Согласно классической теории психоанализа, первые годы жизни являются ключевыми для становления человеческой личности. Даже притом, что психоаналитики, работавшие после Фрейда, доказали, что развитие личности продолжается на протяжении всей жизни путем преодоления различных кризисов, влияние первых детских впечатлений и ощущений очевидно.
Но для историка реконструкция первой фазы детства представляется почти непреодолимым препятствием. Как правило, ему приходится довольствоваться изучением письменных и устных свидетельств, полученных в более поздние годы и чаще всего – из внешнего окружения. В случае с Гитлером у нас нет возможности определить, какие события – если таковые имели место – оказали решающее воздействие на формирование его характера. Тем не менее, немалое число авторов пытались тщательнейшим образом исследовать каждый аспект его раннего детства с целью обнаружения каких-либо корней того зла, которое впоследствии принес миру этот человек.
Предлагаемые объяснения носят психоаналитический характер. Подавляющая их часть базируется на эдиповом комплексе: маленький мальчик вынужден иметь дело с грубостью авторитарного отца, внушающего ему страх «кастрации», и безволием нежной любящей матери. Если верить большому числу исторических свидетельств, эта схема почти идеально описывает ситуацию, в которой оказался юный Адольф. Единственным, кто склоняется к описанию скорее счастливой жизни ребенка в кругу семьи, остается Вернер Мазер (и собственные воспоминания Гитлера о своем детстве служат подтверждением этой посылки). Во всяком случае, можно считать твердо установленным, что семья жила в относительном достатке и что Алоис часто и подолгу отсутствовал, предоставляя жене заботу о доме и детях. Свободное время он предпочитал проводить за стаканом вина с друзьями (хотя, вопреки некоторым утверждениям, вовсе не был запойным пьяницей); также он любил возиться с пчелами, которых держал. Судя по устным и письменным высказываниям Гитлера, его отношения с отцом складывались не всегда легко и просто. Напротив, с матерью он был очень близок и горячо ее любил.
Подобный семейный расклад вызвал к жизни бесчисленное множество спекуляций, в частности касающихся подавляемых кровосмесительных влечений. Чрезмерная любовь к матери якобы обусловила то, как складывались в дальнейшем отношения Адольфа с женщинами, о чем мы еще будем говорить; по мнению других исследователей, он перенес эту свою страсть на всю Германию вообще – и эту гипотезу мы также запомним. Тот факт, что Клара гораздо дольше принятого кормила грудью своего болезненного ребенка, заставил ряд специалистов углядеть в этом причину ярко выраженного гурманства фюрера и его особенного пристрастия к шоколаду, пирожным и прочим сладостям. Но разве многие австрийцы не подвержены той же слабости? И никому и в голову не придет пытаться истолковать ее с тех же позиций. Может быть, все-таки речь скорее идет о черте культурологического характера? Можно привести еще множество причин, объясняющих любовь Гитлера к сладкому, например предположить, что оно служило ему своего рода компенсацией за другие лишения. Ведь Гитлер не курил, почти не пил вина, не позже чем в конце 1920-х годов сделался вегетарианцем и со временем – чем дальше, тем больше – практически отказался от удовлетворения сексуальных потребностей в угоду честолюбию. Не исключено поэтому, что его булимия играла роль разрядки от многих фрустраций. Разумеется, потребляемые сладости напоминали ему о матери, но в этом нет ничего патологического, ведь она наверняка часто баловала его тортами и прочими лакомствами. Женщина, целиком посвятившая себя домашнему хозяйству, она, конечно, прекрасно готовила. Еще более сомнительной представляется прямая связь между навязчивым стремлением Гитлера к завоеванию жизненного пространства и его прожорливостью, вызванной привычкой к перееданию. И уж совсем несерьезно выглядят попытки интерпретировать его отказы отдать приказ об очередном отступлении с территории Советского Союза как стойкое нежелание «обжоры» расстаться хоть с чем-то.
Напротив, гораздо более обоснованной представляется гипотеза о том, что чрезмерная материнская любовь и тесный симбиоз между матерью и сыном породили в последнем чувства всевластия и непогрешимости, спровоцировали бурный рост его «эго».
Другие толкования в рамках эдипова комплекса отталкиваются от того, что Гитлер ребенком мог присутствовать при сексуальном акте между родителями, откуда берет начало его ненависть к отцу, впоследствии через механизм вытеснения обратившаяся в ненависть к евреям.
Историку трудно опираться на подобные умозаключения, поскольку все они базируются на более чем спорных предположениях. Большая часть тех из них, что берут за основу эдипов комплекс, строит свои выводы на наблюдениях за другими психопатами, имеющими сходные с Гитлером черты характера: ярый антисемитизм, склонность к насилию, разрушительный дух. По некоторым признакам отсюда выводят, что Гитлер был подавленным гомосексуалистом, хотя нет ни одного факта, подтверждающего эту гипотезу, либо сексуальным извращенцем – клинические исследования доказывают, что у мальчиков, которых бьет отец, часто проявляются мазохистские тенденции. Нет никаких сомнений, что Алоис был человеком строгим и управлял домом как неоспоримый глава семьи, вполне вероятно не упускавший возможности время от времени наподдать сыну. Гитлер рассказывал об этом Шпееру и своей секретарше. Однако следует ли из этого, что в нем с неизбежностью развились садомазохистские наклонности? И возможно ли вслед за Алисой Миллер допустить, что все преступления Третьего рейха вызваны тем обстоятельством, что Гитлера в детстве лупил отец? Что его власть над таким количеством немцев объясняется типом воспитания, культивирующего послушание – как во многих семьях, – и тем, что ему не встретился в жизни человек, своей любовью и нежностью способный свести на нет последствия пережитой жестокости? Подобные тезисы вообще не поддаются проверке, как и предположения об извращенной сексуальности Гитлера. Поэтому добросовестный историк должен от них отмахнуться, тем более что существует множество доказательств, позволяющих утверждать: он был человеком с нормальной сексуальной ориентацией.
Юный Адольф до 1892 года жил в Браунау, затем перебрался в Пассау. Эти годы отмечены частыми и долгими отлучками отца, во время которых он, пользуясь свободой, наслаждался безмерной материнской заботой. Сводные брат и сестра – Алоис и Ангелика – уже ходили в школу, а младший брат, родившийся 24 марта 1894 года, оставался слишком маленьким, чтобы участвовать в его играх. Играл Адольф с соседскими мальчишками – в ковбоев и индейцев. Годы, проведенные в Пассау, оставили на личности мальчика глубокий след, в том числе сформировав у него особый диалект – полуавстрийский, полубаварский, на котором он потом изъяснялся всю жизнь и который составлял часть его харизмы. Впрочем, нельзя исключить, что в эту же пору он впервые осознал свою привязанность к Германии.
Внешне совершенно нормальное, даже счастливое, детство будущего фюрера ставит перед психоаналитиками сложную задачу. Как «нормальные» родители, явно лишенные деструктивных склонностей, могли породить подобное «чудовище»? Психосоциолог Эрих Фромм, автор знаменитых работ о немецком обществе, предлагает в качестве объяснения существование между матерью и сыном кровосмесительной связи, исключающей всякое эмоциональное тепло: «Индивидуум, связанный с матерью злокачественными кровосмесительными отношениями, остается самовлюбленным, холодным и не способным к общению человеком; мать притягивает его, как магнит притягивает железо; мать представляется ему океаном, в котором он хотел бы утонуть, и землей, в которой он мечтает быть похороненным». Фромм диагностирует клинический случай некрофилии, превративший Гитлера в человека, испытывающего постоянное желание унижать, убивать, уничтожать, разрушать все, до чего он только может дотянуться. Он также отмечает дефицит порядочности, любви и… чувства реальности. Черты характера, вступающие в противоречие с этим диагнозом, получают объяснение либо в контексте вытеснения, либо как защитная реакция субъекта, не желающего сознавать собственные недостатки. Вот почему личность с ярко выраженными деструктивными наклонностями может внешне демонстрировать совсем другой «фасад» и казаться милой, любезной, горячо привязанной к семье, детям и друзьям. Такой человек охотно рассуждает о своих идеалах и добрых намерениях, но делает это только для того, чтобы обмануть себя и окружающих. Если он на словах враждебно относится к сексуальным извращениям, это служит симптомом вытеснения или самозащиты. В этой связи возникает резонный вопрос: а что сказали бы специалисты, если бы Гитлер откровенно высказывался в поддержку таких извращений?
Еще одна теория, также базирующаяся на изучении раннего детства Гитлера, принадлежит Рудольфу Биниону, который полагает, что бесплодие Клары на протяжении трех лет, последовавшее за смертью трех ее первых детей, было умышленным и позволило ей преодолеть травмированное чувство материнства. Более долгое, чем принято, кормление грудью Адольфа послужило своего рода компенсацией этих трех потерь, но и ребенок буквально «с молоком матери» впитал ее душевную рану. Поэтому вместо холодного и жестокого нарциссизма в нем развились совсем другие качества, и он стал боязливым, но преданным сыном, подчеркнуто заботливым к матери. По сравнению с предположениями Фромма эта гипотеза выглядит очевидно более убедительной.
Изложение здесь всех этих теорий позволяет нам не только показать их ограниченность, но и вычленить один важный факт: смерть Клары, бесспорно, глубоко потрясла юного Гитлера. По мнению Биниона, пережитый им кризис впоследствии дал о себе знать и оказал продолжительное воздействие на все его поведение.
Объяснение, предложенное еще одним психоаналитиком – Гельмом Штирлином, специалистом по проблемам трудных детей, также основано на существовании тесной связи Гитлера с матерью. Прежде чем приступить к своему исследованию, Штирлин в рукописи ознакомился с трудом Баниона. Он разрабатывает свою теорию в контексте детско-родительских отношений и выдвигает следующую идею: очень часто родители «делегируют» детям ту или иную миссию или задачу, которую те должны решить вместо них. Так, Гитлеру была поручена «невыполнимая миссия» – отомстить за мать, преследуя четыре цели: удовлетворить свою потребность в «запоздалом вознаграждении», параллельно подпитывая ее за счет близости и зависимости от матери; быть живым свидетельством ее ценности как матери; заполнить свою жизнь, как заполняют мебелью дом, ее подвигами, ее значением и ее властью; наконец, быть ее союзником и мстителем за нее, служа ей поддержкой в борьбе против бесчестного мужа-угнетателя. Внешний нарциссизм Гитлера, на который ссылается Фромм, в глазах Штирлина скорее является выражением его полного поглощения своей «невыполнимой миссией».
Штирлин также считает, что Гитлеру, в отличие от многих других людей, страдающих психозами, удалось вытеснить свой за счет его «синхронизации» с коллективным психозом. Он употребляет такие понятия, как чувство вины и чувство стыда, которые в принципе могли увлечь Адольфа в движение по бесконечной спирали: чтобы избавиться от чувства стыда, ему пришлось показывать свою постоянно растущую силу и храбрость, что в конце концов привело к отрицанию реальности.
Теория «делегирования» своей миссии потомкам не нова. Юнг в своей работе «Воспоминания, сны и идеи» развивает следующую мысль: не исключено, что наши умершие предки понуждают нас к выполнению ряда задач, которые им оказались не по плечу. За примерами далеко ходить не надо: каждый из нас встречал родителей, настойчиво навязывающих своим детям профессию, которой они сами мечтали овладеть, но не смогли, либо вынуждающих их заниматься тем же делом, которым занимаются они сами. Эта модель вполне приложима к Алоису-отцу, который хотел, чтобы его сын стал, как и он, чиновником, и это его желание послужило главным источником конфликта между ними. Что касается теории, согласно которой мать поручает ребенку миссию отомстить за нее и перенесенный ею стыд, заставить оценить ее по достоинству и отблагодарить ее, то ее следовало бы применять в сочетании с «синхронизацией», то есть принимая во внимание психоз, охвативший немецкую нацию после 1918 года. В этом Штирлин сходится с Бинионом, и их общий тезис может послужить ключом к пониманию того, как Гитлеру удалось получить такую власть над мыслями и чаяниями большой части немцев.
Осталось прояснить последний пункт предыстории нашего персонажа и его возможное влияние на формирование личности Гитлера. Советский историк утверждает, что по результатам вскрытия обгоревшего тела Гитлера выяснилось, что у него не хватало одного яичка, и совершенно очевидно, что подобный физический недостаток не мог не иметь существенных психологических последствий. Прежде всего этим, наряду с другими приводившимися причинами, можно объяснить, почему Клара так холила и лелеяла сына. Затем он мог спровоцировать выраженный комплекс неполноценности, который в свою очередь оказал серьезное влияние на сексуальную жизнь и повышенную потребность доказать свою мужественность либо компенсировать свою «недоделанность» любыми проявлениями превосходства. Впрочем, свидетельство советского историка не нашло подтверждения ни со стороны личного врача фюрера Морреля, ни со стороны других специалистов, не обнаруживших в его гениталиях никаких аномалий.
Таким образом, мы снова оказываемся на зыбкой почве сомнений, как и в случае с дедом – то ли кровосмесителем, то ли евреем. Но, даже допуская, что эти предположения не соответствуют действительности, необходимо еще выяснить, когда они стали известны самому Гитлеру, а в случае с вопросом о еврейском происхождении – начиная с какого момента у него возникли первые подозрения на этот счет. Маловероятно, что это произошло в раннем детстве.
Что мы можем утверждать об этом периоде жизни Гитлера? Что он испытывал глубочайшую привязанность к матери, производившей на него чарующее воздействие, в первую очередь своим взглядом. Позже он признавался, что будто вновь увидел ее глаза на портрете Медузы кисти Франца фон Штука. Хорошо известно, что он быстро научился пользоваться обольстительной, если не гипнотической силой своих собственных глаз…
В 1895 году семья находилась в Линце, после чего перебралась в Гафельд, близ Ламбаха-на-Трауне, где Алоис купил дом с садом площадью около четырех гектаров. Дом в Вертхарте был продан в октябре 1892 года, когда семья еще жила в Пассау. Весна и лето 1895 года знаменовали важную веху в жизни юного Адольфа: 1 мая он поступил в начальную школу Фишльхама, неподалеку от Ламбаха, а 25 июня того же года его отец по причине пошатнувшегося здоровья прежде времени вышел на пенсию после сорока лет службы. Поле свободы, которым пользовался Адольф, резко сузилось: к школьным обязанностям добавилось постоянное присутствие в доме отца. Поначалу все вроде бы шло хорошо. По результатам первого года учебы мальчик получил отличные оценки и был переведен в старший класс приходской школы Ламбаха, располагавшейся в бывшем бенедиктинском монастыре. В церкви, на ограде, отделяющей певчих, красовалась стилизованная свастика, которую Адольф, певший в церковном хоре, наверняка заметил и которую потом видел еще не раз. В книге «Моя борьба» он рассказывает, что торжественность церковной службы произвела на него огромное впечатление и одно время он даже лелеял мечту стать священником – таким же, как кюре Ламбаха. Эта мысль занимала его не долго, однако могущество католической церкви и ее блеск в Баварии успели поразить воображение Адольфа, пока он жил в Пассау. Тысячелетняя история обширной коммуны и пышность праздников навеки врезались в его память и послужили источником вдохновения для организации многих национал-социалистических демонстраций. Кроме того, во многих его речах встречаются ссылки на Библию и целые пассажи, выдержанные в библейской стилистике и написанные библейским языком. Мы не располагаем подробными сведениями о том, какую роль сыграла его мать, а какую – Церковь в вероятном влиянии на него христианства. Нам известно лишь, что Клара отличалась набожностью – в отличие от мужа, который появлялся в церкви только в дни обязательных праздников. Алоис уважал Церковь так же, как уважал императорский дом, и оба эти института представляли для него власть – соответственно, духовную и светскую. А вот с кюре Алоис Гитлер враждовал – из-за того, что поддерживал свободную школу.
Однажды маленький Адольф нашел в отцовской библиотеке книгу о франко-прусской войне 1870–1871 годов, и его интерес обратился к военным играм. «Эта героическая борьба стала событием, которое проникло глубоко мне в душу», – писал Гитлер, повторяя знаменитую формулировку Эрнста Юнгера. Все, что имело хоть малейшее отношение к войне или к армии, приводило его в восторг. Примерно в эту же пору он впервые задумался над тем фактом, что существует два вида немцев: те, которые участвовали в этой войне, и все остальные, к числу которых принадлежал и его отец. На вопросы, которые он задавал, отцу, вполне возможно, отвечали, что, дескать, не всем немцам повезло родиться гражданами рейха при Бисмарке. Представляется вероятным, что все эти размышления по поводу франко-прусской войны пришли Адольфу в голову несколько позже, когда в 1906 году в Линце праздновали 40-ю годовщину битвы при Седане; тогда высказывались сожаления по поводу того, что Австрия свернула с прямого пути, начертанного в XVIII веке известным германофилом императором Иосифом II. Франко-прусская война рассматривалась как «возрождение» Священной Римской империи германской нации – вечного рейха немцев. Для Гитлера и многих немецких офицеров она стала образцом «молниеносной войны» и первым шагом к реализации мечты о новом Великом рейхе.
Позже Гитлер отмечал, что в те годы с ним произошли две решающие перемены: он стал националистом и научился понимать «смысл Истории». Как немец, живущий в многонациональном государстве, он, по его словам, постиг разницу между династическим «патриотизмом» и «национализмом» образца volkisch [5]. Он очень рано начал сознавать себя борцом за дело национализма, резко выделяющимся на фоне «тепленьких» и предателей. Понять его можно, подчеркивает Гитлер, только изучив внутреннее функционирование монархии Габсбургов, судьба которого была тесно связана с судьбой всех немцев и германизма как такового. «Учиться» истории для него означало заниматься поиском сил, которые, будучи причинами, вызывают определенные последствия, воспринимаемые нами как исторические события. Искусство читать историю и учиться у нее заключается в том, чтобы запоминать самое главное.
О проекте
О подписке