Цитаты из книги «Лимоны и синицы»

Женщины без роду-племени легко вычисляются по тому, как, рассказывая о путешествиях, они говорят о своём зеленщике, у которого всегда берут корзинку клубники, о любимом кафе, где обычно завтракают, и называют имя бармена, делающего самый правильный лонг-айлэнд на побережье – даже если их жизни в том городе была всего неделя. Они мгновенно и, кажется, несколько нервно обзаводятся постоянными места

В ванной такой свет, что в зеркале показывают драматическое лицо

. Странно, что он возникает из Дантова ада для прелюбодеев именно в тот момент, когда прелюбодеяние заканчивается, когда блуд, страхи и комплексы наконец-то отваливаются и прорастает ясная и отчаянная любовь.

щение. Как только появляется близкий, попроси у него прощения, прости его и прости себя. Не вслух, конечно, а то напугаешь насмерть. И всё же – между вами ещё ничего не произошло, но разрешение на ошибку, неидеальность и на определённую некомфортность поступков обозначить нужно.

коварстве платьев с открытой спиной – если утром между лопаток поцелует один мужчина, верная примета, что вечером там будет целовать другой

Напиши мне; напиши мне из Индии, Крыма, Таиланда, отовсюду, где задержишься дольше чем на ночь. Из пыльных углов Старого, Нового и того света, из кабаков, джунглей и недорогих отелей; из палатки, из открытой могилы, в которой проведёшь четыре часа, наблюдая движение звёзд и слушая, как в теле шевелится аутентичная настойка (никакой химии, диметилтриптамин только что с огорода). Я хочу получать твои емейлы, оклеенные радужными марками почтовой компании «Доктор Хоффман», нацарапанные на пожелтевшей папиросной бумаге, пропахшей дымом, с жлобским пивным пятном, – когда выпадаешь из образа, тоже пиши. Напиши подробно, как выглядит Эйфелева башня, мне это важно. Когда на рассвете от тебя уйдёт весёлая чёрная женщина, дай знать, осталась ли она довольна (впрочем, не сомневаюсь). О бледных девочках, которые носят копеечные этнические юбки и никогда над тобой не смеются, ты мне не расскажешь, и правильно, чего я о них не знала? Но я не могу заменить тебе ни одну из них, даже самую бестолковую, даже толстую.

сейчас о любви может быть «легко засыпать рядом и ничего не бояться», а потом «чувствовать себя более живой, чем когда-либо», а в другой раз «много смеяться», «вместе работать», «говорить только правду – и только ему» – да бог знает

пробивается ли солнце сквозь резную липовую крону так, что я вижу каждый лист и запоминаю его навсегда? Дарят ли мне торговки красную смородину? Возят ли нас водители автобусов без билетов – «оплачиваем проезд, граждане, а вы двое – не надо»? Бережёт ли меня Бог за одно лишь сияние? Есть ли такой секс, чтобы снять туфельки в коридоре, потом не помню, а потом прихожу в себя под душем? А кожа у него пахнет ли морской водой? И где мои лимоны, где мои синицы?

Однажды, когда я стану такой старой, что отомрут все лепестки, все способы и даже память, я смогу пересчитать их – эти приметы любви, которые вернутся ко мне и высыплются на голову из огромной божьей корзины. Все мои лимоны и персики раскатятся по комнате, все цветы, птицы, слова и состояния вспорхнут и разлетятся, я узнаю их все и пойму, сколько любви у меня было.

«Радость моя, где у нас чай? – Посмотри в левом ящике. И заплати, наконец, за свет, квитанция на зеркале», – пишут из Праги в Москву, с улицы Дина Рида на проспект Ленина, имитируя обыкновенную семейную жизнь, с привычками и обязательствами. «Поспи, поешь, выпей таблетку», буднично напоминают они, путаясь в пальцах от нежности, – обменять бы всю эту чёртову романтику на обыденную бытовуху, на её маленькие тапки в ванной, на его дырявый носок под кроватью. Утешаются, знамо дело, тем, что надоело бы скоро, взвыли бы и разбежались, напоследок перессорившись из-за денег. Но попробовать бы, всего-то узнать, какое оно, у нормальных людей, обыкновенное счастье.