5

Жаркое июльское солнце палило немилосердно. Высокая, ровная голубизна неба не нарушалась ни единым облачком, способным хоть на мгновенье заслонить пылающий огненный шар, висящий над степью. Ни малейшее дуновение ветерка не нарушало жаркое марево, вытягивающее последнюю влагу из земли и из людей, с каким-то тупым остервенением вгрызавшихся в эту землю лопатами и кирками. В обе стороны, на сколько хватало глаз, тянулась живая, шевелящаяся, копошащаяся лента, которой предстояло стать одним из оборонительных обводов вокруг Сталинграда.

Варя в изнеможении прислонилась к стене траншеи: болела спина, горели стертые в кровь руки, а главное невыносимо хотелось пить. «Сколько же сейчас времени? Сколько еще до перерыва, когда придет, наконец, машина с водой?» – Мысли ворочались тяжело, как бы нехотя. – «Как там мама и Митька? И когда уже привезут воду? Вода! Как же хочется помыться и лечь в чистую, пахнущую мылом постель. Сколько еще ночей предстоит провести на лапнике, наваленном в самодельных шалашах. И еще увидеть своих – маму и Митьку». Заботу о малыше взяли на себя тетя Аня и вернувшийся накануне Вариного отъезда дядя Коля. Перед глазами снова встал тот вечер, когда вернулся отец Костика.

Тетя Аня работала на заводе посменно и почти все свободное время проводила на вокзале – домой забегала только иногда, чтобы постирать и приготовить еду для Костика. Но накануне она осталась в ночную смену, которая потом перетекла в очередную дневную. Многие уже на приходили домой по несколько суток, рабочих рук не хватало, а снарядов требовалось все больше и больше. Все, кто мог, встали к станкам, но это мало спасало ситуацию. Новички, хоть и старавшиеся изо всех сил, не могли поддерживать тот темп, в котором работали опытные рабочие. Ритм сбивался, работа стопорилась. Поэтому те, кто были поопытнее, старались оставаться у станков как можно дольше. Измученная полуторасуточной работой женщина отстояла еще два часа в очереди – необходимо было отоварить карточки, и теперь еле шла в сторону дома, сил бежать на вокзал уже не было, да и поезда в такое время уже не шли. Открыв калитку, она увидела на крыльце фигуру военного в выгоревшей гимнастерке, который смотрел на нее такими родными глазами. Дикий, какой-то звериный, толи вскрик, толи всхлип вырвался из ее горла и она, раскинув руки, кинулась в объятия мужа.

Вечером Варя с матерью сидели у Скорниковых. Взрослые пили спирт, извлеченный из НЗ Ольги Евгеньевны, и говорили: о положении на фронте, о госпитале, где лежал дядя Коля, о неудобном костыле, которым его в этом госпитале снабдили. Тогда же и решили, что Митька на время дежурств матери будет оставаться у соседей.

Тетя Аня весь вечер не отходила от мужа. За столом старалась подвинуться к нему как можно ближе и то и дело трогала его за рукав гимнастерки, как будто стараясь убедиться, что он не вымысел, что он живой, он здесь, рядом. Костик, сидя напротив родителей, исподлобья поглядывал на отца и почти весь вечер молчал. Потом так же молча встал и вышел. Минут через пятнадцать Варя вышла следом (взрослые, казалось, даже не заметили их ухода), и нашла друга на крыльце – он стоял, опершись на перила, глядя куда-то вниз и по-прежнему молчал. И это было странно – остряк, заводила в любой компании, Костик не молчал почти никогда, а тут за весь вечер едва ли пара фраз. Было видно, что в его душе шла какая-то глубокая, неодолимая борьба, и все его мысли были направлены на исход этой борьбы. Варя встала рядом, но он даже не повернул головы.

– Ну и что ты все время молчишь? – тишина – Костя! Нет, ты все-таки странный. У тебя отец вернулся, а ты. Набычился, за весь вечер двух слов не сказал.

– Двух слов, говоришь? А что тут можно сказать? И кому это нужно? Уж каких только слов я в военкомате не говорил, но все как в провальную яму. Они даже слушать меня не стали.

– Так если действительно рано. Ну что ты заладил, как маленький: «На фронт, на фронт…» А ты ведь уже взрослый, мужчина…

– Вот именно! Мужчина! Слышала, что сказал Евгений Осипович? Каждый уважающий себя мужчина должен быть там. А я?

– Ну что ты? Вот и твой отец…

– Отец!.. – Костик резко повернулся к девушке, в глазах его появилось что-то темное, страшное, – Да! Он действительно вернулся! Но ты посмотри на него. Разве он теперь человек?!

– Замолчи, немедленно замолчи! – Варина ладонь со свистом опустилась на его лицо – Да как ты смеешь? Вот если бы мой папа… – Варвара отступила на несколько шагов и закрыла лицо руками.

Костик отшатнулся, и вдруг как-то сник, как будто из него сразу вышел весь воздух. Он тихо опустился на ступеньку.

На крыльцо вышел дядя Коля, со смаком закурил.

– Ну что, молодежь, сбежали от нас, стариков? И чего носы повесили? – ребята молчали, – или я не вовремя? Прошу тогда простить.

Варя посмотрела на него, в глазах ее все еще стояли слезы.

– Вот что Вы, дядя Коля, такое говорите. Как раз, по-моему, вовремя. Мы вот тут дискутировали.

– На предмет?

– На предмет призыва в армию.

– Ну и кого же сей вопрос так интересует?

Костик молчал, он только взглянул на Варю исподлобья, но ее уже понесло.

– Да Костика вот интересует. Он считает, что ему пора на фронт.

И тут Костик вскочил, вся его поза выражала отчаянную решимость отстаивать свое мнение до конца, достучаться до собеседников, докричаться, наконец, чтобы его услышали, чтобы его поняли.

– Да! На фронт! Я считаю, что мне нужно на фронт. Надо бить этих гадов фашистских так, чтобы щепки от них полетели, чтобы никогда они к нам больше не лезли, чтобы не было больше этой непосильной работы, не было похоронок, не было инвалидов… – тут он осекся, глянул на отца, но продолжал, правда, уже с меньшим пылом. Теперь в его голосе звучала уже тоска, хоть и скрытая под юношеской категоричностью. – Наш директор, Евгений Осипович уходит завтра. А сегодня он прощался с нами и сказал то, о чем я сам думаю уже давно, что каждый уважающий себя мужчина должен быть там. Я знаю, ты сейчас скажешь, что я еще слишком молод, что не пришло еще время. Мне все это уже сказали в военкомате. Но разве дело сейчас в этом? Какая разница, меньше мне на полгода или больше. Я считаю, что винтовку в руках держать вполне способен. А со стрельбой у меня всегда был порядок. Поймите вы, наконец, что мне необходимо быть там, тем более теперь, когда ты…

– Когда я стал инвалидом, причем, именно на фронте. Ты это хотел сказать?

– Ну… – Костик замялся, – дело даже не в этом.

– Не в этом, я понимаю. И понимаю, что ты, да все вы уже достаточно взрослые. Война не дала вашему детству быть долгим. Но есть еще и то, что вы, несмотря на то что так рано повзрослели, не знаете, да и не можете знать: фронт – это не романтика, не игра в войнушку, это боль, страх, смерть и грязь – как физическая, так и моральная. И чем дольше вы окажетесь в стороне от этой грязи, тем лучше.

Он щелчком отбросил окурок и стал сворачивать новую самокрутку. Воцарилось молчание. Костик опустился на ступеньку и сидел, подперев голову руками. Варя медленно, робко присела рядом, но не прикасалась к нему, в глазах ее плескалась боль и неуверенность. Каждый думал сейчас о своем. Так прошло несколько минут. И тут дядя Коля снова заговорил:

– Я знаю, я верю: каждый из вас рвется выполнить свой долг перед Родиной, перед людьми. И это правильно. Так и должно быть. Перед лицом такой беды все мы сейчас равны: мужчины и женщины, взрослые и дети, и старые, и молодые. Вот только, чтобы быть «в строю», необязательно находится на передовой. Мать сказала, завтра вы едете на окопы. Так вот, это – тоже фронт. Если бы вы только знали, чего стоят солдатам эти окопы, и какую цену приходится платить за их отсутствие. Эх, чего уж там. А разве заводы здесь, в городе, да и по всей стране, – это не фронт? А госпиталь? А в колхозах, где только бабы, да малые ребятишки всю страну сейчас кормят – это не фронт? Каждому сейчас свое место, и всему свое время. – Он еще помолчал, а потом, как будто решившись после долгих мучительных раздумий, все-таки сказал, – может быть, очень скоро эти окопы спасут жизнь тысячам людей…

Варя вскочила:

– Как же так? Что вы такое говорите? Обводы, на которые мы едем всего в шестидесяти километрах от города, а до фронта пятьсот километров. За нашими войсками Дон. Немцам никогда его не перейти. Оборонительные рубежи – это так, на всякий случай. Их сейчас везде строят. Здесь они не понадобятся. Это все знают. – В ее голосе слышались истерические нотки – она во что бы то ни стало пыталась доказать в первую очередь самой себе, что немцы действительно никогда не пройдут эти пятьсот километров, отделяющие их от Вариного дома, от их школы, от маминой больницы. Никогда!

– Эх, Варвара, твои бы слова, да богу в уши. Ну, что ты, что ты – в Вариных глазах опять заблестели слезы, – конечно, пятьсот километров – это тебе не шерсти клок. Дорого они встанут… немцам.

Он провел рукой по Вариным волосам и ушел в дом. А ребята долго еще молча сидели, окруженные вечерней тишиной. Природа безмолвствовала вместе с ними. Может быть, она тоже думала о том, что может скоро произойти здесь, в волжских степях.

***

– Устала? – это, конечно был Костик.

Варя кивнула головой – сил говорить не было, да и язык, иссушенный жаждой, не желал повиноваться.

– Потерпи, скоро придет машина с водой. Ты давай, передвинься на мое место, а я здесь подровняю.

Он передвинул ее на свое место и передал лопату. Черенок был гладкий, ровный, без сучков. Варвара с ужасом вспоминала то орудие труда, которое получила в первый день по прибытии, и благодаря которому ее руки к вечеру покрылись волдырями и ссадинами. Оказалось, что большинство лопат были такими, и каждый вечер женщины со слезами на глазах бинтовали изуродованные ладони. Костик, увидев ее руки, только крякнул и как будто бы выругался про себя. Как ему это удалось, осталось неизвестным, только на следующее утро Варя взяла в руки легкую лопатку с гладким, чуть ли не зеркальным черенком, и теперь ей приходилось легче, чем другим.

И так было все три недели: Костик старался не отходить от нее ни на шаг, в траншее старался прихватить от ее участка, в очереди к полевой кухне умудрялся оказаться в первых рядах; лапник в шалаше, где она жила с пятью девчонками, всегда оказывался свежим, а вода в котелке чистой. Вот и теперь Костик передвинул ее на свое место, где уже успел расковырять неподатливую глину, и Варе оставалось теперь только выкинуть ее наверх.

Еще какое-то время работали молча. Люди в траншеях вообще мало разговаривали – старались сберечь каждую крупицу энергии. Вдруг людей как будто всколыхнуло, все выпрямили спины и только потом послышался долгожданный крик: «Воду привезли!» Люди так же тихо, как работали, складывали лопаты, поднимались наверх и шли к машине. Костик легко вспрыгнул на бруствер, потом подал Варе руку и легко поднял ее наверх.

– Ты давай свой котелок и посиди тут, а я быстро сбегаю.

Варвара, кивнув Костику, отошла к чахлому кустарнику и в изнеможении опустилась на траву: «Костик, он такой славный, такой добрый, настоящий друг. Ну что бы я делала без него?»

Слово «друг» неприятно кольнуло Варино сознание, но это ощущение, не задержавшись, сразу же растворилось в кипящем зное, заполнявшем не только тело, но и сознание. С того утра на речке прошло три недели, ничто не напоминало о случившемся, Костик вел себя как всегда, и Варе стало казаться, что все это ей только приснилось. Хотя временами молчаливая забота Костика заставляла ее в мыслях возвращаться к тому утру, и она была вынуждена признаться самой себе, что ищет в этой заботе признаки какой-то особенной, не совсем дружеской привязанности. Правда времени на размышления оставалось все меньше – усталость заставляла ее засыпать, «не донеся голову до подушки».

Люди стали возвращаться обратно, но теперь среди них чувствовалось какое-то возбуждение, они шли уже не по одному, а группами, воздух наполнился шелестом голосов, который постепенно превращался в ровный гул. Из-за куста вынырнул Костик и протянул Варе котелок, до краев наполненный тепловатой водой. Девушка жадно припала к отдававшей чем-то прелым влаге. И только почувствовав, что колючки во рту рассосались, а язык принял нормальный свой размер, она подняла на Костика глаза, в которых теперь плескался вопрос. Однако тот молчал.

– Что там?

– Немцы в Обливской.

Варвара вскочила на ноги:

– Да что ты такое говоришь? Этого просто не может быть. Это же чуть больше двухсот километров.

– Подожди, есть и еще новость: завтра мы возвращаемся домой…

– Домой?

– Да¸ в ближайшие дни в области будет объявлено военное положение.

– Ты хочешь сказать?..

– Варя, мы едем домой, это сейчас главное. Ты, наконец, отдохнешь…

– Да о чем ты говоришь, ты понимаешь, что происходит?

– Да, я понимаю: фронт приближается и, возможно, очень скоро будет здесь, вот в этих самых окопах.

– Нет, не будет этого никогда! Слышишь, никогда! Немцам никогда не быть на Волге.

Костик молча отвернулся и пошел к траншее.