонили ее. Если бы я видел ее лицо…
– Я задал тебе вопрос, парень. Ты сам купил этот билет?
– Нет, не сам, – ответил я.
– Пройдем с нами.
Решили надрать мне задницу. Решили отыграться на моей пятой точке. Решили пнуть меня пониже спины и высадить из поезда.
«Да как он смеет, этот нуль, рассиживать в первом классе? Возмутительно. Скандально. Отвратительно! Сейчас же продезинфицируйте сиденье».
– Офицер, он со мной. Это я купила билеты. – Сеффи встала. – Что-то не в порядке?
– А вы кто такая?
– Персефона Хэдли. Мой отец – министр внутренних дел Камаль Хэдли. Каллум – мой друг, – отчеканила Сеффи.
– Друг?
– Да, друг. – В голосе Сеффи прозвучали стальные нотки, каких я прежде не слышал. По крайней мере, от нее.
– Ясно, – сказал Усатый.
– Могу дать вам личный телефон отца. Не сомневаюсь, он мгновенно все уладит. Или поговорите с его личным секретарем Юноной Айелетт.
Осторожно, Сеффи. Не надо сыпать именами – как бы мне на них не навернуться.
– Что-то не так, офицер? – переспросила Сеффи.
Чем это пахнет? Мне померещилось или в воздухе повис отчетливый аромат угрозы? И не я один его почуял. Усатый вернул мне удостоверение.
– Хотите, тоже покажу документы? – Сеффи протянула ему свою карточку.
– В этом нет необходимости, мисс Хэдли. – Усатый только что не отвесил ей поклон.
– Посмотрите, я не возражаю! – Сеффи сунула карточку прямо ему под нос.
– В этом нет необходимости, – повторил Усатый, уставившись на Сеффи в упор. На ее удостоверение он даже не взглянул.
Сеффи села обратно.
– Что ж, если вы так уверены… – И отвернулась к окну, показав, что Усатый больше здесь не нужен.
Ее мать могла бы ей гордиться. Усатый свирепо покосился на меня, будто это я был во всем виноват. Его публично унизили, причем унизила, в сущности, девчонка, и он искал, на ком бы сорвать злость. Сеффи оказалась вне досягаемости, и я теперь тоже. Усатого так и подмывало напомнить, кто тут главный, но он не мог. По крайней мере, с нами этот номер уже не пройдет. Усатый с коллегой двинулись дальше по вагону. Сеффи повернулась ко мне и подмигнула.
– Ты как? – спросила она.
– Нормально, – соврал я. – Вот веселье.
– Да нет, не то чтобы веселье. – Сеффи снова посмотрела на пробегавший за окном пейзаж. – Но я не допущу, чтобы кто-нибудь испортил мне день, даже полиция. Праздничный парк, мы к тебе!
Я тоже стал смотреть в окно. Лишь бы не глядеть на Сеффи. Надо прийти в себя. Я не хотел винить ее за то, как обращается полиция и со мной, и со всеми моими знакомыми нулями. Не хотел призывать ее к ответственности за то, как следят за мной охранники в торговых центрах. И за то, что я перестал ходить в книжные и игрушечные магазины и магазины подарков, когда понял, что все глаза уставлены на меня, куда бы я ни пошел. Ведь стараниями Крестов всем известно, что мы, нули, никогда не платим, если можно исхитриться украсть. Я не хотел обижаться на Сеффи за то, что все считают, будто ей учиться важнее, чем мне, и это как бы само собой разумеется. Не хотел ненавидеть ее просто потому, что она Крест и мы с ней разные. Поэтому я и глядел в окно, заглатывая вставший в горле ком отвращения все глубже и глубже. Глубже и глубже. Как обычно.
Мне расхотелось смотреть на Сеффи. Потом посмотрю. Не сейчас.
– Ты думаешь о тех полицейских в поезде, да? – спросила я.
Каллум даже не попытался это скрыть. Да и зачем скрывать? Будь я на его месте, они бы взбесили меня не меньше.
«Взбесили… Скажешь тоже, Сеффи. Они тебя не просто взбесили. А ведь прицепились даже не к тебе».
– Зачем ты напомнил мне про нашу поездку в Праздничный парк? – спросила я.
Каллум пожал плечами, потом улыбнулся.
– Потому что это был хороший день. День, когда мы были только вдвоем и нас никто не трогал – после того, как мы очутились в парке.
Неправда. Он хотел что-то сказать про нашу поездку в Праздничный парк и про то, что мама не пустила его ко мне. С его точки зрения это связано. Я не дура. И не настолько наивна, как раньше. Я наконец-то взрослею. Мне очень хотелось, чтобы Каллум рассказал мне, что на самом деле думает, что на самом деле чувствует, но, честно говоря, в глубине души я боялась. Поэтому небрежно кивнула – и все. Неважно, что я скажу Каллуму или еще кому-то: главное мое воспоминание о том дне – полицейские, и как они обращались с Каллумом, и как меня жгла обида за него, и как я сгорала со стыда за них. И за себя. В последнее время мне часто стыдно за себя, и, признаться, отчасти в этом виноват Каллум. Я не хочу, чтобы мне было стыдно за то, что я просто есть, но в его присутствии у меня возникает именно такое чувство.
В голове у меня вдруг поднялся целый вихрь вопросов. Как так получилось, что в старых черно-белых фильмах актеры-нули играли только тупых пьяниц и бабников? А актрисы-нули – только безмозглых служанок? Когда-то нули были нашими рабами, но рабство давным-давно отменили. Почему нулей показывают в новостях, только если новости плохие? Почему я теперь не могу смотреть на прохожих на улице, не задумываясь, чем и как они живут?
Я стала наблюдать за людьми: и за нулями, и за Крестами. Изучать их лица, позы, как они разговаривают со «своими». Как разговаривают с теми, кто не похож на них. И хотя нашла очень много различий, сходство все равно перевешивало. Рядом со своими нули держались непринужденно, что им редко удавалось при Крестах. А Кресты при появлении нуля вблизи всегда настораживались. Перехватывали покрепче сумки, ускоряли шаг, голоса звучали резче и бесцеремоннее. Наши жизненные пути пересекались, но никогда не соприкасались по-настоящему. Мир был полон чужаков, и все, что с ними связано, вызывало страх. Я больше ничего не могла воспринимать как данность. И собственную жизнь, и чужую. Ничего.
Не могу вспомнить, когда все так осложнилось. Несколько лет назад, а может, и несколько месяцев, жизнь была простой и понятной. Однако боль в груди яснее всяких слов говорила мне, что прошли те времена.
– Хороший все-таки был день, правда? – Каллум улыбнулся.
Я не сразу сообразила, о чем он.
– Да, хороший.
Правда, но не только правда, и не то чтобы ничего кроме правды.
Каллум, скажи, что у тебя на уме. Скажи, что бы это ни было. Я все пойму. По крайней мере, постараюсь…
Но он промолчал. Молчание затянулось, момент был упущен.
– Скоро зима. – Я вздохнула.
Зимой мне всегда становилось сложнее улизнуть из дому, чтобы увидеться с Каллумом. Когда я постоянно бегала на пляж, мама с этим мирилась, поскольку с ее точки зрения я любила помечтать, а на пляже мне хорошо мечталось. В отличие от городского дома, загородная резиденция почти не охранялась, и я, в сущности, могла приходить и уходить, когда вздумается – в пределах разумного. А зимой с точки зрения мамы прогулки на пляж были уже не в пределах разумного. Честно говоря, я и сама не то чтобы обожала спускаться на пляж в темноте. От сумрака, длинных теней и набрякшего от тишины воздуха мне становилось… не по себе.
– Кто тебя отметелил?
– Что, прости?
– Кто тебя побил? – повторил Каллум.
– Меня все спрашивают. – Я вздохнула. – Может, не будем на эту тему?..
– Ты что, хочешь, чтобы им все сошло с рук?
– Нет, конечно. Но я толком ничего не могу с этим поделать. Естественно, я собиралась обо всем рассказать директору, и пусть он их исключит, а еще я собиралась насыпать кнопок им в туфли и подловить каждую поодиночке. Собиралась – но они того не стоят. Что было, то прошло, и теперь я хочу обо всем забыть.
– Расскажи, кто это сделал, а потом можешь забыть, – попросил Каллум.
Я нахмурилась:
– Что ты затеял? Не дури!
– Ничего. Просто хочу знать, кто так с тобой поступил.
– Лола, Джоанна и Дионна из класса миссис Уотсон, – проговорила я наконец. – Но это уже неважно. Договорились?
– Договорились.
– Каллум!
– Мне просто было интересно. Да и что я могу поделать? Они – Кресты, а я жалкий нуль. – Каллум потеребил завиток на лбу, а потом отвесил мне низкий шутовской поклон.
– Прекрати!
– Что прекратить?
– Каллум! Это же я, Сеффи! Я тебе не враг.
– А я и не говорил…
Я прижала ладони к щекам Каллума.
– Каллум, посмотри на меня. – И убрала руки, только когда почувствовала, как он весь расслабился.
– Извини, – сказал он наконец.
– И ты извини, – ответила я. – И ты.
Вернувшись домой, я застал там скандал, и в кои-то веки он не имел отношения ко мне. У Линетт случился очередной «приступ», а Джуд, как обычно, позволил себе впасть из-за этого в истерику. Когда я шагнул за порог и услышал, как он орет на нее, я подумал: «Ничего нового, ничего нового!»
Но я ошибался.
Линетт впервые в жизни закричала на Джуда в ответ. Мои сестра и брат стояли нос к носу, а папа пытался вклиниться между ними и разнять, но где там. У Джуда из рассеченной губы текла кровь.
– Ты мерзавец, и больше ничего! – кричала Линетт во весь голос. – И к тому же невоспитанный!
– Я хотя бы в здравом уме! – бросил ей в лицо Джуд.
– Это еще что значит? – спросила Линетт.
– Джуд, не надо. Линетт, прошу тебя! – Особых успехов папа не добился.
Я посмотрел по сторонам в поисках мамы, однако сразу сообразил, что ее дома нет. Она ни за что не допустила бы, чтобы все зашло так далеко. Зато папа был дома и вел себя как обычно – то есть как слабак.
– Папа, что происходит? – Я потянул его за рукав.
Папа обернулся, хотел стряхнуть мою руку – а Джуд только и ждал, чтобы он отвлекся, и бросился на Линетт. Та ударила его по лицу. Миг – и папа снова вклинился между ними, чтобы разнять. С тех пор как у Линетт отключился мозг, я не видел, чтобы они с Джудом дрались.
– На что ты похожа?! Возомнила, будто мы недостойны даже дышать с тобой одним воздухом! – прошипел Джуд. – Так вот, у меня для тебя новости, сестричка. Когда трефы смотрят на тебя, они видят такую же белую, как я, сколько ни манерничай!
Опять трефы. В последнее время у него одни «проклятые трефы» – буквально через слово.
– Я не такая, как вы. Я… я другая. Я чернокожая. Посмотри, какая у меня темная кожа. Посмотри…
Джуд оттолкнул папу, схватил Линетт за руки и подтащил к треснутому настенному зеркалу за диваном. Развернул спиной к себе, прижался щекой к ее щеке. Линетт хотела вырваться, но Джуд не отпустил ее.
– Гляди! – зарычал он. – Ты такая же, как я. Такая же белая, как я. Кем ты себя воображаешь? Нечего смотреть на меня сверху вниз, надоело! Ты ничтожество, я других таких даже не знаю! Если ты настолько ненавидишь то, что ты есть, сделай что-нибудь! Умри от чего-нибудь! А если есть на свете Бог, ты возродишься проклятой трефой, раз так их любишь, и тогда я перестану мучиться совестью за то, что ненавижу тебя!
Джуд оттолкнул Линетт от себя. Она споткнулась, упала, вытянув перед собой руки, словно хотела оттолкнуть зеркало.
– Папа, сделай что-нибудь! – закричал я.
– Джуд, довольно. Ты и так уже зашел слишком далеко, – выдавил папа.
– Да я еще и не начал! – Джуд развернулся к нему, ноздри у него раздувались. – Ей пора услышать правду хоть от кого-то, а кто еще ей все расскажет? Ты? У тебя кишка тонка! Мама и слова не скажет, потому что Линетт у нее в любимчиках, а Каллуму дела ни до кого нет, кроме своей трефовой подружки Персефоны! Кто еще покажет Линетт, как все на самом деле?
– А ты кто такой, чтобы кому-то показывать, как все на самом деле? – закричал на него я. – Ты вечно уверен в своей правоте! Меня от тебя тошнит! Не одна Линетт у нас в доме тебя на дух не переносит!
Джуд вытаращился на меня. А потом вдруг взвыл, будто раненый зверь, и бросился на меня. Я успел только отступить на шаг – и тут голова Джуда врезалась мне в живот, он сшиб меня на пол, и у меня захватило дух. Оглушенный, я не понимал, почему не чувствую ударов его кулаков, и только потом сообразил, что его от падения на землю тоже оглушило. Я отпихнул его подальше и подтянул ноги к груди, чтобы поддать ему коленкой. Он застонал, но не отпустил меня. Занес кулак. Я заслонился локтями, чтобы он не ударил меня в лицо.
Тут Джуда вдруг оттащили.
– Ты что, спятил? – кричал на него папа, лицо у него от злости стало кирпичного цвета.
Я вскочил на ноги, готовый к бою. Джуд хотел снова броситься на меня, но папа был категорически против.
– Не смей поворачиваться ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю! – рассвирепел он.
– А пошел ты, папа!
Джуд уже отвернулся от него.
И тут папа огорошил нас обоих. Он крутанул Джуда за плечо и наотмашь ударил по лицу. Мама не задумываясь раздавала затрещины, когда мы злили ее, но папа ни разу в жизни даже не повысил голоса и тем более не поднял на нас руку.
– Не смей больше никогда, ни за что в жизни разговаривать со мной в таком тоне. – Голос папы звучал совершенно спокойно, но от этого становилось только страшнее. – Я старый человек и навидался в жизни достаточно всякой дряни, с которой мне пришлось мириться, чтобы терпеть еще и неуважение в собственном доме. Ты себе не представляешь, что пережила твоя сестра, – как ты смеешь судить ее?!
– А что такого особенного она пережила? – Джуд шмыгнул носом, потер лицо. Вид у него стал такой, словно ему не семнадцать лет, а семь.
– Три года назад на Линетт и ее парня напали. Наши. Трое или четверо мужчин-нулей. – Голос у папы стал сиплый от презрения. – Неужели ты не помнишь, как мама лишилась работы, а тебе пришлось бросить школу – и примерно тогда же Линетт довольно долго не было дома?
– Вы говорили, она поехала в гости к тете Аманде. – От ужаса я еле выговаривал слова. – Вы сказали, тетя Аманда заболела и Линни вызвалась поухаживать за ней.
– Мы с мамой тогда не могли сказать вам ничего другого. Эти люди едва не забили мальчика Линетт насмерть, а саму Линетт избили так, что она пробыла в больнице больше двух недель. Она умоляла нас не рассказывать вам, что случилось на самом деле.
– Я не знал… – выдохнул Джуд.
О проекте
О подписке