Все это происходит за какие-то секунды. Вот он так близко, а теперь снова далеко. Чертовы контрасты.
– Хорошо, – тру затекшую шею и поднимаюсь с диванчика.
Очень долго стою под прохладной водой. Включаю верхний распылитель и упираюсь лбом в стеклянную дверцу кабинки. Все это странно. Зачем я рискую? Не думаю, что в случае опасности Клим меня защитит, я для него такой же расходный материал, как и для Мельникова. Правда, в глубине души трепещет надежда, что это не так. Глупый внутренний голос умоляет сделать все правильно. Хоть раз в жизни поступить по совести – по совести, которой у меня почти не осталось.
Выключаю воду и заворачиваюсь в длинный махровый халат. Он кремовый, приятный цвету глаз. Всовываю ноги в мягкие тапочки и выхожу в приглушенно освещенную комнату. Номер полулюкс. С гостиной и спальней. Кровать одна. Вторая комната только с диваном. Причем довольно неудобным для сна. Стягиваю с влажных волос полотенце и кидаю его на спинку кресла.
Вяземский все еще на балконе, поэтому я пользуюсь моментом и забираюсь под одеяло, потуже завязывая поясок халата. Отворачиваюсь в противоположную от окон сторону и закрываю глаза. В комнате темно и тихо. Я слышу тиканье часов, громкий ход стрелки меня раздражает. Когда балконная дверь хлопает, настораживаюсь. Тело напрягается, наливается страхом и предчувствием опасности.
Клим ложится на другую сторону. Я отчетливо чувствую, как под его весом проминается матрац.
Еще минут десять я лежу словно на иголках, жду, когда он уснет, чтобы расслабиться. Постоянно прислушиваюсь к дыханию и, когда оно становится размеренным и глубоким, переворачиваюсь на спину, приподымаясь на локти.
Только вот вместо того, чтобы увидеть его расслабленное сном лицо, я вижу темный, колючий взгляд.
Сглатываю, медленно опускаясь на кровать. Прилипаю спиной к простыне.
Все это слишком. За гранью. Мои расшатанные нервы на пике эмоционального фиаско. Я лезу туда, куда не следует. Делаю то, что может закончиться плохо в первую очередь для меня. С чего вдруг это желание быть хорошей? Неужели я хочу выглядеть такой в его глазах? Это же смешно. Зачем? Он мне никто. Обыкновенный человек. Человек из прошлого. Тогда почему, когда он рядом, меня раз за разом окатывает ледяным душем? Эмоции, как и мысли, путаются в огромный клубок, и я уже не знаю, какая я настоящая. Та, что готова на все, лишь бы выжить. Или та, что готова прийти на помощь другу, даже если он таковой меня и не считает…
Не понимаю. В голове столько мыслей, но я озвучиваю самую глупую. Все равно ни он, ни я не спим.
– Что за информацию я передала Берг?
Вяземский отвечает не сразу. Подбирает слова или решает, стоит ли вообще со мной разговаривать?
– Я просто тебя проверял.
– Там было что-то имеющее вес?
– Скажем так, если бы ты посмотрела и разболтала о том, что видела, Вите, он бы непременно захотел забрать это себе. Но он не захотел.
– Я играю честно, – звучу с обидой.
– И я тебе за это признателен.
– Если он узнает, что я помогаю…
– Я выведу тебя из игры сразу, как только дойду до нужной точки.
– Выведешь?
Он сейчас вот так просто говорит о том, что…
– Не в том смысле, Луиза. Я не убиваю людей. Тебе и твоему брату ничего не угрожает. Если ты об этом.
– Я могу тебе верить? – переворачиваюсь на другой бок, так чтобы видеть его профиль.
– Никому нельзя верить. Спи.
Не знаю почему, но в памяти вновь всплывает прошлое. Тогда, восемь лет назад, Клим был другим. Ноль серьезности, на уме одни гулянки. Куча девчонок, тусовки, и такой заразительный смех. Даже не вериться, что этот мужчина, что лежит рядом, и есть он.
Я улыбаюсь своим мыслям, не замечая, как издаю смешок.
– Я сказал что-то смешное?
Клим впервые за все время поворачивает голову в мою сторону. До этого он отвечал не глядя на меня, смотрел в потолок. Он поворачивается, а у меня мурашки по всему телу.
– Нет, просто, помнишь, – улыбаюсь, – как мы вот так же на пляже…
– Не помню.
Он говорит резче. Его интонация грубеет. Клим снова отстраняется – не физически. Морально. Отгораживается огромной ледяной стеной.
– Извини. Спокойной ночи, – бормочу в темноту, но в ответ слышу лишь тишину.
Утром, как только первые лучи солнца касаются постели, я разлепляю глаза. Клим спит. У него усталый вид. Вымотанный. Это видно, несмотря на то что сейчас его поглотило царство Морфея.
Вечером он был напряжен. Сейчас же его лоб разглажен, глаза не колют меня недоверием, тело расслаблено. Между нами расстояние в метр. За ночь оно ни разу не сократилось. Вылезаю из-под одеяла и выхожу в гостиную. Стягиваю халат, надеваю платье и, не заморачиваясь скромностью, напяливаю его пиджак.
Быстро миную четыре пролета и оказываюсь на улице. Раннее утро прекрасно отсутствием суеты. Солнце лениво тянет лучики к земле, а холодный с ночи воздух начинает прогреваться. Я люблю утро. В эти часы даже дышится по-другому. Свободнее. Может быть, стоит опять начать бегать?
Вытаскиваю телефон и открываю приложение такси. Пока отмечаю свою геолокацию, у тротуара, в паре сантиметров от меня, останавливается машина. Поднимаю взгляд, а дверь со стороны пассажира открывается.
– Садись, прокатимся.
Остервенело хлопаю дверью, на что Витина бровь вопросительно ползет вверх.
– Ты бы за мной еще в номер пришел.
– Как прошло? – игнорирует мою претензию и поправляет манжеты.
– Нормально.
– Он поверил в твою искренность?
– Думаю, да, – улыбаюсь и отодвигаю край пиджака, – платье даже порвал для убедительности.
– Просто хотел полапать. И все же, – Витин сальный взгляд скользит по моему бедру, – у тебя классные ноги, Луизка. Может, минет?
– Охренел? – закатываю глаза, резко прикрываясь пиджаком.
– За эти четыре года я так и не нашел ту, кто сосет лучше, чем ты.
– Сомнительный комплимент, – кривлю губы, – высади меня здесь. Сама доберусь.
Витя кивает водителю, и тот припарковывается на центральной площади.
– Позвоню, – бросаю через плечо и выхожу на улицу.
«Мерседес» скрывается за углом, а мои холодные пальцы наконец-то нажимают кнопку «вызвать такси».
Домой приезжаю минут через двадцать. Ромка еще дрыхнет. Проскальзываю в душ, чтобы смыть с себя запах салона Витиной машины. Платье выбрасываю в урну под раковиной на кухне сразу, как только там оказываюсь. Завариваю кофе. У меня есть целое воскресенье, чтобы отдохнуть. Привести мысли в порядо.
– Ты уже вернулась? – Ромка зевает и чешет затылок. – О, кофеёк, и мне сделай, – усаживается напротив меня в одних трусах.
Беру еще чашку.
– Ты чего вскочил? Девяти даже нет.
– На запах пришел.
– Ясно.
– Ты как? – Рома перестает жмуриться и смотрит на меня в упор.
– Нормально. Как ты и советовал, рассказала все Климу.
– А он?
– А он сказал, что нам с тобой ничего не угрожает. Потом, правда, добавил, что никому верить нельзя.
Улыбаюсь и ставлю перед братом его кофе.
– И что мы делаем?
– Пока просто живем, а там посмотрим.
– Ясно, слушай, Лу, одолжи пару тысяч.
– Прям так и одолжить?
– Ага. На подарок. Лерка на др позвала.
– Карту мою возьми, сам снимешь. Я сегодня не хочу выходить из дома. Буду обжираться сладостями и смотреть сериалы.
– Отличный план. Сниму бабок и сразу к тебе присоединюсь. Только пиццу по дороге возьму.
Но спокойного воскресенья не получается. После обеда я узнаю, что отец Виктора умер. Во сне. Просто взял и не проснулся. Вот так бывает. На долю секунды я даже испытываю сожаление. Смерть – это всегда плохо. Но стоит только вспомнить, каким человеком он был, и вся горечь рассеивается.
Остаток дня проходит на автопилоте. Я постоянно думаю о родителях. Чужое горе всегда заставляет вспомнить о своем, даже когда тебе этого не хочется.
Первые месяцы после их смерти я каждую ночь выла в подушку. Орала в нее от бессилия и боли. На соседней кровати мирно спал Ромка. Он уже все понимал, но дети гораздо легче переносят утраты, или же нам – взрослым – так просто кажется.
Тогда я не могла заняться своей жизнью, не могла оставить брата. Я должна была вытащить нас обоих. Поэтому осталась в городе, приняла помощь Вити и продолжала верить в то, что люблю его. Мне нужно было верить хоть во что-то. Обманываться. Пусть даже так. Прикрывать все свои поступки любовью – гнусно. Я сделала много плохого, но разве я могла позволить Роме быть усыновленным другой семьей? Нет.
Витя попросил об одолжении за помощь в усыновлении. Тогда это случилось впервые – его просьба. После их станет нескончаемое множество. Он давил на меня морально, а я просто делала, как он говорит.
В восемнадцать все видится иначе. Поступки не кажутся такими уж страшными.
К тому же я всегда ценила свою жизнь больше остальных, а теперь не могу понять, как случилось так, что я оказалась на ее обочине. Она проходила мимо меня все эти годы. Я словно барахталась на одном месте. В маленьком озере с затхлой водой. Да и барахтаюсь в нем до сих пор.
К вечеру мне сообщают дату похорон. Они уже завтра. Не знаю, зачем мне эта информация, вряд ли я решусь туда пойти. Но, вопреки всем внутренним запретам, в полдень понедельника я стою на кладбище в окружении людей в таких же черных одеяниях, как у меня.
Слушаю тихие голоса, понимаю, что собравшиеся здесь вряд ли когда-то любили или же уважали этого человека, скорее наоборот.
Бросаю горсть холодной земли в могилу, сталкиваясь глазами с матерью Клима. Она прожигает меня взглядом. Лютым, яростным. Хочется сбежать, но я достойно держу маску на своем лице. Моя спина остается прямой. Я стараюсь не выражать каких-либо эмоций.
Делаю шаг назад, упираясь в чье-то тело. Бормочу извинения и стараюсь отойти в сторону как можно быстрее.
Клима среди всех этих людей я не вижу. Хотя его отсутствие вполне оправдано прошлым.
Стягиваю английский воротник черного пальто, поправляю надетый на голову платок и бреду к воротам. Мне не стоит здесь быть. Но в глубине души я знаю ответ, понимаю, зачем пришла…
– Луиза, – голос Виктора за спиной отвлекает от размышлений. Поворачиваюсь и вижу перед собой совершенно другого человека. Осунувшегося, с красными глазами и поникшим тихим голосом.
– Соболезную, – киваю и хочу уйти.
Витя перехватывает мою руку, тянет на себя.
– Останься на поминки, – проводит пальцем по тыльной стороне моей ладони. И смотрит так… жалобно, что ли….
– Хорошо, – киваю и ненавижу себя за свое согласие.
Мельников любил отца, подражал ему, следовал указаниям и советам. Он его боготворил. Поэтому сейчас ему тяжелее всех здесь присутствующих. Даже мачеха не чувствует того же самого. Она любила своего мужа иной любовью. Конечно, она тоже страдает, но иначе. Не так, как ребенок, потерявший отца. Именно ребенок. Ведь для своих родителей мы пожизненные дети.
В особняке меня простреливает холодом. Здесь неуютно. Всегда так было. Слишком много темного дерева и морозных светлых оттенков. Не знаю, почему поминать решили дома, обычно в подобных кругах так не принято.
Вешаю пальто на плечики и иду в уборную. Нужно ополоснуть руки, да и вообще минутка наедине с самой собой мне не помешает. Я знаю этот дом с подросткового возраста, поэтому поднимаюсь на второй этаж. Рядом с гостевой спальней есть туалет. Щелкаю шпингалетом и выдыхаю. Ужасный день.
А когда выхожу в коридор, нос к носу сталкиваюсь с матерью Клима. Она снисходительно проходит по мне глазами и качает головой. На ее лице презрительная улыбка.
– Зачем ты пришла? Тебе здесь не рады.
За последние восемь лет я была в этом доме только на масштабных торжествах, там мы с ней почти не пересекались. Элина Борисовна до сих пор винит меня в том, что Клим тогда уехал.
– Из-за тебя, дрянь, мой сын пропал на восемь лет. Ты знаешь, что такое для матери видеть своего ребенка раз в год и слышать его голос только по телефону? – она напирает, отталкивает меня к стенке.
– А вы сами у него спрашивали, из-за чего он уехал? Или решили все со своим муженьком в кулуарах? – шиплю в ответ, отпуская тормоза.
– Что? Ах ты!
Лицо начинает жечь. Она влепила мне пощечину. Хлесткую, болезненную пощечину.
Я бы могла многое сказать ей, ответить, даже разложить по полкам, но в этом нет смысла. Когда женщина живет мужчиной и пренебрегает ребенком, она ни за что не будет слушать обвинений в свой адрес, даже если они правдивы.
– Он все равно бы уехал, – говорю совсем тихо, – не будь в его жизни меня. Подумайте почему.
Сбегаю вниз и, выдернув из гардеробной пальто, вылетаю на улицу.
Лицо обжигают соленые слезы, а перед глазами огромные багровые синяки. Тогда мне казалось, что они разошлись по всему телу. Мы только приехали из кино. Хотели понырять в бассейне, но Клим отказался. Оставил нас с Рябиной, своим другом, внизу, сам пошел к себе на пару минут. Я же потопала следом, хотела выяснить, почему он такой хмурый последние дни. Плюс движения скованные. Словно каждое дается с трудом.
Я залетела к нему в комнату без стука, неожиданно. А когда поняла, что вижу, охнула. Прилипла к стенке. Клим был без футболки. Стоял ко мне спиной, кожа которой была изуродована синяками. Потом, уже вечером, он рассказал, что на днях отчим вернулся домой не в самом лучшем настроении. Пьяный. Сорвалась сделка. Так как физически сам он уже не мог справиться с Климом, как делал это раньше, то просто расстрелял в него обойму резиновых пуль.
Я тогда все рассказала Элине, матери Клима, но она не поверила. Сказала, что у меня слишком развитое воображение. Она просто закрыла глаза и встала на сторону мужа, снова.
Клим всегда хотел свалить от них. Всегда. И я тут была абсолютно ни при чем.
Ускоряю шаг и смотрю себе под ноги. Только вниз. Не поднимая головы. Иду вперед и до жути хочу оказаться за этим огромным забором.
– С тобой все нормально? – его голос появляется из ниоткуда. А руки ловят мое тело. Я чувствую его близость и рыдаю еще сильнее.
– Луиза? – Клим несколько раз встряхивает меня, как куклу.
Мое сознание начинает возвращаться в реальность. Медленно. По капле. Мотаю головой в разные стороны, сама не знаю, что хочу этим сказать.
– Мне так жаль. Так жаль. Все, что он с тобой делал… – сглатываю свои слезы. Тяну ладони к Климу и хаотично вожу пальцами по его груди, плечам. Со стороны может показаться, что у меня шизофрения и я как минимум нездорова психически.
Клим молчит. Даже не шевелится. Так проходит несколько долгих секунд.
– Поехали, – отстраняется и тянет меня к своей недалеко припаркованной машине.
О проекте
О подписке