Глава 2
Алжир «колониальной ночи»^[47]

Франции нужна колониальная политика. Любая часть ее колониальных владений, ничтожнейшие клочки их должны быть для нас священны… Речь идет не о завтрашнем дне, а о целом полувеке, о веке вперед; речь идет о самой будущности нашей родины.

Жюль Ферри, 1882 год

Согласно конституции Франции 1848 г., Алжир получил статус ее заморской территории, разделенной на три департамента во главе с префектами (Оран, Алжир и Константина), однако с общим генерал-губернатором, сидевшим в городе Алжир. Из Парижа его назначало министерство внутренних дел. Сахарские же районы (свыше 2 млн кв. км), окончательно завоеванные в 1902 г., составили «военную территорию», управлявшуюся офицерами и, следовательно, подчиненную французскому минобороны.

Авангард прибывавших в Алжир с 1834 г. поодиночке и группами колонистов составили люди авантюрного склада, основную массу – рабочие и ремесленники, которые были выходцами из Франции, Италии, Испании или с Мальты. Среди первых поселенцев встречались столь фантастические фигуры, как бывший польский князь Святополк де Мир-Мирский, занимавшийся земельными спекуляциями, но в три года разорившийся. Ему подобных прозвали «колонистами в желтых перчатках»^[48].

В долине Митиджа (окрестности города Алжир) к 1839 г. колонистов на мелких участках по 10 га, раздававшихся им во временное пользование, насчитывалось 15 тыс. человек, а вместе с наемными рабочими-европейцами – 18 тыс. Многие из них погибли от рук повстанцев Абд аль-Кадира. В более мощном, чем первая волна, но нестабильном притоке иммигрантов в Алжир, хлынувшем в сороковые годы XK века, встречались немцы и швейцарцы: пожелавшие выехать через Францию в США, они были вместо этого вывезены в Алжир. Однако самой многочисленной группой после французов, предпочитавших селиться в городе Алжир и возле него, были испанцы, которые устремились в департамент Оран, образовав там компактную общину. В 1901 г. испанцев, которых прозвали «улитками», ибо они мигрировали из бедных районов, в том числе с Балеарских островов, со всем своим скарбом на спине, насчитывалось 155 тыс. (против 364 тыс. французов, включая натурализованных). На следующем месте по численности стояли итальянцы (около 38-40 тыс. в 1901 г.), селившиеся возле города Бон (ныне Аннаба) и на восток от него, занимаясь не столько земледелием, сколько рыболовством и добычей кораллов. В Алжире осели также некоторые ветераны Африканской армии, которая с 1831 г. включала в себя Иностранный легион, коренная национальность личного состава которого неизвестна.

Вплоть до 1909 г. стихийная иммиграция шла параллельно с организованной. Случалось, правда, что обещанные за морем колонистам молочные реки в кисельных берегах оборачивались недостроенными домами под соломенной крышей и заросшими бурьяном приусадебными участками земли. Но, как правило, новопоселенцев ждали благоустроенные деревенские поселки с мощеными улицами, зданием почты и церковью. В 1848–1849 гг. возникли 50, а в 1851–1858 гг. -68 таких однотипных поселков; позже строились более крупные «центры колонизации».

Надо сказать, что первопроходцы, составившие корень европейского общества Алжира, с опаской и даже с негодованием относились к власти офицеров, считая, что «арабские бюро», по сути военные комендатуры, вершившие суд и расправу над туземцами, ставят под угрозу их, поселенцев, собственную безопасность, настраивая мусульман против мирных тружеников. Местная печать расписывала злоупотребления снискавших дурную славу «арабских бюро», при создании которых в 1833 г. (и реорганизации в 1844 г.) преследовались не только репрессивные, но и гуманитарные цели: борьба с болезнями, распространение агротехнических знаний среди туземного населения и его перевод на оседлость, защита лесов и т. п. Между тем решение Сената от 7 июля 1864 г. подчинило алжирских префектов командующим военных округов, подлив масла в огонь «войны с военщиной», в которую после ужасов голода 1867 г., восстановившего самых безобидных туземцев против европейских фермеров, которым пришлось вооружаться для охраны своего хозяйства, втянулась и африканская церковь в лице архиепископа Шарля Лавижери, упрекавшего армию в том, что своими бесчинствами она мешает прозелитизму и цивилизаторской миссии Франции. Эхо этой страстной полемики отзывалось в метрополии, где много лет не утихали споры между сторонниками гражданского режима в Алжире и сторонниками военного.

В пылу таких споров законодательный корпус за полгода до краха Второй империи обсуждал проекты реформ, призванных реорганизовать управление Алжиром, о котором Наполеон III туманно говорил, что это «не колония в собственном смысле», и тем самым внес полную сумятицу в умы европейских поселенцев. В самом деле, под его давлением сенаторы официально объявили в 1863 г. Алжир «арабским королевством», а территорию алжирских племен – их «несменяемым владением». Тем же решением Сената предписывалось размежевание территории племен, «дабы точнее подсчитать их богатства и ресурсы» и, где возможно, «учредить частную собственность», что вылилось в подготовку ограбления общинников; но временно колонизация была парализована. Совершив летом 1865 г. путешествие по заморским департаментам, загадочный император, прозванный Сфинксом Тюильри, пролил свет, наконец, на свою идею. «Эта страна, – объяснил он маршалу Патрису де Мак-Магону, губернатору Алжира, – одновременно арабское государство, европейская колония и французский лагерь». Пытаясь разгадать загадку сфинкса, одни полагали, что бывший карбонарий заигрывает с традиционной алжирской знатью в надежде вырастить из них крупных феодальных вассалов, верных Франции, другие сошлись на том, что он стремится избежать слишком явного притеснения алжирцев, очень невыгодного ввиду союза с турками. Как бы то ни было, встревоженные головоломками императора («Если королевство, то во главе с кем? Не с эмиром ли Абд аль-Кадиром, которого собираются вернуть из Сирии?»), колонисты примкнули к лагерю республиканцев, ратуя при этом за «ассимиляцию» Алжира: в смысле полной ликвидации административно-правовых различий между ним и Францией. Частично такая ассимиляция была осуществлена, но остановилась на полпути. Решением Сената (от 9 марта 1870 г.), который совершенно обошел вниманием усилия комиссии, образованной правительством для подготовки «конституции» Алжира, на его гражданскую территорию распространялось общее французское право. Однако теоретически вытекавшая из этого положения принудительная ассимиляция туземного населения, здесь не практиковалась; планы сделать всех алжирцев французами, если и претворились в жизнь, то в отношении лишь одной этно-конфессиональной группы.

24 октября 1870 г. был издан декрет, инициированный министром юстиции Адольфом Кремье (1796–1880) и поддержанный министром внутренних дел Леоном Гамбетта (1838–1882), гласивший: «Местные евреи, проживающие в департаментах Алжира, объявляются французскими гражданами. С момента обнародования настоящего декрета все вопросы их статуса должны решаться в соответствии с французским законодательством…». Таким образом еврейская община Алжира (на момент обнародования декрета это 37 тыс. человек) поголовно обрела французское гражданство, которое раньше ее представители получали по желанию, причем этим правом воспользовались немногие: по разным данным, от 144 до 289 человек.

Социальное и имущественное положение алжирских евреев, завидное лишь у горстки семей, которые сколотили себе состояние еще в XVIII и начале XIX века, разбогатев на крупных финансовых махинациях, не могло измениться в один день. Ровно так же, как не сразу изменились быт и нравы этих «неофранцузов», к эмансипации которых стремился многоопытный адвокат и политический деятель либерального толка Кремье, однако, плохо представлявший себе обстановку в Алжире, где он бывал лишь короткими наездами и проникся сочувствием к своим единоверцам. Поднятые со дна общества, они оказались на шаткой доске между европейскими колонистами, не готовыми принять в свой круг экзотических «восточных» евреев, и мусульманами, которые с осени того же 1870 г. пользовались несколько двусмысленным статусом французских подданных (подданных Республики).

Стоит отметить, что знаменитый «декрет Кремье» был выпущен одновременно с принятием других важных решений по Алжиру при чрезвычайных обстоятельствах – еще в разгар франко-прусской войны – делегацией правительства «национальной обороны», находившейся в Туре. Прорыв под Седаном был уже позади, Париж в осаде, во многих городах Франции создавались коммуны. Городская коммуна возникла и в Алжире, примеру которого последовали несколько других городов страны. Требования алжирских коммунаров, возглавленных амнистированным ссыльным, сводились к ускорению гражданских реформ, в том числе речь шла о создании местных представительных органов и суда присяжных. Внешне демократические, эти реформы, которые получали промульгацию в метрополии, а в основном готовились в Алжире, грозившем отделиться, если требования здешних европейцев не будут удовлетворены, проводились в интересах колонистов.

Поселенцы, славшие телеграммы поддержки Парижской коммуне, добились расширения своего представительства в законодательных органах Франции, где вскоре завели свое влиятельное лобби в лице горстки «профессиональных» депутатов, десятилетиями подвизавшихся на парижской политической сцене. Среди них особой энергией отличались Эжен Этьен и Гастон Томпсон.

Родившийся в Оране в семье солдата, Этьен был в свои сорок лет избран в 1881 г. депутатом, в 1891 г. назначен вице-министром колоний и не покидал парламентскую скамью в течение 30 лет. Но Томпсон его превзошел, парламентский стаж этого депутата из Орана составил более 50 лет (1877–1932). Что касается тунисских французов, то они при Третьей республике не имели своих представителей в законодательных органах метрополии, где их интересы защищали алжиро-европейцы. Они и другие политические долгожители того же рода (скажем, депутат Эмиль Марино, мэр Константины и владелец местной газеты «Républicain», убеждавшей администрацию быть «беспощадной» с туземцами), внесли свою лепту в формирование порядка «колониального двоевластия». Иначе говоря, постоянной игры между, с одной стороны, силами европейской верхушки Алжира, которая имела свою руку в парижских министерствах и парламентских комиссиях и, с другой стороны, правительством Франции, которое волей-неволей шло на поводу у этой верхушки, преследовавшей собственные эгоистические цели. В этой связи Р.Г. Ланда приводит любопытную цитату из доклада Жюля Ферри сенатской комиссии 1892 г. Бывший премьер-министр, являвшийся символом французской колониальной экспансии, писал: «У колониста Алжира много пороков. Он. более всего желает эксплуатировать туземца и метрополию. Моральный и интеллектуальный уровень колонистов почти не поднимается выше повседневных забот. Дух гражданственности среди них еще не преобладает»^[49]. Сетуя на провинциальность и узколобость алжирского колониста, неспособного воспарить над местническими интересами, автор доклада скорее всего имел в виду власть имущих и нуворишей: тех воротил колониального бизнеса, которых называли «prépondérants», что буквально означает «превалирующие».

Отстаивая свои позиции, эти влиятельные денежные тузы порой вступали в бой с неугодным им генерал-губернатором, как это случилось в 1891–1897 гг. с Жюлем Камбоном^[50], который с первого же дня своего появления в Алжире стал «врагом общества». Каким же был средний тип алжирских европейцев, прозванных «pieds-noirs», т. е. «черноногими»; прозванных так алжирцами, поскольку те носили не бабуши или сандалии, а черные ботинки; потом это прозвище стали широко употреблять, хотя с обувью оно уже не было связано.

Социальная и этническая разнородность поселенческой колонии Алжира, отчасти сформировавшейся по принципу «плавильного котла» и во многом за счет иммигрантов, движимых не жаждой наживы, а бегством от нищеты, составляла ее специфику. Некоторые французы являлись потомками пионеров колонизации, оказавшихся в Алжире в результате таких событий, как промышленный кризис и революция 1848 г., подтолкнувших переселение за море 20 тыс. парижских мастеровых (работавших ранее по государственному найму), половина из которых вскоре погибла от лишений и болезней или уехала обратно, не сумев перейти к крестьянскому труду. Не раз возникала идея сделать Алжир своего рода Австралией: местом поселения каторжан. И действительно, здесь был создан каторжный лагерь Ламбез (ныне г. Тазулт) для ссыльных республиканцев, чей подневольный труд использовался на строительстве европейских «центров колонизации».

После франко-прусской войны на новые земли были выведены около 5 тыс. беженцев из потерянных Францией территорий (Эльзас-Лотарингия). Эти эльзасцы, как и парижане 1848 г., в основном были ремесленниками или фабричными рабочими-ткачами. Вскоре они начали сдавать полученные земельные участки в аренду, а большинство перебралось из сел с ностальгическими названиями «Мец», «Страсбург» и т. п. в алжирские города, где многие вернулись к прежним занятиям.

Однако бедняцкое происхождение, да и скромное положение подавляющей массы алжирских европейцев отнюдь не толкало их к сближению с мусульманами, которых они опасались, как римляне варваров. Благодушные мечтания поклонников Анри Сен-Симона и Ж.-Б. Фурье, воспевавших идеал свободного труда вместе с колонистами-арабами, разбились о жестокую действительность. Колонизация шла под сенью доблестных штыков, и отношения поселенцев с туземцами, пока последние не двинулись батрачить на европейские фермы, долго оставались отношениями воюющих сторон. Вместе с тем низкое социальное происхождение многих алжирских европейцев, в том числе испанцев (зачастую совсем неграмотных крестьян, которые прибывали в Алжир с тощей сумой, но памятуя, что их историческая родина изгнала евреев-сефардов в 1492 г.), вовсе не исключало, если не способствовало, их склонности к юдофобии, обращенной на новых сограждан-иноверцев, которых иммигранты презирали не меньше, чем мусульмане, обиженные возвышением своих «бывших рабов».

Коллективная натурализация евреев, возможно, преждевременная и явно психологически не подготовленная для них самих, вызвала гнев многих европейцев Алжира, требовавших ее отменить. Сразу возник миф, что кабильское восстание 1871–1872 гг., лидер которого, кавалер ордена Почетного легиона – башага Мухаммед аль-Мукрани (ранее лояльный французам)^[51], как-то заявил, дескать, лучше он станет «подчиняться офицеру, чем еврею»^[52], было вызвано, поспешной акцией Кремье, которая якобы и стала причиной смуты. Хотя действительные причины и даже повод волнений в Кабилии лежали совсем в иной плоскости, нежели трения между мусульманами и иудеями, которых большинство алжирцев, и правда, считало пособниками, если не виновниками оккупации их земли «гяурами».

К восстанию, поднятому Мухаммедом аль-Мукрани 14 марта 1871 г., примкнула часть религиозного братства Рахмания, поэтому оно охватило обширную территорию – вплоть до сахарских оазисов на востоке Алжира. 5 мая зачинщик восстания погиб в бою, его брат Бу-Мерзаг Мукрани был пленен раненым 20 января 1872 г., приговорен к смертной казни, но помилован и сослан на тихоокеанский остров Новая Каледония, где участвовал в подавлении восстания аборигенов-канаков^[53]; другие члены этой знатной семьи бежали в Тунис и помогли французам (как проводники и соратники) в его завоевании (1881 г.)^[54]. Простые мятежники были лишены части своей земли, а за оставшуюся у них часть должны были выплатить контрибуцию французским властям. Как результат, львиная доля их пригодной к обработке земли была секвестирована и перешла к новым поселенцам.