2

Во второй раз он не стал за мной спускаться. Просто сказал через домофон, что сейчас откроет дверь. Но я страшно нервничала и дернула ручку, не дождавшись сигнала. А когда спохватилась, дурацкая дверь снова захлопнулась, так что мне пришлось звонить еще раз. Что ж, отличное начало.

Он уже поставил свое кресло, как в прошлый раз, прямо перед моим. Я на секунду задумалась – а не сесть ли на этот раз в плетеное? Просто чтобы он понял, что я не настолько предсказуема, как те неудачники, которые приходят сюда добровольно. Но у меня не было никакого желания целый час сидеть с прямой спиной.

– Как твое ничего, Одри?

В школе все лопнули бы со смеху, если бы я рассказала, как он разговаривает. Уже почти жалею, что решила никому не рассказывать о терапии.

– Хорошо. Отлично.

– Панических атак не было?

– Нет.

– Кошмары тоже не снились?

Я пожала плечами и сосредоточила все свое внимание на указательном пальце правой руки, точнее на ногте, который сломался этим утром. Вот бы сейчас сидеть дома с пилкой в руках и Армином ван Бюреном в наушниках.

– Значит, все-таки снились, – заключил Лейдеман. Он выжидающе смотрел на меня, пока я обкусывала ноготь, спасая его от еще больших потерь. – Тебе трудно об этом говорить?

– Трудно, трудно… Я просто стараюсь о них не думать.

– О них?

– Ну, о кошмарах и типа того.

– И почему же?

Я не ответила. Одно из моих правил гласит: не реагируй на бессмысленные вопросы.

– Есть такое индейское племя, где детей учат не убегать во сне от чудовищ.

– Занятно.

Хоть и непонятно, к чему это он.

– Оставаться на месте, встречаться с чудовищем лицом к лицу. Так дети побеждают свои страхи. Или хотя бы учатся с ними жить.

– Учитывая, что в эту секунду я не сплю, этот мудрый совет бесконечно актуален, не так ли? – Я постаралась сделать свою реплику максимально язвительной, и, как по мне, вышло очень даже неплохо.

Лейдеман снова погрузился в долгое молчание.

– В прошлый раз ты спросила, в безопасности ли ты здесь, – сказал он наконец. – И я ответил «да». Мне тогда показалось, будто ты очень хотела чем-то со мной поделиться. Или ошибаюсь?

Я покосилась на его таймер.

– У нас еще уйма времени, Одри.

Голос его звучал вполне приветливо. Глубоко в душе мне не терпелось рассказать ему о том жутком сне, но я еще никогда ни с кем об этом не разговаривала, поэтому подобрать слова оказалось не так-то просто. Словно тот кошмарный тип в черном не давал мне этого сделать. Стирал все мысли, чтобы я не понимала, с чего начать.

– Начни с чего угодно, – сказал Лейдеман. – Неважно откуда, ты сама придешь к тому, что для тебя действительно важно.

Как будто прочитал мои мысли. Жуть.

– В общем-то, мне снится всего один сон, – ответила я. – Один и тот же каждый раз. Как будто смотришь на повторе ролик с «Ютьюба».

Лейдеман весь превратился в слух. Я достала из кармана телефон и уставилась на черный экран.

– Я не собираюсь его включать, правда. Просто подержу в руках. Ну, знаете, такая моральная поддержка. Чтобы чувствовать, что я не одна.

Не отрывая взгляд от телефона, я начала говорить. Очень медленно, наверное, так говорят лунатики во сне. Не специально, просто по-другому не получалось.

– Запах такой, что дышать невозможно. Воняет потом. Грязными людьми. Скисшим молоком. Дерьмом. Скорее даже навозом. Как на ферме, только в сто раз хуже.

Ну вот, опять. Все, что я прятала глубоко в сознании, снова стало реальным. Заболела лодыжка, как будто на ней что-то тяжелое. Появилось удушающее чувство, словно меня поймали, как крысу в ловушку. И опять этот шум. Накатывает волнами, как морской прибой, становится все громче, пока не заполняет комнату и не прижимает меня к стене.

– Как будто тысячи людей одновременно что-то говорят, – прошептала я с закрытыми глазами.

Боже, нет, он здесь, снова… Я почувствовала, как меня затрясло. Сильнее, чем обычно: сначала задрожали пальцы, затем – руки, плечи, ноги… Телефон выскользнул и с громким стуком упал на пол. Я хотела его поднять, но почему-то не смогла. Меня полностью сковало дрожью.

И тут из ниоткуда появились руки Лейдемана. Он положил их на мои. Крепко обхватив, он держал меня, словно я была кораблем, а его руки – якорем.

– Что ты видишь, Одри?

– Большого черного ворона, – еле прошептала я. – Он медленно расправляет крылья. Огромные черные крылья. Все до смерти боятся его. И церковь пропахла страхом и смертью.

Сердце колотилось, во рту пересохло. Я высвободила одну руку и потянулась за водой, но рука дрожала так сильно, что я почти все пролила на стол, не сумев удержать стакан.

Лейдеман поднес его к моим губам и помог сделать глоток.

– Он что-то говорит?

– Он кричит. А иногда шепчет – это еще страшнее. А летучая мышь рядом с ним повторяет сказанное, только на баскском.

Лейдеман дернул рукой, и я поняла, что что-то его смутило.

– На… на баскском? – произнес он так, будто мне не поверил. – Откуда ты знаешь, что это было на языке басков?

Все образы пропали, словно кто-то нажал на кнопку. Страх тоже исчез, я чувствовала лишь невероятное раздражение. Похоже, раздражение помогает против страха. Отлично. Вот о чем индейцам надо было рассказывать своей ребятне.

Я убрала его руки, подняла телефон и холодно ответила:

– Может, оттуда, что я шесть лет жила на севере Испании, в Стране Басков?

Сбитый с толку, он отодвинулся на кресле назад. Так ему и надо, пусть лучше готовится к встречам. Хотя, стоит признать, что тут скорее виноват мой отец. Он вечно делает вид, будто этого эпизода никогда не существовало. Очевидно, по инициативе Анны.

– Прости, пожалуйста, я не знал.

Судя по таймеру, у нас оставалось еще десять минут. Я встала и подошла к скошенному окну.

– Может, нам стоит сначала познакомиться… – сказала я, бросив надменный взгляд в его сторону.

Ну все: наморщив лоб, он начал перелистывать блокнот. Наконец, отложил его в сторону и сказал:

– Ты права. Я слишком резко перешел к… твоей проблеме. Извини.

Я тут же поняла, в чем причина. Плюхнувшись обратно в кресло, я ответила:

– Вам позвонил мой отец. Скажете, что нет?

Бинго, он тут же покраснел. Меня это даже немного позабавило, но в то же время я проклинала отца. Сегодня утром он и у меня спросил, есть ли прогресс. И смогу ли я присоединиться к Евхаристии.

– Видимо, твоему отцу очень важно, чтобы ты как можно скорее вернулась в церковь.

– Жизненно необходимо, – фыркнула я. – Но самому ему плевать. Это все Анна. Святее папы римского и до ужаса печется о спасении моей души. По ее словам.

– Почему? Спасение твоей души находится под угрозой?

– Она считает, что да. Потому что я стала ходить в церковь только после появления Анны.

– Не совсем понимаю. Обычно матери присутствуют в жизни своих детей с довольно раннего возраста, не так ли?

Мы впервые одновременно улыбнулись.

– Анна мне не мать. Моя родная мама умерла, когда… ну… при родах. Моих родах. Точнее, когда рожала меня. Анна появилась, когда мне было пять. Маленькая пятилетка-язычница, так она меня называла. Воспитанная, по ее словам, бабкой-еретичкой.

– Кем? Еретичкой? – Лейдеман заглянул в блокнот, где все это время что-то торопливо записывал. – Да уж, такое словечко сейчас услышишь нечасто. И чем же твоя бабушка обязана столь необычной характеристике?

– Когда мы садились за стол, она все время говорила: «Спасибо тебе, солнце, за эту замечательную пищу и за то, что все это выросло под твоими лучами».

У нее был просто гигантский огород. Я всегда помогала ей пропалывать грядки и собирать урожай.

– И упоминание солнца – это все?

– Анне этого было более чем достаточно. Она католичка до мозга костей. По сути, фанатичка. Нам еще повезло, что не радикальная мусульманка, иначе устраивала бы теракт за терактом.

Лейдеман никак не отреагировал, лишь в очередной раз пробежался глазами по своим записям.

– Значит… До шести лет ты жила в Стране Басков?

– В пятнадцати километрах от Витории-Гастейс, если точнее. На ферме у бабушки с дедушкой.

– А твой отец тоже там работал?

– Нет, он работал в Бильбао, в Музее Гуггенхейма. Там он и познакомился с Анной. Но отцу тогда было проще остаться в Витории, кому-то надо было за мной присматривать, пока он был на работе.

– Понятно.

Осталось две минуты.

– Одри, а у тебя есть братья или сестры?

Я уже собиралась встать. Не имела ни малейшего желания снова услышать, как меня прерывает этот гребаный звон.

– Сводный, Пабло. У него синдром Дауна, и он живет в интернате. Анна думает, что это ее так Бог наказал, но ей все говорили, что в сорок четыре лучше не рожать детей. Просто яйцеклетки уже плохие. На следующей неделе в то же время, да?

Лейдеман ошарашенно взглянул на меня.

– Да, хорошо, конечно.

– Ну, тогда до встречи.

Я почувствовала себя гораздо лучше, когда спустилась на три лестничных пролета вниз и оказалась на улице: я снова могла контролировать свою жизнь. Может, эти индейцы были не такие уж и дураки.

3

Нe успело пройти и дня, как я стала проклинать Варда вместе с его индейцами.

Все ухудшилось: ночные кошмары, страх, видения вдруг стали накатывать средь бела дня. Мне удавалось кое-как справляться, но только благодаря тому что на этой неделе у меня было три экзамена и две вечеринки. Однако, пока я ехала в сторону Принсенграхт, к доктору Лейдеману, мне казалось, что вся дрянь, скопившаяся за неделю, разом навалилась на меня. Я крутила педали как сумасшедшая, без конца оглядываясь, потому что была уверена, что меня кто-то преследует. В какой-то момент пришлось объехать целый квартал только потому, что впереди по тротуару прошел парень в длинном черном пальто. Всю дорогу я молилась, если это, конечно, можно назвать молитвой: «Пусть все закончится, пусть все закончится». Наконец, оказавшись у его двери и дрожащей рукой нажав на медную кнопку рядом с надписью «В. Лейдеман, психотерапевт», я разревелась. У меня началась истерика, рыдания эхом разносились по всему дому, но я не могла остановиться, и мне вдруг стало совершенно наплевать, хотя в прошлый раз слезы, обыкновенные слезы, казались мне самым постыдным событием в жизни.

Я надеялась, что он будет ждать меня наверху, что обнимет меня, когда я поднимусь, погладит по волосам, все, как в фильмах. Глупо, конечно, я ведь знаю, что психотерапевтам не полагается лишний раз прикасаться к клиентам, как бы последним этого ни хотелось. Мне показалось, что он чем-то расстроен, а когда я села, он подвинул ко мне коробку с бумажными платочками и поставил стакан с водой.

Я радовалась, что мое кресло такое маленькое и уютное. Спинка и высокие подлокотники как будто обнимали меня, утешая, прямо как он, когда держал меня за руки.

На щеках еще не успели высохнуть слезы, но я улыбнулась ему:

– Ну вот, опять.

Вард не улыбнулся в ответ и взглянул на меня чрезвычайно серьезно:

– Что происходит, Одри?

Я глубоко вдохнула, вспомнив о том, как добиралась сюда, особенно тот ужасный момент, когда стояла у его двери, до смерти перепуганная, и думала: «Если дверь сейчас не откроется, мне конец».

Только сделав три глотка, я снова смогла говорить.

– Это несправедливо. Как думаете, я когда-нибудь стану снова нормальной?

– «Нормальной»… А что для тебя значит это слово?

– Что за дурацкий вопрос? – Я разозлилась. – Нормальным, например, не снятся кошмары. Они не видят галлюцинации. Не чувствуют внутри себя кого-то, кого в них быть не должно.

Вард на мгновение замер. Записал что-то. Потом спросил:

– То есть ты думаешь, внутри тебя кто-то есть?

И все это своим невозмутимо спокойным тоном, как будто он каждый день обсуждает подобные вопросы.

Я задумалась: а он ведь и впрямь может не знать, что такое «быть нормальным». В конце концов, к нему приходят одни психи. Психи вроде меня.

– Думаешь, внутри тебя кто-то есть? – повторил Вард.

– Да. То есть… нет. Я бы не хотела так думать. Это же… страшно до чертиков. Если ты даже наедине с самим собой не чувствуешь себя в безопасности, то где тогда?

– Здесь, – уверенно ответил он, глядя мне в глаза, и мгновение спустя добавил: – Откуда у тебя появилась такая мысль? О том, что внутри тебя кто-то есть?

Я вздохнула.

– Не знаю. Может, я как-то не так выразилась. Но… Все, что я вижу, все эти кошмары по ночам и видения днем, они выглядят так правдоподобно. И такое чувство, будто все они связаны между собой. Как будто я раз – и попадаю в тело какого-то другого человека.

– Прежде чем делать выводы, нам надо разобраться в происходящем, – сказал Вард. – Дело может быть в чем угодно.

– Да? И в чем же?

Вард отвел глаза и уставился себе на руки, лежавшие на коленях ладонями вверх.

– Пожалуй, этот вопрос стоит оставить на потом. А сейчас я бы сосредоточился на кошмарах и галлюцинациях.

«А я вот нет», – промелькнуло у меня. Как и он, я уставилась на собственные руки, пока вдруг не поняла, что они тоже развернуты ладонями вверх. Я покраснела от смущения: выглядело так, будто я за ним повторяю.

– Каждый раз, когда я об этом рассказываю, все становится только хуже. – Мой голос звучал как-то странно.

– Возможно, с каждым разом ты открываешься все больше, все ближе подпускаешь к себе эту историю. На мой взгляд, это хорошо. Если тебя что-то пугает, лучший способ побороть свой страх – встретиться с ним лицом к лицу.

– А если станет совсем плохо, можно будет приходить почаще? Два раза в неделю или даже каждый день?

Лейдеман нахмурился и уткнулся в свой блокнот. Да ну, не такой уж трудный вопрос я задала!

– Деньги не проблема, – добавила я. – Денег хватает.

– Нет, – ответил он наконец. – Мне кажется, на данный момент одного раза в неделю достаточно. Но я могу дать тебе адрес своей электронной почты. Это поможет?

Я разочарованно пожала плечами.

– Ладно. Спасибо.

Он взял со стола стикер и написал свой мейл.

– Держи.

С желтой бумажкой в руках я почувствовала себя увереннее. Теперь у меня появились силы вспомнить прошлую ночь. И если сейчас быстренько обо всем рассказать, то, возможно, больше не придется постоянно отгонять от себя эти мысли. Я до смерти устала с ними бороться.