Это какой-то кошмар. Организм отказывается перестраиваться. Я больше не могу вставать по утрам! Хочу спать! Все время хочу спать! Мне кажется, я так не хотела спать даже тогда, когда Вася был младенцем. А младенцем он был чудовищным – неспящим и орущим. Конечно, я тогда была моложе, азартнее и здоровее. Но по моим подсчетам, у меня уже должна была начаться старческая бессонница – когда просыпаешься в пять утра и не можешь уснуть. Но она почему-то не начинается. А так много успела бы сделать.
Смотрели с Васей «Смешариков». Так там заяц Крош засыпает от хлопка в ладоши. И все время спрашивает: «Почему я вырубаюсь?» Вот я тоже хожу, как Крош, и спрашиваю у мужа: «Почему я вырубаюсь?»
Утром муж сказал, что сам соберет ребенка. А я могу не вставать.
– Спи, спи, – заходит он на цыпочках в спальню, – только скажи, какую ему рубашку надевать.
Выбор небольшой – две штуки. И Вася – не девочка. Ему вообще по фигу, в рубашке он пойдет или в пижаме.
– Спи, спи, – опять зашел муж, – а где стоит молочный суп на завтрак?
– В холодильнике.
– Я его там не нашел.
Встала, достала молочный суп, разогрела, нашла рубашку. Заснуть снова не получилось.
Муж отвел сына в школу. Вернулся.
– Как дошли? – спросила я.
– Знаешь, его так жалко. Ноги заплетаются. Упал в траву. Лежал и не двигался. Что там в его портфеле? Вася даже встать не мог под таким грузом. Я его за шкирку поднимал.
Я живо представила эту картину. Лежит мой мальчик, уткнувшись носом в асфальт, под грузом знаний.
– Надо ложиться спать раньше, – сказала мне мама. Я ее чуть по телефону не укусила. Как будто я сама не знаю, что надо делать.
Утром я вообще сама не своя. Сегодня надо было позвать ребенка завтракать. Я с недосыпу забыла, как его зовут. Пришла в комнату и говорю:
– Как зовут?
– Вася, – испуганно ответил ребенок.
– Точно. Пошли завтракать.
Как в том анекдоте, когда алкоголик просыпается утром, а жена зовет его: «Петя, иди завтракать!» «О, Петя…» – вспоминает алкоголик.
Муж сварил кофе и сам его выпил. Я плохо помню, но, по-моему, я сказала, что пойду с ним разводиться.
Поехала в магазин за продуктами. И на обратном пути заснула прямо за рулем. Очнулась одним колесом на бордюре. Мне казалось, что я только моргнула. Пришла домой, бросила пакеты в коридоре и легла спать.
– Мама, почему ты спишь? – спросил Вася.
– Потому что я рано встаю.
– Нет, это я рано встаю. Ты ведь в школу не ходишь, – обиделся сын и тоже завалился спать.
У меня много дел – надо подписать коробку с пластилином и пластилиновый коврик, при ближайшем рассмотрении оказавшийся обычной пластмассовой дощечкой. Между прочим, дефицитная вещь. Еле нашла. Продавщица в канцтоварах советовала брать сразу два, потому что больше не завезут.
Мне перестали звонить подруги и знакомые. Потому что на стандартный вопрос «Как дела?» я как подорванная начинала рассказывать про прописи, школьные завтраки и про то, как какую-то бабушку отругали за то, что ее внучка читает только по слогам, а нас не отругали – мы читаем бегло. При этом я жду в ответ не менее бурной реакции, а мне все мычат: «Ну да, ага, ладно, потом перезвоню».
Мужа тоже жалко. Он подрастерял свой бодрый задор и повторяет как заведенный: «Что-то я замумукался». Вася, цепляющий все с языка, далеко не ушел. Из школы он принес слово «круто». От меня он ввел в оборот «мило».
– Вася, неси сам свой портфель, – говорю я.
– Мама, что-то я замумукался, – ответил сын.
Причем этих трех слов ему хватает, чтобы выразить свои эмоции. Сварила его любимые макароны.
– Мило, – говорит сын.
Помогла сделать из палки лук.
– Круто, – поблагодарил сын.
– Вася, ты что, Эллочка-людоедка?
– А Эллочка ест людей? – вытаращил глаза Вася.
Оказалось, что в его классе есть девочка – Эллочка. И как я ни пыталась пересказать сыну в доступной форме Ильфа и Петрова – не убедила.
– А сегодня она в школе капусту такую оранжевую с колбасой ела, – задумчиво сказал Вася. – Может, она дома людей ест? Завтра спрошу. Круто.
На следующий день Вася заявил:
– Мама, Эллочка людей не ест.
– Ну слава Богу.
– А знаешь почему?
– Почему?
– Потому что она – Элечка, а не Эллочка. Я перепутал. Замумукался.
– Знаешь, мама, я хочу назад в животик, – произнес Вася по дороге из школы домой.
– Почему это?
– Потому что там все понятно.
– А что тебе в жизни не понятно?
– Много чего. Вот, например, почему учительница всегда наказывает того, кого увидит? А того, кого не увидит, не наказывает?
– Это как?
– Я вот ударил мальчика, и меня в коридоре поставили. А его нет. Хотя он меня тоже ударил.
– Но ведь ты, наверное, первый начал?
– Да, первый. Но я его в живот бил, а он мне в глаз дал. В глаз больнее. – Вася действительно щеголял свежим фингалом.
– А из-за чего ты его ударил?
– Да из-за ерунды всякой. Из-за игрушки, – презрительно ответил сын.
– Тем более, из-за ерунды нечего драться.
– Но мне так хотелось! – воскликнул Вася.
– Мне тоже иногда хочется кого-нибудь в живот ударить. Но я же не дерусь.
– А сильно хочется? – уточнил с уважением Вася.
– Сильно.
– И ты не бьешь?
– Нет.
– Круто.
Дома чем-то подозрительно пахло. Запахло еще в лифте, потом пахло на лестничной клетке. И в квартире тоже.
– Чем пахнет, не пойму, – принюхивалась я. При этом подозрительно пахло оттуда, где находился Вася. – Вася, ты зубы утром чистил? – строго поинтересовалась я.
– Чистил.
– А руки сейчас помыл?
– Помыл.
– Странно.
А ничего странного. Вася стал выгружать портфель – тетради, пенал, раздавленная, естественно, груша. И – давно, очень давно сваренное яйцо.
– Вася, что это?
– Яйцо.
– Я вижу. Давно оно у тебя в портфеле валяется?
– Давно.
– А почему ты его не достал?
– Мама, я его тебе принес. А ты все меня отвлекала с уроками. Вот я и забыл.
Дело в том, что уже две недели, как Василий осознал свои демократические права – на личную собственность и частную жизнь. Он не разрешает мне заглядывать в его портфель. Собственно, это я виновата. Вася залез в мою сумку и выпотрошил косметичку.
– Вася, в чужие сумки лезть нельзя.
– Почему?
– Правило такое. Можешь найти то, что детям знать не обязательно.
– Хорошее правило. А портфель – это сумка?
– Сумка.
– Моя?
– Твоя.
– Тогда ты тоже в мой портфель не лезь. Можешь найти то, что взрослым знать не обязательно.
Но после протухшего яйца Вася торжественно разрешил мне доставать мусор из портфеля.
Вася пришел из школы грустный.
– Что ты грустный такой? – спросила я.
– Плохо. Все плохо, – сказал сын.
Мне, конечно, очень хотелось ему рассказать, что такое хорошо, а что такое плохо. Что-то вроде – мне бы твои проблемы с почерком! В этот момент Вася был очень похож на своего отца, который, держась за голову, рефлексирует. Не хватало только виски со льдом, а так – никакой разницы.
– Что плохого? – поинтересовалась я.
– Настя уже два дня в школу не ходит, – ответил сын.
– Придет. Обязательно придет, – пообещала я, – ты из-за этого расстроился?
– Нет. Из-за того, что она не ходит, а я хожу. Плохо это.
– Это все твои горести?
– Нет. Еще одна осталась.
– И какая?
– Хочу на продленку.
В мое время продленка была наказанием. Как пятидневка. Мама обещала оставить меня на продленку, если я чего-то там не сделаю. Мы думали, что на продленке над детьми издеваются. Во-первых, их куда-то уводят. Во-вторых, они всегда приходят со сделанными уроками. В-третьих, продленку вела наша учительница труда, которую мы все боялись. Надежда Петровна. Она была очень-очень странная. Не помнила, кого как зовут. И каждый раз с искренним интересом знакомилась заново. За ухом она носила сигарету. Мы думали, карандаш, но дети с продленки сказали, что это сигарета. Надежда Петровна ела мел – совершенно точно, я сама видела. Откусывала от мелка и жевала. И самое странное – у нее был целый набор пластилиновых ножичков. Точнее, ножичков для пластилина. Она их никому не давала. И если ей не нравилась поделка, она шла к своему столу, выбирала ножичек, возвращалась, зажав пластмассовое орудие убийства в кулаке, и кромсала какого-нибудь снеговика или птичку. Жуть. И еще. У наших продленочников все тетради были исполосованы красными черточками. Они рассказывали, что если Надежда Петровна видела ошибку, то накрашенным ногтем ее подчеркивала. Лак Надежда Петровна предпочитала ярко-красный.
– Зачем тебе продленка? – спросила я Васю.
– Там мультики показывают, – ответил сын.
– Дома тоже мультики есть.
– Там другие. И дети там ничего не делают. Только смотрят мультики.
– Ладно, посмотрим. А что купил?
Дело в следующем. Вася обнаружил в школе киоск. И попросил купить то ли часы, то ли улитку – я так и не поняла. Мы договорились, что он посмотрит, сколько это дело стоит, и мы купим вместе. У Васи есть свой кошелек. Грубо говоря, копилка. Просто все никак кошку с прорезью в башке ему не куплю. Вот мы и решили, что он наконец возьмет «свои» деньги и потратит. Но Вася все забывал, и проблема как-то рассасывалась. Но тут он решил, что завтра точно купит эту совершенно необходимую вещь. Потому что все мальчики из его класса уже купили.
Я долго ему рассказывала про ценность денег, про то, как они зарабатываются непосильным трудом. Вещала долго и с воодушевлением.
Утром в школу его отводил папа. На пороге Вася вспомнил, что забыл взять из кошелька деньги, и собрался идти назад. И что сделал муж? Естественно, дал ему денег. Сколько? Сто рублей.
– А почему сто рублей?
– А что, больше надо было? – удивился муж.
Я выразительно закатила глаза. Я удивляюсь, что он Васе тысячу не дал. С утра-то, когда спать хочется.
Нужной вещью оказалось печенье, похожее на собачий корм. Такие пахнущие химией подушечки.
– Попробуй, – предложил сын.
– Ты уверен, что это можно есть?
– Да, у нас все ели.
– А ты сам-то ел?
– Нет. Я такое не ем.
– И сколько эта гадость стоила?
– Десять рублей.
– А сдачи тебе дали?
– Дали. Десятками.
О проекте
О подписке