Высказывания Гитлера, подобные этим, открывают в нем черту, поражавшую многих из его собеседников, а именно способность к выборочному восприятию только тех вещей, которые его интересовали. Все, что выходило за круг его когнитивного поля, подвергалось деформации или просто отметалось. Такой регуляторный механизм позволял игнорировать или минимизировать значение неприятных фактов. Таким образом, приходится констатировать, что у Гитлера очень рано появляется разрыв между «объективной» и «субъективной» реальностью.

По причине такого ограничительного отбора Гитлер усваивал только то, что служило укреплению его убеждений. Навязчивый, маниакальный характер его фундаментальных идей уходит корнями в этот способ мировосприятия. Следовательно, у него очень рано появляются стереотипные представления и предрассудки, которые по мере того, как он осознавал себя и свое окружение, только крепли. Его видение мира, та призма, через которую он рассматривал людей и события, со школьных лет получила определенное развитие. Но своей «когнитивной картой», как это принято называть в политологии, он во многом обязан школьным урокам истории. В частности, Гитлер упоминает своего преподавателя в Realschule (технической школе) Линца, доктора Леопольда Пётша, портрет которого он набрасывает с большой теплотой. Этот человек, кроме того, оказался в числе тех немногих, с кем Гитлер позже продолжал вести переписку. Метод Пётша заключался в следующем: он брал факт современности и рассматривал его в свете истории, демонстрируя таким образом, как прошлое влияет на настоящее. Один из циклов его лекций посвящался нибелунгам, отметившим своим присутствием этот австрийский регион. Гитлер часто ссылался на него и позже, во время путча 1923 года и во время военной кампании в Советском Союзе. Он ставил Пётшу в заслугу не только то, что тот заставил его полюбить историю, но, что он (невольно) уже в ту пору сделал его революционером. Это утверждение, бесспорно, грешит преувеличением. Адольф Гитлер, как и многие дети, время от времени проявлял строптивость характера. Ребенком он дрался с другими мальчишками, играя в ковбоев и бурскую войну (последняя его особенно привлекала), и часто брал на себя роль вожака. При этом уже тогда он предпочитал действовать убеждением, насколько возможно избегая прямых столкновений. Один из его соучеников описал Гитлер впоследствии как «спокойного фанатика», любившего выжидать, пока ситуация не «созреет», то есть не примет благоприятный для него оборот. Типичным в этом отношении представляется конфликт, который вспыхнул между Адольфом и его отцом по поводу его будущего. Алоис хотел, чтобы сын последовал его примеру и стал чиновником. Это желание стало особенно настоятельным после того, как сводный брат Адольфа Алоис-младший в возрасте 14 лет вдрызг разругался с отцом и покинул дом, а младший брат Эдмунд умер в 1900 году. Адольф остался единственным отпрыском мужского пола в семье (в 1896 году у него родилась сестра Паула), следовательно, должен был пойти по стопам Алоиса, проявив ту же благодарность и оказав ему такую же честь, какую и сам оказал в свое время «дяде» Иоганну Непомуку.

Семья Гитлеров, пробыв в Ламбахе недолгое время, с 1898 года жила в Леондинге, близ Линца. Свою ферму в Гафельде Алоис продал в 1897 году. Расположенный неподалеку от кладбища дом в Леондинге на протяжении многих лет считался отчим домом фюрера и после аншлюса превратился в место паломничества. От Линца город отделяло пять-шесть километров, и Гитлер ходил в лицей пешком или добирался туда на поезде. В отличие от успешной учебы в Фишлхаме, Ламбахе и Леондинге, в Линце он отнюдь не блистал, получая хорошие оценки только по истории, географии и рисованию. В последнем классе ему пришлось остаться на второй год. В «Моей борьбе» он объясняет этот спад тем, что намеренно противостоял воле отца, мечтавшего сделать из него чиновника, тогда как он сам уже в двенадцать лет твердо решил, что станет художником – с точки зрения Алоиса, идея абсолютно нелепая. Адольф полагал, что отец, убедившись в том, что учеба у сына идет из рук вон плохо, уступит ему. Следует добавить, что причина низкой успеваемости Гитлера, особенно по таким предметам, как математика и естественные науки, наверняка крылась еще и в том, что он в принципе учил только то, что его действительно интересовало. Сыграло свою роль и растущее недовольство тем, что его заставляют заниматься дисциплинами, требующими постоянных и систематических усилий. В конце концов, и профессию чиновника Адольф возненавидел в первую очередь из-за того, что она сопряжена с жестким графиком и подчинением определенным правилам. Мысль о том, что придется провести долгие годы за столом в конторе, приводила Гитлера в ужас. И напротив, жизненный уклад художника виделся ему в самых радужных тонах. Антипатия к чиновничеству и работе по расписанию сохранилась у Гитлера на протяжении всей жизни и оказала серьезное воздействие на манеру руководить. Есть еще одна гипотеза, объясняющая его плохие оценки и мечту о карьере художника. Сын мелкого чиновника, переехавший из деревни, в Линце Гитлер в окружении отпрысков зажиточных коммерсантов и сыновей высокопоставленных деятелей мог ощущать себя бедным родственником. А вот у художников совершенно особенный статус, позволяющий им находиться вне социальных барьеров.

Однако вернемся к конфликту Гитлера с Алоисом. Отцовской воле он попытался противопоставить не прямое неповиновение, а скорее нечто вроде пассивного сопротивления – не зря Конрад Гайден определяет его как «скрытного ребенка». И здесь, как часто случалось в жизни Адольфа Гитлера, ему на помощь пришли внешние обстоятельства. 3 января 1902 года его отец внезапно умер – от сердечного или апоплексического приступа. Несмотря на их разногласия, Адольф, видимо, испытал горе – на похоронах он плакал. И, хотя конфликт с отцом пришел к завершению, никакого улучшения в школьной успеваемости не последовало. Главным препятствием к переводу в следующий класс стал для него французский язык; Адольф сдал по нему дополнительный экзамен и получил необходимую оценку только при условии, что сменит школу. Мать устроила его в Штейр. Дом в Леондинге она продала и переехала в Линц. Заботу о сыне она поручила семейству Сичини, проживавшему в доме номер 19 на площади Грунмаркт – в дальнейшем переименованной в площадь Адольфа Гитлера. Вряд ли это была его счастливая пора – оторванный от приятелей по Леондингу и Линцу, Адольф лишился и материнской опеки. В это же время он в первый и в последний раз в своей жизни по-настоящему напился. Вместе с одноклассниками он отмечал в окрестностях Штейра окончание семестра. На обратном пути, застигнутый естественной надобностью, он, не найдя ничего более подходящего, использовал с целью, о которой нетрудно догадаться, свой школьный табель. Ему не повезло – на следующий день вещественная улика каким-то образом попала в школу, и Гитлеру пришлось выдержать унизительную процедуру выволочки в присутствии наставника. Он сам утверждает, что после этого инцидента навсегда отказался от спиртного, – на самом деле его воздержание от алкогольных напитков никогда не было тотальным. Но сам поступок, послуживший причиной выговора – использование школьного табеля в качестве клочка туалетной бумаги, – прекрасно передает то презрение, какое он испытывал к школе, успев заслужить репутацию дерзкого и плохо успевающего ученика. Адольф и внешне часто выглядел подавленным и пребывал в дурном настроении. Следующий этап обучения, то есть переход в Oberrealschule (высшую техническую школу), по окончании которой его ждал аттестат зрелости, потребовал бы серьезных усилий, и, судя по всему, подобная перспектива его не прельщала. Немного подбодрили его каникулы, проведенные в Шпитале, у родственников со стороны матери, с которыми та продолжала поддерживать тесную связь.

К этому же времени относятся первые упоминания о постигшем его заболевании, по поводу которого высказывалось множество самых противоречивых суждений: действительно ли он заболел или просто симулировал болезнь, чтобы бросить учебу? С уверенностью можно утверждать одно: вопреки тому, что Гитлер рассказывает в «Моей борьбе», ни о каком серьезном легочном заболевании речи не шло. Семейный врач доктор Блох не оставил в его медицинской карте никаких указаний на это, отметив лишь нарушение деятельности миндалин, приступы кашля и простуды. Его свидетельство категорично: в этот период Гитлер не страдал ни одним серьезным заболеванием. Не исключено, впрочем, что его мать сильно обеспокоилась. Все-таки обе первые жены Алоиса скончались из-за болезни легких, и вообще в тех краях и в те времена был довольно широко распространен туберкулез. К тому же Адольф отличался скорее хрупким здоровьем, да и внешне – бледный, худощавый – выглядел отнюдь не здоровяком. Переохлаждение, насморк или летний грипп, значение которых он с присущим ему актерским талантом (он еще разовьется впоследствии) намеренно преувеличил, сделали свое дело. Тем не менее на каникулах в Шпитале он быстро поправился. Пил молоко, помногу гулял, рисовал, играл на цитре – и старательно избегал контактов с теткой, прочими родственниками и местной молодежью. По возвращении в Штейр он сдал переэкзаменовку и получил свидетельство об окончании школы с весьма посредственными оценками: поведение и прилежание – удовлетворительно; Закон Божий – удовлетворительно; немецкий язык – удовлетворительно; французский язык – удовлетворительно, физика и химия – удовлетворительно; черчение, геометрия и начертательная геометрия – удовлетворительно (после переэкзаменовки); рисование – отлично; физкультура – отлично; пение – удовлетворительно; ведение тетрадей – неудовлетворительно. По мнению многих из бывших учителей Гитлера, он мог бы иметь гораздо более высокие оценки, потому что был способным учеником, легко запоминал материал, но не любил напрягаться. Покинув школу, он отдался во власть dolce far niente ^[6] и мечтательности. Поселившись в маленькой квартирке на Гумбольдтштрассе, в центре Линца, он катался как сыр в масле, окруженный заботливым вниманием матери и сестры Паулы (Ангелика к этому времени успела выйти замуж за банковского клерка Лео Раубаля, которого Гитлер ненавидел всем сердцем). Пенсия Клары и некоторые другие источники обеспечивали им вполне сносный уровень жизни. Отныне юноша стал тщательно следить за своей внешностью. Одетый как денди, он любил прогуливаться с тросточкой, захаживать в кафе, бывать в театре и в опере. На протяжении нескольких месяцев он даже брал уроки фортепиано. Но большую часть времени Адольф посвящал живописи, рисунку и – в особенности – архитектурным наброскам. В его альбоме сохранились эскизы построек, которыми он мечтал украсить Линц – величественные виллы, музеи, театр, мост через Дунай. Одно здание из этого альбома действительно было возведено тридцать пят лет спустя. Не исключено, что он черпал вдохновение в сочинении знаменитого архитектора той эпохи Камильо Ситте, которое называлось Der Städtebau («Градостроительство») и наверняка имелось в местной публичной библиотеке. К этой поре относится начало формирования у него выраженного вкуса к монументалистике, которому предстояло усилиться и окрепнуть за время пребывания в Вене.

Примерно два года молодой человек прожил в особенном мире, на грани реальности и мечты. Он строил грандиозные планы, в компании с неким Августом Кубицеком, фамильярно именуемым просто Густлем, слушал Вагнера. Сын декоратора, Кубицек тоже считал себя артистической натурой и намеревался стать великим музыкантом. Вот лишь один из примеров того, куда фантазия уносила молодого Гитлера. Купив однажды обыкновенный лотерейный билет, он набросал перед приятелем картину блестящей светской жизни, какой они заживут в прекрасной квартире на набережной Дуная, под присмотром изысканной экономки с седеющими висками, принимая у себя самых известных артистов. Когда выяснилось, что никакого выигрыша на билет не выпало, Адольф впал в приступ дикой ярости, обвиняя в своем невезении все общество в целом. Эта черта характера – страсть выдувать мыльные пузыри, а потом, когда они лопнут, ополчаться на весь свет – сохранится у него навсегда и не раз проявится впоследствии. Он легко поддавался самообману – что само по себе не так уж и страшно, – но умел представлять свои утопии с таким пылом и такой силой убеждения, что заражал своей верой собеседников, а позже и огромные массы людей. Если мечты не сбывались, он всегда обвинял в этом кого-то другого. Кубицек, совершенно покоренный богатым воображением приятеля, приводит в своих «Воспоминаниях» такую показательную историю. Побывав на представлении оперы Вагнера «Риенци», Гитлер впал в нечто вроде транса. Он потащил Густля за собой, заставил взобраться на один из холмов Линца и здесь, хрипя от возбуждения, поведал ему, что только что осознал свою миссию – вести свой народ к свободе. Тридцать лет спустя он признавался Кубицеку, что «все началось именно в тот момент». Нельзя исключить, что в тот вечер Гитлер действительно пережил своеобразное откровение, благодаря которому интуитивно осознал свое «призвание».

В воспоминаниях Кубицека рассказывается также о романтическом увлечении молодого Гитлера некоей барышней из хорошего общества Линца, которую он обожал издалека и к которой не смел приблизиться. Вроде бы он даже сочинял в ее честь многочисленные стихи, в которых она представала белокурой владелицей замка, одетой в синее бархатное платье и объезжавшей на белом коне цветущие луга. Такая любовь, вызывающая в памяти мысли о Данте и Беатриче (девушку звали Стефания), для молодого человека его возраста и социального положения представляется, в общем-то, вполне банальной. Попытки увидеть в ней стремление спрятаться от реального мира в мире воображаемом, на наш взгляд, малоубедительны. Разве не логичнее предположить, что подобное обожание издалека свидетельствовало скорее о неуверенности в себе, которую испытывал юноша, не представляя, какая судьба его ждет, а то и просто о робости?

Некоторые специалисты пытались объяснить патологические черты характера фюрера жестоким давлением со стороны отца и авторитарным укладом семьи, в которой он вырос. Но с не меньшим основанием можно возразить, что ключевые годы, на протяжении которых происходит самоутверждение личности молодого человека, прошли как раз в отсутствие отца. Подросток оказался лишен твердой руки, которая могла бы указать ему нужное направление и помочь найти верный путь между мечтой и реальностью. Ведь Клара не принадлежала к числу женщин, способных руководить и научить сына держать свою буйную фантазию в русле социально приемлемых условий.

Яркой иллюстрацией этой неопределенности, этого вакуума, в котором шло становление молодого Гитлера, может служить его поездка в Вену, которую мать устроила ему в мае 1906 года и которая обошлась ей недешево (приблизительно в 100 крон). В австрийской метрополии Адольф занимался тем же самым, что делал в Линце: ходил слушать Вагнера, восхищался архитектурой Оперного театра, музея, здания парламента, домами на Рингштрассе и полагал, что попал в сказку «Тысячи и одной ночи». Тем не менее в немногих открытках, отправленных Куцибеку, он писал, что ему не терпится назад. Оглушенный внешним блеском Рингштрассе – этой via triumphalis ^[7], а также других величественных красот, в 1898 году заставивших великого архитектора Адольфа Лооса назвать Вену «большой потемкинской деревней», Гитлер действительно стремился скорее вернуться в уютный маленький Линц. Некоторые учителя из Realschule уже отмечали в нем задержку во взрослении. Смерть отца, недостаточная твердость со стороны матери, отсутствие духовного наставника – все это оказало свое влияние на то, что подросток все больше замыкался в себе. Никто не помог ему интегрироваться в общество, а сам он оказался к этому не способен. Вопреки его упорным утверждениям, Адольф Гитлер был в ту пору слабым человеком. Прежде он отступил перед волей отца; теперь спрятался в мир мечтаний, большей частью навеянных творчеством Вагнера, которое ввергало его в «настоящее истерическое возбуждение».

Гипотеза о духовном родстве великого композитора и Гитлера издавна служит предметом споров. Никому не придет в голову подвергать сомнению, что вагнеровская музыка и его некоторые персонажи всегда влекли к себе Гитлера, оказывая на него чарующее, если не галлюциногенное воздействие, что отмечено такими исследователями, как Кубицек и Раушнинг. Однако можно ли сказать то же самое об идеях и убеждениях композитора? Как метко заметил американский историк, о якобы имевшем место сходстве их образа мыслей и даже некоторых черт характера говорят в основном авторы, лишь весьма поверхностно знакомые с письменным наследием музыканта. И, хотя критика нацелена в основном на американских коллег, мы смело можем добавить к их числу и европейских исследователей. Признавая, что точно определить влияние одного человека на другого всегда нелегко, все-таки можно выделить в этой связи три основных элемента. Во-первых, речь идет о тех волнах энтузиазма («вагнеризме»), которые начиная со второй половины XIX века затронули целые поколения, и Гитлер входил в число этих фанатиков. Причиной их возникновения стала не столько ностальгия по германской истории (целый ряд опер Вагнера посвящен прошлому других народов), сколько желание вырваться из тисков рационализма и позитивизма, найти себе прибежище в фантастическом мире и забыть о скудости и убожестве повседневной жизни. Еще одно объяснение кроется в эклектичной манере Гитлера воспринимать творчество Вагнера. Что бы он ни читал, из всего прочитанного он усваивал только те мысли и впечатления, которые находили отклик в его собственных представлениях, начисто игнорируя все остальное. Таким образом он конструировал собственный воображаемый мир, совсем не обязательно соответствующий тому миру, из которого он почерпнул некоторые черты, – при этом он искренне верил, что единственный сумел правильно понять маэстро. Последнее замечание касается того, что культ Вагнера действительно укрепился только под влиянием Козимы и, позже, Винифред Вагнер; здесь же следует отметить, что антисемитские идеи Вагнера получили развитие благодаря его зятю Хьюстону Стюарту Чемберлену. В годы учебы в Линце, Вене и Мюнхене Гитлер в основном видел в Вагнере источник вдохновения, побуждавший его избрать карьеру художника, преклоняющегося перед героизмом. Впоследствии влияние человека, которого он считал своим «предшественником» и называл величайшим «пророком» немецкого народа, человека, с которым он ощущал глубокую внутреннюю связь, усилилось. Отдельные аналогии между ним и героем «Риенци» – оперы Вагнера, произведшей на него огромное впечатление, – выглядят поразительными. Как и римский трибун, он вел происхождение из низших слоев общества. Как и у героя оперы, его отношение к правящим кругам отличалось двойственностью и колебалось между склонностью к бунту и консерватизмом. И тот и другой вознеслись благодаря ораторскому таланту и умению говорить с народом. Добавим к этому харизму вождя-одиночки, избравшего своей невестой: первый – Римскую империю, второй – Германию. В опере народу отводится роль античного хора. Когда договор Риенци с частью властной верхушки оказался нарушен, а сила его риторики выдохлась, он проклял Рим и сгинул. Позже Гитлер, хорошо запомнив об «откровении», пережитом в Линце, и совершенно забыв о зловещих предзнаменованиях, открывал все заседания съездов своей партии в Нюрнберге увертюрой из этой оперы. Только под впечатлением от недавней войны и после ознакомления с эссе Вагнера он начал воспринимать политику как вид искусства, а в художнике видеть спасителя, который приходит на помощь, когда