Глава 3

ЧУГУЕВ; ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА

Виктор задерживался не просто так и графиня Квитка прекрасно знала, что на собрании он не появится. И даже более того, она прекрасно знала, что в эти минуты он находился в Чугуеве. Вместе с начальником Чугуевского юнкерского училища полковником Адамом Фиалковским и старым профессором Валерием Чернаем, Виктор только что отобедал у престарелой княгини Кузьминой-Караваевой, когда за окнами послышались военные команды.

– Поспели в самый раз ребятушки! – улыбнулся, глянув в окно на улицу, полковник Фиалковский.

За окном топтались юнкера, а к широкой лестнице, ведущей прямо в гостиную, направился офицер.

– Я думаю, господин полковник, не будем замораживать господ юнкеров, – кивнул Фиалковскому Виктор и посмотрев на Кузьмину-Караваеву улыбнулся, – сердечно благодарим за гостеприимство, Елизавета Григорьевна.

– И ждем нашим маленьким семейством вашего скорейшего возвращения, Виктор Иосифович, – ответила ему Кузьмина-Караваева, – я думаю, к тому времени вы притомитесь и захотите отведать нашей наливки, которую мой покойный супруг с такой сердешностью готовил.

– Всенепременно, Елизавета Григорьевна, – ответил Виктор, – так кому Вы говорите, принадлежала та дача? – спросил он.

– Некоему странному и нелюдимому инженеру Полежаеву, – словно вздохнула Кузьмина-Караваева.

– Знавал я одного Полежаева, инженера, – подумал профессор Чернай, – неглуп собой был, но немного странноват.

– В чем же заключались его странности? – усмехнулся ему Фиалковский.

Чернай, без малейших эмоций на лице, посмотрел на Фиалковского.

– Будущее за постоянным током, Адам Иосифович, – ответил Чернай, – и это ведомо каждому гимназисту. А Полежаев тот, слишком увлекся идеями того сумасшедшего американца.

– А кто из них не сумасшедший? – равнодушно сказал Фиалковский не глядя на Черная.

– Эдиссон! – уверенно ответил ему Чернай, – Томас Эдиссон! А все эти эксперименты Теслы есть ничто иное как фокусы и шарлатанство, господа. Его аппаратами разве что скот забивать, чтобы не мучился перед смертью.

– А где сейчас этот Полежаев? – спросил Виктор, посмотрев на Кузьмину-Караваеву.

– Смею заверить Вас, Виктор Иосифович, он просто пропал, – вздохнула Кузьмина-Караваева, – одного дня, в его окнах видели очень яркий свет.

– Вы хотите сказать – сияние? – уточнил Виктор.

– Точно, словно сияние, – согласилась Кузьмина-Караваева, – словно ангелы с неба пустились, не иначе.

– А шум был при этом? – снова глянул на Кузьмину-Караваеву Виктор.

– Никакого шума, – ответила Кузьмина-Караваева, – разве что переполох поднялся, и пожарные, и жандармы прибыли, в колокола звонарь бить начали, на церкви Рождества Пресвятой Богородицы.

– А Полежаев? – уточнил Виктор.

– Пропал, – перекрестилась Кузьмина-Караваева, – был и словно весь сгинул. И свет пропал вместе с ним.

– Так ли и пропал? – удивился полковник Фиалковский.

– Святой истинный, – снова перекрестилась Кузьмина-Караваева.

В гостиную прошел офицер.

– Караул прибыл, ваше высокоблагородие, – коротко отрапортовал он Фиалковскому.

– Вот и ладненько, – кивнул офицеру Фиалковский, – поступаете в распоряжение полковника фон Готта. А я тихонечко за вами, по стариковски, поплетусь, – усмехнулся он…

Инженер Полежаев пропавший на днях, просто исчезнувший при очень странных обстоятельствах, снимал квартиру неподалеку от дома Кузьминой-Караваевой. Его дом стоял над слободой Осиновой, почти на самом обрыве. Оттуда, словно подарок открывался прекрасный вид на Донец и Малиновый Бор. А еще, вместе с этим прекрасным видом, и дом и двор щедро одаривались постоянным ветром, который, казалось, ни на минуту не стихал.

– Холодно, понимаешь, – кутался Фиалковский в солдатскую шинель, надетую поверх полковничьего мундира.

Они стояли возле узких дверей каменного одноэтажного дома, в которых, как правило, жили бывшие военные поселяне. Некогда аккуратно побеленный домишко, сейчас зиял дырами в штукатурке, а вдоль его стен валялись разбросанные дрова, старые ведра, битый камень и вообще что попало, кроме того что могло бы еще послужить хозяевам.

– Сразу видно, хозяин этот Полежаев был городской, не местный, – кивнул Виктор на беспорядок во дворе.

Фиалковский покачал головой, пнул сапогом лежащую на пороге колоду и дернул за ручку двери.

– Заперта, – указал он топтавшемуся рядом становому приставу, – ваша работа, господин сыщик!

Караул юнкеров, пританцовывая в своих попытках согреться, молча наблюдал за тем как становой пристав начал возиться у двери с отмычками.

– Отчего же Вы, полковник, свою шинель не надели? – усмехнулся Виктор полковнику Фиалковскому.

– Шутить изволите, господин полковник? – рассмеялся Фиалковский, – а еще у меня дома для тебя тулуп есть!

Продолжая смеяться, Фиалковский посмотрел на пристава.

– Чай не примерзли там, господин становой пристав?

– Готово, Адам Иосифович, – ответил тот.

Дверь щелкнула и поддалась.

Пристав отошел закурив папиросу.

К двери подошел Чернай и тихонько, словно боясь, отворил ее ступив в дом.

– Ну, так что же нам тут мерзнуть? – пошел за ним Фиалковский, позвав за собой Виктора и пристава, – прошу вас, господа! Не на клирос заходим! Милости прошу всех в гости к господину инженеру Полежаеву!

В доме был беспорядок, стену покрыл иней, а в открытой форточке сидел заблукавший кот.

Кот громко мяукнул и спрыгнул на пол.

– Небогато живут наши инженеры, – вздохнул Фиалковский.

Чернай прошел на середину комнаты и окинул взглядом разнесенные ветром по столу и по полу бумаги, раскиданные инструменты и разный хлам.

– Что за чертовщина такая, – остановил он взгляд на небольшом странном приборе, одиноко стоящем на тумбочке у зеркала.

Чернай подошел ближе и хотел взять его в руки.

– Я бы не стал этого делать на Вашем месте, профессор, – остановил его Виктор.

– Что же Вас так напугало, полковник? – посмотрел на него Чернай.

Виктор подошел и присел возле прибора.

– Наш инженер занимался вопросами подвижного магнитного поля, а этот прибор, генератор этого самого поля, – указал Виктор на прибор, – и Бог его знает, как недавно он использовался!

– Подвижное магнитное поле? Остаточный ток? Лженаука и фантастические идеи, – усмехнулся Чернай, – ничего более! Вы хотите сказать, что этот вращающийся маленький кусок железа, способен породить то чего не существует в природе? Возможно он и может создать магнитное поле. Но вряд ли оно может нам угрожать. Оно очень даже небольшое. Что оно способно сделать? Притянуть швейную иголку?

– Дело в напряжении, профессор, – встал Виктор и подошел к столу, – Полежаева мы тут не видим, но зато имеем два десятка свидетелей странных явлений в этом доме, ровно тогда когда Полежаев исчез.

Виктор взял со стола тетрадь, бегло перелистнул несколько страниц и протянул ее Чернаю.

– Судите сами, профессор, – сказал Виктор, – инженер Полежаев стоял на пороге гениального для нашего времени изобретения!

– Бесперебойный источник переменного тока? – недоверчиво глянул Чернай на Виктора, – но это из разряда фантастики для гимназистов младших классов.

Он снова посмотрел в тетрадь.

– Жаль, что этот эксперимент стоил ему жизни. Он мог бы многое нам рассказать.

– Тела нет, – ответил Виктор и посмотрел на пристава, – если даже инженер Полежаев и погиб, то от него должно бы было что-то остаться, верно?

– Так точно, – ответил пристав, – удар током может уничтожить труп. Но должны были остаться следы сажи. А тут, нет и малейших признаков сожженного тела.

– То есть, вы хотите сказать, – вмешался Фиалковский, – что Полежаев жив и неизвестно где?

– Неизвестно когда, ваше высокоблагородие, – ответил Фиалковскому обомлевший Чернай и показал запись в тетради, – этот сумасшедший инженер говорит об изысканиях какого-то англичанина, своего английского коллеги.

– Какого коллеги? – изменился в лице Виктор, – какого коллеги, Валерий Федорович?

– Я… я не знаю, – пожал плечами Чернай, – обычно, душевнобольные физики ссылаются на Теслу, но тут упоминается имя какого-то Гудвина…

– Покажите, – подошел Виктор и взяв у него тетрадь, глянул на записи.

– Фредерика Джозефа Гудвина… – проговорил тихо Чернай.

– Этого не может быть, – прошептал Виктор, – Гудвин еще даже не собрал свою машину.

– Машину? – не понял Чернай.

– Эгей, полковник! Мы чего-то не знаем? – усмехнулся Фиалковский.

– Мне кажется, Адам Иосифович, – ответил Виктор глянув на Фиалковского, – Полежаев занимался своими исследованиями не один. Прикажите становому приставу изъять все его бумаги, собранный им аппарат и опечатать дом.

– Дело настолько серьезное? – переспросил Фиалковский.

– Дело государственной важности, – ответил Виктор, – и ответы мы найдем в бумагах Полежаева. Я начинаю производство особой следственной комиссии.

Виктор закрыл тетрадь и отдал ее Чернаю.

– А еще, Адам Иосифович, – добавил он глянув на Фиалковского, – думаю не будет лишним, если этот дом случайно сгорит сегодня же ночью, вместе со всеми вещами… и несчастным инженером Полежаевым, которого намедни мы обнаружили тут очень пьяным.

Глава 4

Купчиха Минаева не всегда именовалась купчихой, и далеко не всегда ходила в дорогих платьях и носила самые дорогие ожерелья, щеголяя в этих нарядах среди чугуевских дам. Когда-то давно, она была прилежной девушкой, которую многие матери ставили в пример своим дочерям, а многие отцы не отказались бы женить своих сыновей именно на дочери отставного солдата, Капитолине.

Но Капитолина, дочка пусть и малограмотного, но доброго и трудолюбивого отставного солдата, если и смотрела на женихов, сватавшихся один за одним к ней, то смотрела разве что свысока. И выносила гарбуз за гарбузом, словно ждала кого-то особенного. Ей не по нраву были ни кантонисты, ни солдатики, ни даже унтера и прапорщики. И отец уже и не чаял выдать дочку замуж. Девичий возраст уже увядал как роза в осеннем саду, но однажды счастье само постучалось в двери. Счастьем этим был отставной офицер, далеко не молодой, далеко не богатый, но всё же дворянин, хотя бы и «личный».

Правдами, неправдами, но очень скоро он уже стоял под венцом рядом с не совсем молоденькой невестой. А Капка Николаева дочка, с той поры стала Капитолиной Николаевной. И из родного своего села под Балаклеей, перебралась в имение своего супруга, дворянина Минаева.

Очень скоро супруг представился. И чугуевские сплетницы и наушницы поговаривали, что представился он очень даже неспроста. Но, глядя на то как Капитолина Николаевна убивалась подле его гроба, им мало кто верил. Уж очень долго носила она траур, долго проливала слёзы в беседах, когда вспоминала своего суженного, и уж очень часто падала в обмороки, когда кто-то начинал разговоры о нём.

И, вдруг, внезапно, Капитолина Николаевна взяла да убыла в столицу. Зачем – того никто не знал. Не ведал. Не докладывала она никому даже о том, что вообще куда-то собиралась убыть. Но вернулась она из Петербурга уже в дворянском сословии, которое… унаследовала от своего благоверного, скоропостижно представившегося мужа. Жизнь, правда, она вела не дворянскую. Слишком была она хваткой да жадной. Поэтому её с той поры, иначе как «купчихой», никто и не называл.

Как она стала предводительствовать в уездном дворянстве, это уже отдельная история, но всё же заслуживающая внимания.

Когда ушёл в мир иной дворянин Минаев, а Капитолина Николаевна убивалась за ним как умела и могла, старый предводитель, помещик Анатолий Павлович Квасов, именуемый в простонародье Атаманом Палычем, ибо служил в молодые годы в казачьем полку, пожалуй был одним из тех немногих, кто очень искренне и очень по-доброму сопереживал купчихе Минаевой в её горести и печали. И её «как же я теперь буду жить» принял очень близко к сердцу.

Местные дворяне признавать и принимать вдову Минаеву не хотели. Но чем больше они упирались, чем сильнее возражали, тем громче убивалась купчиха Минаева перед Атаманом Палычем о своей тяжкой вдовьей доле. И наконец, Анатолий Павлович не выдержал и направился к самому предводителю губернского дворянства, старому графу Квитке.

Выслушав его, Семён Григорьевич возмутился негодным поведением немногочисленного чугуевского дворянства и лично прибыв в Чугуев, пожурил дворян и приказал немедленно принять несчастную безутешную вдову в собрание и ввести её в совет.

Так, купчиха Минаева стала дворянкой и не просто оказалась в собрании, а сразу начала заседать в совете, словно принадлежала к потомственному дворянскому сословию, а не была простой солдатской дочкой.

Наравне с титулованными графами и князьями она смотрелась жалко, вульгарно и сразу бросалась в глаза своим поведением, выходками и даже манерой говорить. Дело было не в титулах или званиях, не в заслугах или наградах, а в том, что в Чугуеве прекрасно знали, что купчиха Минаева это обыкновенная взбаломошная и скандальная баба, одно нахождение рядом с которой не предвещало ни чести, ни удовольствия. Кроме того, умом и образованностью купчиха Минаева не отличалась.

Что действительно отличало её от всех остальных, так это умение чувствовать своего собеседника и как-то молниеносно улавливать именно то, что есть истинной ценой этого человека, и какова его истинная стоимость, чтобы купить, как выражаются, «с потрохами».

Очень и очень скоро оказалось, что едва ли не каждый из чугуевских помещиков, более-менее влиятельных заседателей совета, или желавших таковыми стать, вдруг начал побаиваться купчихи. Минаева не просто знала о грешках каждого, но и даже умело провоцировала эти самые грешки, которыми очень крепко привязывала дворян к себе.

Так она стала влиятельной дамой. Но влиятельность её была не столько предметом уважения, сколько оружием уничтожения. По своему она понимала эту самую влиятельность.

Очень быстро сместить своего благодетеля, старого помещика Квасова, ей оказалось вовсе не трудно. И даже более того, помещик Квасов был скорее рад, чем возмущён тем, что купчиха Минаева вынудила его запереться в своём имении и предаться воспоминаниям, мемуарам и шинкованию капусты.

Он всё реже давал о себе знать и вскоре о нём, все попросту забыли…

Минаева с трудом терпела тех, кто прибывал в город не просто так, а с каким-нибудь смыслом. И если городской голова Лубенцов ожидал приезда дорогого гостя, или посыльного, например, от того же губернатора, то Минаева старалась приложить максимум усилий для того, чтобы нет-нет да унизить либо самого Лубенцова в глазах гостя, либо гостя, «дабы не повадно было», кто бы сей гость ни был.

Исчезновение инженера Полежаева всколыхнуло чугуевских обывателей. Ранее тут никогда не пропадали люди. Точнее, не то чтобы не пропадали вообще. Пропащие да исчезнувшие, оставляли после себя следы и чаще всего находились вскорости, даже без помощи полиции и жандармов. Например, как сынишка местного пьяницы, отставного унтера Казаченко. Тогда солдаты прочесали все окрестные леса. А мальчонка, живой-здоровый нашёлся в соседнем селе. Затиранил его папанька. Вот он и «дал дёру» подальше от Чугуева. И кабы не военного сословия батюшка его был, то и не искали бы. Или, как дочка булочника Сторожева. Так та вообще махнула с буфетчиком Костькой за реку. Волнения только зря на Успенской слободе подняли. Всё одно к вечеру вернулась.

Приблизительно так, о том что вообще творится в Чугуеве и кто есть кто, усатый становой пристав, Константин Васильевич Калашников, рассуждал перед Виктором, вспоминая всех власть имущих, пропащих да пропавших.

– И как? – наконец остановил его вопросом Виктор, закуривая очередную папиросу.

– Что, как? – не понял Калашников.

– Буфетчик Костька, как?

– А никак, – отмахнулся Калашников, – как гулял с булошницей за рекой, так и гуляет.

– Понятно, – посмотрел на него Виктор, – чем всё-таки тут занимался Полежаев? Или у него не было ни знакомых, ни приятелей? Он у вас что, из дома не выходил?

– Стало быть не выходил, – пожал плечами Калашников, – сколько не тужусь, господин полковник, не могу я даже лица его вспомнить.

Виктор усмехнулся и посмотрел на Калашникова.

– А градоначальник говорит, что захаживал он к Вам, но не в участок, а на дом. И захаживал часто.

– Ох уж этот… – отвернулся Калашников, – ну поймите, не могу я распространяться о связях с этим человеком, – посмотрел он снова на Виктора, – понимаю так, его не скоро забудут, раз им занимается военное ведомство?

– Не скоро, – кивнул Виктор.

– Значит не сумасшедший, – отвернул глаза Калашников.

– Почему Вы решили, что он сумасшедший? – спросил Виктор.

– Да я-то как раз и не решил, – ответил Калашников, – Полежаев, Георгий Александрович, любил повторять, что пусть лучше считают юродивым, чем учёным. Меньше лиха, понимаете!

– Понимаю, – спокойно ответил Виктор.

– Вот и я понимаю, – выдохнул Калашников, – он всё рассказывал о какой-то Гражданской Войне, каких-то нацистах, которые захватят половину мира, про потомка генерала Кутепова и про большевиков.

– Кутепова? – удивился Виктор, – кто такой генерал Кутепов?

– Понятия не имею! – воскликнул Калашников, – я никогда не слышал про такого генерала!

– Вот и я не слышал, – кивнул Виктор в ответ, – Вы уверены, что он…

– Я тоже думал, что с головой у него не в порядке, но… – ответил Калашников и подумал.

– Что, но? – кивнул Виктор.