Прошло несколько дней. Гарп не придумал ничего лучше, чем начать рассказывать про Ахеля смешные истории, в которых пересказывал на разные лады свою поездку с ним на платформе. История с каждым пересказом всё больше отдалялась от истины. Теперь Ахель получался мямлей с большой буквы, а Гарп возвышался над ним суровым гигантом, который может сделать с ним всё что угодно. Тот, кто не может сделать ничего в жизни, помещает себя в различные истории, в которых и становится самым лучшим действующим лицом.
Самым обсосанным моментом рассказа, конечно же, было то место, когда Ахель чуть ли не клялся уехать из селения. Это казалось сельчанам особенно смешным, потому что Ахель так никуда и не поехал. Этот шаг с его стороны, который делал из него посмешище, был вполне обдуман. Дело в том, что Ахель просто не мог позволить себе уехать, найдя того, кого он условно стал называть Наблюдателем. Пусть существо и погибло, причём погибло в страданиях, и не могло уже поведать ничего интересного, Ахель не отчаивался. Ведь он приехал в глушь только с одной целью: найти этих существ; найти хотя бы одно существо!
Но невозможно удовлетвориться тем, что мы имеем. Это удаётся только единицам, и Ахель, при всей своей душевной возвышенности, не относился к числу таких людей. Его возвышенность, впрочем, выражалась только в высоких вкусах и системе ценностей, но всё это не выходило за пределы мыслей в область поступков. Так или иначе, он твёрдо решил поймать ещё несколько существ. Затея только казалась глупой. Ведь Наблюдатель перед смертью предостерёг (а точнее, напугал) Ахеля, сообщив, что за ним придут. За Наблюдателями всегда приходят.
Кто же придёт? Уж явно не люди! Придут такие же создания. Только вот кто кого победит? Пчелы жалят всем ульем, но скорее они все вымрут, потеряв жала, чем убьют человека. Если он не аллергик, конечно.
Ахель рассудил, что за такой крохой вряд ли явится нечто большое и сильное, а если явится, то ведь Ахель живёт не в самом крайнем доме. Сперва незваных гостей заметят соседи. Да и потом, Ахель имел при себе двуствольное ружьё и нож, а две большие пули и острое лезвие могут остановить почти любого противника. В общем, Ахель решил подождать несколько дней. Ему казалось, что вот-вот за ним явятся таинственные существа. Эта мысль и пугала, и очаровывала. Самым безопасным было уехать. Хотя кто знает, может, эти твари и в городе его настигнут? Вдруг они пророют под полями тумана подземный ход и вылезут прямо из-под асфальтовой кладки? От таких мыслей становилось совсем страшно.
Ахель совсем забросил рыболовство, потому что это ему не было нужно и потому что он хотел уехать уже на днях. Пока что он решил освежевать находку, так как возможностей законсервировать её у него не имелось. А вот кожа начинала портиться. В конце концов, скелет, а точнее, череп – тоже отличный трофей. К тому же кожа портилась и слезала просто не по дням, а по часам. Тут-то и пригодился охотничий нож, который, как оказалось, успел порядком затупиться. Наточив его, Ахель, как мог, снял остатки кожи с кости. Жучьи ножки отлетели и рассыпались, потому что Ахель не мог грамотно их обработать. К тому же часть из них и так была повреждена камнем. Ахелю было жалко Наблюдателя. Себя же он корил за подобное зверство.
И всё-таки за кем же этот Наблюдатель наблюдал? Ахель боялся, как бы не за ним самим, но эта мысль казалась ему бредовой, хотя и страшной. За пару дней череп сильно уменьшился в размерах. При этом из него продолжала сочиться слизь. Ахель предполагал, что слизь – это и есть размякшие части кости. Он знал, что у головастиков хвост исчезает, потому что каждая клетка хвоста начинает саморазрушаться под действием химических реакций. Видимо, тут было что-то подобное. Больше всего он боялся, что находка так и исчезнет, оставив после себя лишь лужицу. Довезти её до города он не мог из-за быстрого её самоуничтожения.
Череп при этом не ломался, не трескался. Он просто становился меньше и мокрее, отлично сохраняя форму. Видимо, происходящие там на клеточном уровне процессы были куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. Эта мысль успокаивала Ахеля: природа не стала бы так мудрить только для разрушения вещества. Значит, череп не исчезнет полностью.
Действительно, через пять дней череп перестал уменьшаться и выделять слизь. Теперь он был настолько мал, что мог умещаться в кулаке. Каплевидные глазные отверстия и кривой рот отлично сохранились, как и выемки для лапок по краям. Однажды Ахель разглядывал его всю ночь, меняя освещение и используя разные лупы. Это ничего не дало, кроме желания спать. И вот, когда это желание стало довольно сильным, в дверь кто-то постучал. Это был не интеллигентный стук сродни покашливанию. Нет, кто-то стучал с силой, и в этой силе чувствовался гнев.
Недолго думая, Ахель сунул уже чистый и сухой череп в карман, чтобы никто не выкрал важную находку, и прислушался. Стук повторился громче и словно бы ещё злее. Ахель погасил керосиновую лампу и взял со стены двустволку. Сначала он хотел крикнуть: «Кто там?!» – но затаился, стоя напротив двери. Пусть думают, что никого нет. Сельские жители не станут ломать дверь без крайне веской причины, так ведь? То, что он не ловил рыбу несколько дней, веской причиной, по мнению Ахеля, не являлось.
В следующую секунду дверь с хрустом вылетела из петель.
– И ты тут? – послышался гневный голос сельчанина, выломавшего дверь. Затем он заметил ружьё в руках Ахеля, и его гнев невольно поутих. – Да ладно тебе, ладно, – уже спокойнее проговорил сельчанин и на всякий случай приподнял руки кверху, показывая, что они пусты. – Ружьё-то убери. Сумасшедший, честное слово! – сказал он несколько тише.
– Они пришли, да? – поинтересовался Ахель, в шоке от нежданного визита человека, которого он знал лишь очень отдалённо, замечая его на скучных общих собраниях.
– Кто «они»? – удивился пришедший. – Я пришёл один. Зачем же посылать много людей? Да опусти ты ружьё, я же свой.
Ахель успокоился. Всё-таки перед ним стоял человек, а не тайное порождение природы. Череп в кармане словно налился тяжестью.
– Свой-то ты, может, и свой, а дверь выломал, – отметил он. Держать ружьё поднятым смысла особенно не было. Поставив двустволку на предохранитель, Ахель прислонил её к стене. – Что тебе от меня нужно? Зачем дверь выломал?
– Ты меня очень разозлил, – гораздо смелее сказал незваный гость и без разрешения приблизился к Ахелю на несколько шагов. – Староста возмущён. Ты несколько дней не приходишь ловить рыбу. Твои килограммы приходится добирать другим рыболовам и, соответственно, меньше оставлять себе в качестве прибыли. Это всех раздражает. Я стучу, а ты не отзываешься. Вот я и выломал дверь.
От таких грубых мыслей и порядков Ахеля вновь передёрнуло. «Навязывают заниматься ненавистным делом!» – с горечью подумал он. Как всегда в таких случаях, внутри вскипела бессильная злоба. Предпочитая кулачным боям словесные дуэли, потому что они гуманнее, ведь если и оставляют травмы, то только в виде прикушенного языка, Ахель решил поспорить с чужаком. К тому же драться без слов могут и животные.
– А дверь кто чинить будет?! – возмущённо спросил он.
– Сам и починишь. Не будешь же ты просить об одолжении комитет селения. Они тебя отправят назад за твои долги.
– То есть можно делать со мной всё что угодно, по-твоему, а?
– Выходит, что так. Так и Гарп говорил.
– Я очень рад, – процедил Ахель, придавая слову «рад» столько сарказма, сколько вообще было возможно вставить в оптимистичное слово «рад», – что эталоном нравственности и культуры является мнение Гарпа, но всё же: оглянись вокруг!
– Да чего я тут не видел, – ухмыльнулся сельчанин.
– Как тебя хоть звать? – решил спросить Ахель, потому что ему было легче говорить с человеком, зная его по имени.
Возможно, древние мудрецы считали знание имени способом власти над человеком, потому что это здорово облегчало бы жизнь. Запомнить имя – что может быть проще. Сколько же радости можно получить, если поверить в то, что человек будет подчиняться тебе, если ты будешь всего лишь знать его истинное имя! Это такой соблазн, что трудно в это не поверить. А ведь имя – это не так важно. Все люди – это то, кто они есть, а не живые имена во плоти.
– Зови меня Талл, – снисходительно ответил обладатель имени.
– Так вот, Талл, взгляни: мы живём в селении, окружённом полями тумана, обеззараживающего тонны и тонны мусора, выделяемого в городах. Города же чисты. Всюду двигатели на пару, всюду крутятся шестерёнки и этим поддерживают жизнь в городе. Пар там очень красив. На руках у людей дорогие перчатки из искусно выделанной кожи. Они летают на дирижаблях и смотрят на красоты города и на омерзительные туманные поля. Вот как всё прекрасно. И если здесь, в этом полузабытом селении, ничего этого нет, а жизнь течёт так, как она текла три века назад, – это не значит, что дураки вроде Гарпа должны быть авторитетами. Авторитеты не живут в таких гнилостных ямах, как наше селение.
– Против Гарпа идёшь! – присвистнул Талл. – Ну он тебе задаст!
– Пусть. Я уеду отсюда совсем скоро.
– Ах, скоро, – улыбнулся Талл. – Да-да, скоро… Гарп рассказал нам про твоё «скоро»!
– Он и про это рассказал, – саркастически усмехнулся Ахель. – Тогда, конечно, можете гнить тут, в вашем селении без достижений цивилизации. Ведь у вас есть Гарп – это величайшее порождение человека. С ним вам не нужен ни телефон, ни телеграф – ведь он сам разносит вести так же быстро. Конечно, вряд ли он будет, как несчастный электрон, скакать по селению с мелкими поручениями, но ведь это же Гарп: мы ему всё простим.
– Замолчи! – рявкнул Талл. – Я тебя ударю.
– За мной всё ещё есть двустволка, – как бы между делом напомнил Ахель. – И каждый ствол с радостью плюнет в тебя своим содержимым.
– Тебя тогда посадят. Зачем тебе это? – не очень уверенно спросил Талл.
– Я аккуратно, – с таким же сарказмом, как и прежде, пообещал Ахель. – Максимум тебе будет труднее выполнять норму. Да и высаживать ногой двери не сможешь. – Он на всякий случай взял ружьё и снял с предохранителя. – Взял и сломал дверь! А если я сплю, или болею, или на прогулке?
– Гулять и спать в твоём положении глупо, как и болеть, – заметил Талл. – Тебя жители селения готовы растерзать. Не в прямом, так в переносном смысле. Иди лови рыбу. Вот слушай. – Он достал из кармана смятый листок жёлтой, как несвежее грязное масло, бумаги и, сверяясь по нему, сказал: – За эти пять дней с тебя причитается пятьдесят килограммов рыбы. Плюс за прошлые месяцы ты так и не отработал сорок килограммов. Сегодняшнюю норму тоже никто не отменял. Итого с тебя сто килограммов. Староста был так возмущён, когда вычислил это, что издал новый закон: теперь должники платят с процентами. Точной цифры пока он не придумал, но для тебя он назначил её индивидуально. Это двадцать килограммов. Староста раньше знал по имени только лучших рыболовов и охотников, а теперь ещё и тебя. Позор!
– Многие и такой славой бы гордились. Иди, не мешай мне. Я всё равно уеду и не буду вам мозолить глаза. Тем более что ваш «староста», как вы его называете, на самом деле никакой не староста вовсе. Я изучил ваши документы, и знаешь, что я там нашёл? А? Как думаешь???
– Мне не интересно копаться в бумагах, – скривился Талл. – Пошли копаться в рыбе. Я не дочитал, кстати. Каждый день, пока ты не отдашь долги, к ним сверху будет прибавляться ещё по килограмму. Считая сегодняшний день, пишет староста, ты должен отдать сто двадцать один килограмм рыбы.
– Чего? – протянул Ахель. – Да ваш староста совсем из ума выжил? Я ловлю обычно в день по восемь килограммов. Мало того что вы меня обсчитали, так ваши счета ещё и идут вразрез с вашей системой. Разве община и понятие нормы были созданы не для помощи и не для облегчения жизни? Я старался, а ваша система как раз и направлена на то, чтобы тот, кто не справляется на нужном уровне, мог хоть сводить концы с концами. Я не справляюсь. Кто-то справляется лучше и ловит, скажем для простоты, по двенадцать килограммов. Ясно, к чему я клоню? Община нас частично уравновешивает, и он сдаёт десять килограммов в общий фонд. И получается, что в среднем мы поймали уже по девять килограммов. Это нужно, чтобы бедняки не становились нищими. Но во что всё выродилось? В долги и косые взгляды! У вас была община для помощи, а теперь получается, что я – тот, кто как раз и нуждается в ней, – должен предоставить вместо десяти килограммов в день целых сто двадцать один как можно быстрее. Да плюс каждый день к этой цифре будет прибавляться ещё десять килограммов ежедневной нормы. Однако ваш добрейшей души староста был настолько добр и настолько справедлив, что щедрой рукой добавил мне сверх долга и десяти ежедневных килограммов ещё один дополнительный килограмм ежедневного долга. Красота! А он понимает, что мой долг будет лишь расти?
Талл с равнодушным видом стоял у двери и слушал речь Ахеля. На самом деле он просто ждал, пока Ахель уберёт ружьё. Тогда Талл смог бы схватить напыщенного болтуна, каким ему представлялся Ахель, и волоком утащить его на озёра. Сейчас он в напряжении ждал подходящего момента. К тому же из-за разглагольствований Ахеля он не мог пойти ловить рыбу. Самому же ему попадать в долги не хотелось.
– Пошли со мной. Ловить будешь, – сказал он, будто эти слова могли хоть что-то изменить.
– Я не пойду. Я хочу уехать.
– Право, конечно, твоё, но я бы не стал рисковать. Ведь ты пока не уехал, а жители злятся на тебя уже сейчас. Могут и избу поджечь. Я не шучу. Кроме того, многие хотели уехать и раньше тебя, но некоторые из них откладывали поездку на годы, а порой и до смерти. Думаю, ты тоже из таких болтунов, как они. Так что тебе с нами жить ещё целые годы.
– Не суйся ко мне в душу и не думай за меня, – посоветовал Ахель. – Я пока и сам справляюсь со своими мыслями. А ваш староста – набитый дурак. Мало того что он сам не понимает философию своей же системы, так он ещё и буквально зажал меня в тиски. Ежедневно к моему долгу будет добавляться по одиннадцать килограммов. Я, как бы ни старался, не смогу его уменьшить. Он будет только расти. К тому же я сам обустраивал свою избу; на это никто скидку не сделал.
Таллу окончательно надоело слушать эти разговоры.
– Пойдём уже, – твёрдо сказал он, подозрительно глядя на ружьё. – Мне тоже надо рыбу ловить. Если хочешь, я позову старосту. Он обычно не принимает простых рыбаков, но ты-то у нас особенный. Думаю, он сделает ради тебя исключение. – Вылить в речь столько уксуса было не просто, но Талл справился.
– А знаешь что, – резко сказал Ахель. Так резко, что Талл вздрогнул. – Ты прав. С тобой мне говорить не о чем. Пойдём на озёра. Только поклянись, что позовёшь старосту. Я душевно с ним побеседую, а между делом и рыбу поужу. Глядишь, что-нибудь выловлю.
К счастью для Талла, Ахель повесил ружьё на стену. Тот хотел броситься на не в меру разговорчивого односельчанина, но понял, что в этом нет никакого смысла: Ахель сам готов был идти. Они направились к озёрам. Череп Наблюдателя остался лежать в кармане: Ахель не желал с ним расставаться, а уж тем более оставлять его в избе с выломанной дверью.
Он взял снасти и приставил дверь к дверной раме. Он уже предчувствовал, как сможет вырваться из этих пут, сковывающих его в селении, и вырваться уже совсем скоро.
– Ты что, пойдёшь в этих штанах? – усмехнулся Талл. – Они же длинные. Ты их намочить, что ли, решил? Чудак же ты! Ладно, пошли.
Ахель посмотрел на штаны. Действительно, рыбачить в них было бы глупо.
– Я сейчас переоденусь, – сказал он. – Не жди меня. Клянусь, я приду совсем скоро.
– Да живи как знаешь, – бросил Талл, смахнул пот со лба и направился к озёрам, демонстративно уронив дверь на траву.
Ахель даже не заметил этого поступка. Он решил заняться важным делом, а именно прикрепить череп к цепочке к шее. Это было легко сделать, просверлив дырочку около глазного отверстия. Портить линию глаза Ахель не хотел, а продеть цепочку в глазное отверстие, не исцарапав его, был не в силах. С просверленным отверстием он смог бы носить предмет везде с собой. Терять такую вещь он не хотел. Можно было уехать хоть сейчас, но Ахель отличался напористостью и обострённым чувством справедливости и потому считал своим долгом высказать старосте всё в лицо. Он ещё сохранял веру в то, что эмоционально произнесённые пустые слова, сказанные простым человеком, могут изменить целую систему. Это заблуждение очень вредно, и как же хорошо, что Ахель уже через несколько часов с ним расстанется!
О проекте
О подписке