Введение

Столько, сколько существуют человеческие общества, люди считали, что они меняются, члены этих обществ в их воображении превратились в величественных Людей с большой буквы. И все же, какой бы могущественной ни была принадлежность к обществу в формировании коллективной самооценки граждан, вовсе не на членов того же общества они смотрят совсем иначе: в их глазах именно чужаки претерпевают более радикальные, временами ужасающие изменения. В представлении каждого человека целые группы чужаков могут превратиться в нечто менее человеческое, даже в своего рода паразитов.

В истории есть много примеров, когда чужаков считали столь презренными существами, что их могли раздавить под ногами, как насекомых. Вспомним 1854 год, Территория Вашингтон. Вождь индейского племени сквамиш Сиэтл, в честь которого был назван недавно основанный город, только что выслушал речь Айзека Стивенса, вновь назначенного губернатора территории, перед старейшинами племени. Стивенс объяснил, что сквамиш должны переселиться в резервацию. Встав для ответа и возвышаясь над худощавым губернатором, Сиэтл на своем родном языке дувамиш горевал о том, что между их обществами существует пропасть, и признал, что дни сквамиш сочтены. Тем не менее он мужественно воспринял новости: «Племя следует за племенем, а народ – за народом, как волны моря. Таков закон природы, и сожаления бесполезны»^[4].

Будучи биологом, занимающимся полевыми исследованиями, я зарабатываю на жизнь тем, что размышляю о законах природы. Я провел многие годы в раздумьях над концепцией того, что мы называем «обществом», изучая человеческие племена и государства. Меня бесконечно увлекал феномен чужеродности: как получается, что незначительные различия превращаются в пропасть между людьми, которая затрагивает каждую сферу жизни, от экологии до политики. Цель книги «Человеческий рой» – разобраться как можно глубже в этом вопросе, исследуя природу обществ Homo sapiens, а также сообществ других животных. Основная идея этой книги заключается в том, что, каким бы неудобным это ни казалось, человеческие общества и сообщества насекомых похожи больше, чем нам хотелось бы считать.

Как я убеждался много раз на собственном опыте, для людей любая мелочь может свидетельствовать о чужеродности. В Индии люди обиженно смотрели на меня, когда я брал пищу не той рукой. В Иране я попытался кивком головы выразить «да», а для местных кивок означал «нет». В горах Новой Гвинеи я, сидя на мху, смотрел вместе с целой деревней «Маппет-шоу» по древнему телевизору, работавшему от автомобильного аккумулятора. Зная, что я приехал из Америки и «Маппет-шоу» сделано в Америке, каждый житель деревни недоуменно смотрел на меня, когда на экране свинка – вид, которому они поклоняются, – вальсировала в платье и туфлях на высоких каблуках. Я говорил сам с собой, находясь за пулеметами во время восстания тамилов на Шри-Ланке, и весь покрылся испариной, пока подозрительные боливийские чиновники выясняли, кто этот очень странный человек и что я делаю – или что мне разрешено делать – в их стране. Дома я видел, как мои сограждане американцы с одинаковым дискомфортом, недоумением и, временами, гневом относятся к чужим. Первая реакция обеих сторон – мысль о том, насколько чужой этот человек, несмотря на абсолютное сходство: люди с двумя руками, двумя ногами и желанием любить, иметь дом и семью.

В «Человеческом рое» я исследую принадлежность к обществу как особую составляющую нашего чувства собственного «я», которую следует рассматривать (на чем я подробно остановлюсь в последних главах) вместе с принадлежностью к расе и этносу – характеристиками, которые могут иметь такое же первостепенное значение и эмоциональную привлекательность. Растущая значимость наших обществ, а также этносов и рас в сравнении с другими аспектами нашей идентичности может показаться абсурдной. Лауреат Нобелевской премии, экономист и философ Амартия Сен, например, пытается разобраться, почему люди уничтожают свою идентичность в угоду группам, которые становятся важнее всего остального. Приводя в качестве наглядного примера ожесточенные конфликты в Руанде, Сен сожалеет, что «на рабочего хуту из [столицы] Кигали, возможно, оказывается давление, чтобы он считал себя исключительно хуту, и его подстрекают убивать тутси, хотя он не только хуту, но и кигалец, гражданин Руанды, африканец, рабочий и человек»^[5]. Подобное разделение и классификации иного рода – одна из тем следующих глав. Когда убеждения, касающиеся представлений о том, что есть общество и кто к нему принадлежит, вступают в конфликт, подозрительность растет и связи рушатся.

На ум приходит слово «трайбализм», указывающее на людей, объединенных чем угодно: от любви к гонкам до отрицания глобального потепления^[6]. Представление о «племени» в этом неточном значении термина – частая тема книг-бестселлеров. Тем не менее, когда мы говорим о племени горцев Новой Гвинеи или о трайбализме по отношению к нашим собственным связям с обществом, мы имеем в виду пожизненное чувство принадлежности, которое порождает любовь и преданность по отношению к своим, но при этом, выражаемое по отношению к чужакам, способно разжигать ненависть и вести к разрушению и отчаянию.

Прежде чем перейти к этим темам, мы обратимся к самому основному вопросу: что такое общество? Как мы увидим, быть социальным, то есть по-настоящему связанным с другими, – это одно, и совсем другое – ситуация, гораздо реже встречающаяся в природе, когда вид поддерживает отдельные группы, называемые нами обществами, которые сохраняются на протяжении жизни многих поколений. Быть частью общества – это не вопрос выбора; люди, считающие себя его членами, обычно видны всем. Посторонних, с их чужеродностью, безошибочно определяемой по внешнему виду, акценту, жестам и отношением ко всему – от свинок до вопроса о том, считаются ли чаевые оскорблением, – допускают с трудом. И тогда, во многих случаях, чужаков полностью принимают лишь по истечении времени, даже через десятки или сотни лет.

За исключением наших семей, наши общества – это единственные объединения, которым мы чаще всего клянемся в верности, за которые сражаемся и умираем^[7]. Но в повседневной жизни главенство обществ редко является очевидным и представляет лишь часть нашего самоощущения и осознания, чем отличаются другие. Мы присоединяемся к политическим партиям, книжным клубам, группам игроков в покер, подростковым компаниям – это элемент нашего повседневного опыта. Даже путешествуя в одном туристическом автобусе, люди могут чувствовать бо́льшую сплоченность и какое-то время более низко оценивать пассажиров других автобусов. В результате такая группа, возможно, даже способна плодотворно решать насущные проблемы^[8]. Предрасположенность к присоединению к группам формирует нас как личностей и является предметом многочисленных исследований. А тем временем наше общество бурлит, но мы не обращаем на это внимания, как на биение сердца и дыхание. Конечно, общество выступает на передний план во времена совместных трудностей или величия. Война, атака террористов или смерть лидера может сформировать мировоззрение целого поколения. Но даже в периоды, не насыщенные событиями, общество определяет атмосферу наших будней, влияет на наши убеждения и формирует наш опыт.

Размышления об иногда непреодолимых различиях между обществами – будь то толпы жителей государств, занимающих целый континент, как США, или местные племена Новой Гвинеи – затрагивают вопросы первостепенного значения. Является ли существование обществ с навешиванием на других, то есть не членов общества, ярлыка «чужой» частью «закона природы» и потому неизбежным? Действительно ли любое общество, объединенное чувством превосходства и уязвимое из-за враждебности других групп, обречено беспомощно барахтаться и наконец, как предположил Сиэтл, пасть в результате столкновений с другими обществами или из-за распространения чувства отчужденности среди членов того же общества?

«Человеческий рой» – моя попытка ответить на эти вопросы. В ходе обсуждения мы перейдем от естественной истории к доисторическому периоду и изменчивому пути цивилизаций – от глиняных стен Шумера к цифровому пространству Facebook^[9]. Ученые, изучающие поведение, выделяют взаимодействия людей в узкие контекстуальные рамки, например используя стратегические игры для того, чтобы разобраться, как мы относимся друг к другу. Но я попытаюсь применить более широкий подход. Для того чтобы понять происхождение, механизм поддержания и причины распада обществ – насколько они необходимы, как возникают и почему они важны, – мы обратимся к последним данным биологии, антропологии и психологии и, кроме того, добавим немного философии.

История тоже играет свою роль в повествовании, но это больше касается выявляющихся закономерностей, чем специфики этой науки. У каждого общества своя собственная сага, но я полагаю, что существуют общие фундаментальные силы, которые удерживают общества вместе и вызывают их крах. Дело в том, что, будь то в результате завоевания, преобразования, ассимиляции, разделения или смерти, все общества – в мире животных и людей, от скромных охотников-собирателей до индустриальных агломераций – приходят к концу. Такое непостоянство легко не заметить, принимая во внимание, что долговечность обществ оценивается в рамках продолжительности человеческой жизни. Постепенное исчезновение гарантировано не из-за враждебных соседей или гибели окружающей среды (хотя эти факторы сыграли значительную роль в упадке некоторых обществ) и не из-за быстротечности самой человеческой жизни, а скорее в связи с мимолетностью идентичности, которую члены общества демонстрируют друг другу и миру. Различия между людьми имеют большое значение, и изменения постепенно превращают то, что когда-то было близким, в совершенно чуждое.

Связь человека с обществом имеет глубокие корни, восходящие еще к нашему «животному» прошлому. Тем не менее идея описывать сообщества животных с точки зрения членства в нем и по принадлежности «свой – чужой», которую я позаимствовал из психологии, для биологии нетрадиционна. Мои коллеги обычно с неохотой (хотя обычно не явной) говорят о сообществах. Так, хотя в разговорном языке существуют слова, обозначающие сообщества многих видов животных (например, «стадо» – для нечеловекообразных обезьян и горилл^[10], «стая» – для волков и гиеновых собак, «клан» – для пятнистых гиен и сурикатов или «табун» – для лошадей), исследователи зачастую избегают этих терминов и говорят о «группе», что приводит к потере ясности и смысла. Представьте, что вы находитесь на лекции, как я когда-то, и эколог рассказывает о группе обезьян, которая «разделилась на две группы», а потом «одна из групп вступила в конфликт с еще одной группой». Нужно очень хорошо сосредоточиться, чтобы расшифровать эти предложения: лектор имел в виду, что члены одного стада обезьян направились в разные стороны, и половина этого стада столкнулась с другим стадом и отчаянно защищалась. Хотя стадо – это, несомненно, группа, но особого рода, которую отличает от всех остальных обезьян закрытое и стабильное членство, превращающее это объединение не только в то, за что стоит бороться, но и в то, что заслуживает называться отдельным термином.

Как только группа – стая, клан, стадо, прайд и т. д. – сформирует такого рода особую идентичность, выходящую за рамки повседневных связей родителей, занимающихся выращиванием потомства, принадлежность к такому сообществу может многое дать. Какие общие черты мы имеем с такими животными? Чем мы отличаемся и, что более важно, имеет ли это значение?

Хотя примеры из мира животных помогают пролить свет на ценность общества, этого недостаточно, чтобы объяснить, каким образом люди пришли к тому, что мы имеем сейчас. Какими бы естественными ни казались большинству населения наши большие государства, они не являются необходимостью. До расцвета цивилизаций (под которыми я имею в виду общества с городами и монументальной архитектурой) люди заселяли пригодные территории, формируя общества меньшего размера: племена, зависимые от примитивного земледелия (подсечно-огневого и мотыжного) и скотоводства, и охотники-собиратели, добывающие все продовольствие в дикой природе. Эти общества были нациями того времени. Много тысячелетий назад, во времена, когда все люди были охотниками-собирателями, предки каждого живущего человека были с ним связаны. Многие народы Новой Гвинеи, острова Калимантан (Борнео), тропических лесов Южной Америки, Африки южнее Сахары и в других частях света сохраняют основные связи с несколькими сотнями или тысячами людей в племени, которое продолжает существовать, по большей части независимо от национального правительства.

Для того чтобы охарактеризовать самые первые общества, мы можем привлечь свидетельства об охотниках-собирателях недавнего прошлого и данные археологической летописи. Нашим предкам, охотникам-собирателям, огромные страны, которые сейчас заставляют сердца преисполняться гордостью, вероятно, казались бы непостижимыми. Мы выясним, что сделало возможной такую трансформацию, приведшую к появлению обществ, которые продолжают ущемлять интересы чужаков, пусть даже эти общества стали столь многочисленными, что большинство членов не знают друг друга. Равнодушная анонимность, характеризующая современные человеческие общества, может показаться ничем не примечательной, но это очень важно. Кажущееся обыденным действие – мы беззаботно заходим в кафе, полное незнакомцев, – одно из самых недооцененных достижений нашего вида, и оно отделяет человечество от большинства других позвоночных, у которых существуют сообщества. Тот факт, что животные, принадлежащие к таким видам, должны быть способны распознавать каждую особь в своем сообществе, – это ограничение, на которое большинство ученых не обращает внимания, но оно объясняет, почему ни львы, ни луговые собачки никогда не создадут трансконтинентальные царства. Способность чувствовать себя комфортно среди незнакомых членов нашего общества с самого начала дала человеку преимущества и сделала возможным существование государств.

В летописи жизни на Земле объединенные множества, составляющие современные человеческие общества, – уникальный случай для вида, чьи представители размером больше ногтя. Как бы то ни было, моя профессиональная подготовка связана с существами гораздо меньшего размера – общественными насекомыми, в частности с муравьями (из личных предубеждений). Идея, лежащая в основе этой книги, пришла мне в голову, когда в городке недалеко от Сан-Диего я наткнулся на поле сражения длиной несколько километров, где две суперколонии аргентинских муравьев, каждая численностью несколько миллиардов, защищали свои территории. Тогда, в 2007 г., эти лилипуты сначала заставили меня задаться вопросом о том, насколько большое число индивидуумов, муравьев или людей, может быть настоящим обществом. В этой книге мы рассмотрим, как муравьи, подобно людям, реагируют друг на друга таким образом, что их сообщества могут оставаться анонимными: нам – и им – нет необходимости знать друг друга как индивидуумов, для того чтобы сохранять отдельные общества. Такая способность предоставила людям возможность превысить ограничения размера сообществ, характерные для большинства других млекопитающих: это явление мы впервые наблюдаем в обществах охотников-собирателей, которые разрослись до многих сотен и в конце концов проложили дорогу к великим республикам.

Каким образом реализуются анонимные общества? Наш муравьиноподобный подход к идентификации друг друга основан на общих чертах, которые обозначают индивидов как членов одного общества. Но таких маркеров, которые у муравьев представляют собой просто химические вещества, а у людей могут варьироваться от одежды до жестов и языка, недостаточно, чтобы всецело объяснить, что́ сплачивает цивилизации. Условия, благоприятные для роста человеческих обществ, по сравнению с условиями для обладающих маленьким мозгом муравьев, были строгими и неустойчивыми. В ответ на растущую численность членов своего общества люди используют проверенные временем навыки из своих ментальных ресурсов для того, чтобы сделать жизнь приемлемой. Усиление различий между индивидами за счет рода занятий и других отличительных признаков (наше объединение в группы) – часть всего комплекса. Возможно, еще более интересно, что возникновение неравенства (которое я буду обсуждать отдельно, как проявляющееся в появлении лидеров) настолько же важно для формирования общества и роста населения. Мы принимаем эти феномены как нечто само собой разумеющееся, но среди охотников-собирателей существовали значительные различия: некоторые общества кочевников были обществами равных.

Сосуществование разных рас и этносов в рамках общества началось в основном с появлением земледелия, с ростом готовности принимать различия между индивидами, включая и власть других. Подобный союз прежде независимых групп был неизвестен среди общин охотников-собирателей и не встречается больше ни у одного биологического вида. Государства не могли бы сформироваться и окрепнуть, если бы люди не «перепрофилировали» свои когнитивные инструменты выживания, чтобы принимать разные этнические группы и приспосабливаться к ним. Такой учет различий сопровождается вызывающими стресс факторами, которые в конечном итоге способны как укрепить общество, так и разрушить его. Поэтому, хотя хорошие новости заключаются в том, что «плавильный котел» действует весьма успешно, «плавление» продолжается только до определенного момента, и вопрос принадлежности к «мы» находится в основе бунтов, этнических чисток и Холокоста.

Моя цель – заинтересовать вас, рассказывая о загадках, причем некоторые крайне важны, а другие довольно странны, но на многое проливают свет. Итак, краткий анонс. У африканских саванных слонов существуют сообщества, а у индийских слонов их нет. Мы ответим на необычный вопрос: почему, учитывая близкое родство человека с двумя другими видами приматов, обыкновенным шимпанзе и карликовым, или бонобо, муравьи должны заниматься разного рода «человеческими» делами – строить дороги, создавать правила дорожного движения, работать на сборочных конвейерах и иметь работников общественной гигиены, – а шимпанзе и бонобо этого не делают. Мы рассмотрим, не были ли примитивные крики, называемые уханьем, для наших далеких предков первым маленьким шагом к размахиванию флагами в порыве патриотизма и, в каком-то смысле, фундаментом для наших государств, иногда занимающих целые континенты. Как удается мне, чужаку, не обращать внимания на различия между людьми и продолжать работать в других обществах, когда большинство животных (к ним, бесспорно, относятся и муравьи) не способны это делать? Или вот вопрос для любителей истории: мог ли повлиять на исход Гражданской войны в США тот факт, что большинство южан того времени по-прежнему считали себя американцами?

Джордж Бернард Шоу писал: «Патриотизм – убеждение, что твоя страна лучше других потому, что именно ты в ней родился»^[11][12]. Так что же это значит, когда неотъемлемое условие человеческого существования – крепко держаться за общество и боготворить его и при этом зачастую относиться к чужакам пренебрежительно, не доверять им, унижать и даже ненавидеть? Сей факт – загадка нашего вида и одна из причин, побудивших меня написать эту книгу. Несмотря на то что человечество перешло от небольших обществ к огромным, мы сохранили сверхъестественную способность понимать, кто им соответствует, а кто – нет. Да, мы дружим с иностранцами, но при этом они остаются иностранцами. Хорошо это или плохо, но по причинам, которые я надеюсь прояснить, отличительные признаки остаются, наряду с такими же явными и зачастую разрушительными различиями, существующими внутри самих обществ. То, как мы подходим к рассмотрению сходств и отличий, определяет природу и будущее обществ.