Врач диагностировал у пациента церебральный менингит и, понимая, что дни больного сочтены, все-таки взялся за ним ухаживать. Для этого он распорядился перенести Джона Хоукинса к себе, на «Виллу в кустарнике», которую арендовал для занятий врачебной практикой сразу же по приезде в город, и находился у постели юноши до последнего его вздоха. Разве могла сестра покойного остаться равнодушной к отзывчивому эскулапу? Тем более что после похорон великодушный доктор попросил разрешение у миссис Хоукинс видеться с ее дочерью, ибо убитая горем Луиза, вне всяких сомнений, как никто другой нуждалась в дружеском утешении.

Альфред Вуд с душевной болью наблюдал со стороны за стремительным развитием их романа, почти неприличного для неспешной Викторианской эпохи. Директор школы смотрел из окна своей спальни, выходящей на море, как Луиза сопровождает Артура на вечерних прогулках по набережной. Как завороженная, девушка внимала рассказам доктора, которых Вуд не слышал, зато имел возможность лицезреть оживленную жестикуляцию врача, сопровождающую эти рассказы. Альфред понимал, что на фоне доктора Дойля он лишь бледная тень, ибо тот был необычайно талантлив и везуч. За что бы Дойль ни брался, все у него великолепно получалось.

Обладая неуемной энергией, доктор за два месяца умудрился, параллельно ухаживая за Туи, принимая больных и внося правку в только что написанный роман «Торговый дом Гердлстон», защитить диссертацию на тему «Вазомоторные изменения при сухотке спинного мозга и воздействие этого заболевания на симпатические связи нервной системы» и получить докторскую степень. Весной влюбленные поженились. А вскоре молодожены, оставив новорожденную дочь Мэри на попечение миссис Хоукинс, отправились в Вену, чтобы неугомонный доктор мог посвятить себя изучению офтальмологии.

Оставшись в одиночестве, Альфред Вуд считал до их возвращения дни. Но, вернувшись в Саутси, доктор Дойль на очередном заседании общества объявил, что переезжает в Лондон, чтобы открыть там частную практику и в более удобной обстановке продолжать занятия литературой. От неожиданности опешивший Альфред прослезился и сказал такую прощальную речь, что польщенный Дойль предложил ему место своего секретаря. Вуд был готов работать кем угодно, хоть чистильщиком обуви в доме Туи, лишь бы быть рядом с ней, и поэтому, не раздумывая, тут же согласился.

И началась странная жизнь рядом с любимой. Ни словом, ни взглядом за все это время Альфред Вуд не обмолвился Луизе Дойль о своих чувствах. Он смотрел со стороны, как нежная Туи трепетно заботится о муже, и сам был счастлив их счастьем. Следом за Мэри родился Кингсли, и Конан Дойль, устав разрываться между медициной и литературой, целиком посвятил себя писательскому труду. А потом хрупкая Туи заболела, и муж с обычной своей энергией принялся ее лечить. Он возил жену на воды, потом в Швейцарию, чтобы целебный воздух Давоса оказал благотворное влияние на ее ослабленные легкие. Альфред был благодарен патрону за заботу о любимой, пока не появилась мисс Леки.

Джин Леки была богата и красива, ей было только двадцать с небольшим. Даже неравнодушный к Луизе секретарь не мог не признать, что остроумная, начитанная девушка сильно выигрывает на фоне больной жены, которая была старше Артура на два года и по причине недуга отказывала супругу в интимной близости. Однажды Альфред услышал, как, беседуя с матерью и думая, что дверь в кабинет закрыта, Артур заметил, не подозревая, что посторонние слышат их разговор:

– Вы и представить себе не можете, матушка, как меня утомили тяжелые нагрузки последнего года. Моя душа все время вынуждена разрываться пополам. Я очень внимателен дома и уверен, что ни разу не проявил небрежения или равнодушия. Но положение сложное, не правда ли?

– Да, мой мальчик, я знаю, как тебе нелегко, – ответствовала почтенная дама, приехавшая погостить к сыну и ставшая наперсницей в его сердечных делах.

– Милая Джин, – нежно продолжал Артур, – образец здравого смысла и благоразумия в этом вопросе. Менее эгоистичного и более ласкового человека просто быть не может.

То же самое задохнувшийся от возмущения Альфред мог бы сказать и о Туи. Неоднократно секретарь ловил устремленные на писателя взгляды несчастной Луизы, в которых сквозили любовь к мужу и тоска от невозможности сделать его счастливым. Дети тоже с обидой смотрели на все сильнее и сильнее отдалявшегося от них отца и мисс Леки, проводящую слишком много времени в их доме. И только один сэр Артур верил, что Туи ничего не знает о его большой тайне.

Со временем обида секретаря на патрона переросла в ненависть. Удачлив, талантлив, любим самой лучшей женщиной на свете, был удостоен дворянства, стал сэром и совершенно этого не ценит, а принимает все как должное! Дары судьбы, отпущенные мистеру Дойлю, были так щедры, что пренебрежение элементарными деталями в повествовании о Шерлоке Холмсе не могло не вызывать досаду у человека, так и не создавшего ни одного самостоятельного произведения. Сколько раз перед глазами бывшего директора средней школы вставали блестящие картины, словно созданные для приключенческого романа! Но стоило только Альфреду Вуду взяться за перо, как выстроенный в голове сюжет рассыпался в пыль.

Упершись лбом в стекло, секретарь стоял у окна и смотрел на лужайку до тех пор, пока из дверей особняка не показался твидовый пиджак писателя в мелкую клетку и его мягкое серое кепи. Не обращая внимания на застывших рядом с Туи детей, сэр Артур устремился к гаражу, где его поджидал автомобиль.

Секретарь очнулся от задумчивости и, скинув с себя оцепенение, шагнул к коробке, стоящей на столе, чтобы приступить к просмотру бумаг.

Дельфинья бухта, наши дни. Виктория

Сестра реанимационного отделения вышла на крыльцо больницы и тут же окунулась в сгущающиеся сумерки южной ночи. Вдали золотились вершины гор, подсвеченные восходящей луной, и виднелся кардиологический санаторий «Чайка». Именно сюда и торопилась Вика. Сегодня в каморке ее приятеля Ильи, подвизающегося в санатории художником, должен был состояться приватный спиритический сеанс, который устраивал магистр Мир.

С магистром девушка познакомилась неожиданно для себя. Конечно, она не раз смотрела по телевизору передачу «За гранью», которую вел этот усач в яркой одежде шоумена с экстравагантными ужимками. Увидев расклеенные по городку афиши, извещавшие о гастрольном туре телезвезды, Виктория заикнулась было Илье, что неплохо бы сходить на представление, но ее парень, узнав, сколько стоит билет, лишь смущенно улыбнулся и развел руками. Его зарплаты хватило бы, конечно, на пару билетов, зато потом пришлось бы голодать.

Два дня назад после дежурства девушка возвращалась из больницы и, проходя мимо помпезного здания пятизвездочного отеля, свернула в переулок, ибо перед входом в гостиницу бесновалась толпа поклонников магистра Мира, поэтому идти привычным путем через площадь было проблематично. Миновав черный ход отеля, Вика вдруг услышала хлопок двери, а затем торопливые шаги за спиной. Стараясь не бежать, чтобы не показаться трусихой, девушка прибавила ходу. Неизвестный припустил за ней.

– Постойте! Подождите! – задыхаясь, проговорил преследователь. – Вы не можете так просто уйти…

И вот тогда Виктория побежала, отбросив опасения выглядеть глупо.

– Да остановитесь же, наконец! – гаркнул незнакомец, делая гигантский скачок и хватая Вику за плечо.

Девушка в ужасе обернулась и увидела бордовое от быстрого бега лицо шоумена. Магистр стоял перед ней, отдуваясь в усы.

– Вы… Должны… Меня… Выслушать, – с трудом переводя дух, проговорил он. – Вас ведь Виктория зовут?

– Виктория, – опешила девушка, недоверчиво рассматривая знакомые по телеэкрану карие глаза навыкате и длинные моржовые усы, делающие образ медиума узнаваемым.

– С вами желает выйти на связь дух высшего порядка, – сообщил шоумен. – Вы ведь узнали меня, не так ли? Если не узнали – представлюсь. Я магистр Мир, в этом местечке проездом. Сильный дух изъявляет желание связаться с вами и с вашей подругой Катериной. Имя Лавр вам о чем-нибудь говорит?

Лавром звали брата Катерины, погибшего в автомобильной аварии. Вика собиралась за него замуж, и когда жених разбился, впала в депрессию. Вывел ее из этого состояния неунывающий художник Илья, с которым девушка познакомилась у Катерины в санатории. Катерина работала аниматором в «Чайке», находя это занятие необременительным и где-то даже приятным. Оно сулило новые знакомства, зачастую перерастающие в любовные отношения. Среди отдыхающих попадались весьма интересные экземпляры, с одним из которых в настоящее время у Кати как раз был роман.

Нынешний кавалер Катерины Иван Иванович выделялся среди других обитателей санатория, как алмаз среди гальки. Он был сед, шикарен и баснословно богат. Одаривал свою пассию дорогими безделушками, водил в рестораны и даже хотел свозить в Париж, но Катя заупрямилась – кто ее отпустит с работы в середине сезона? О личной жизни Ивана Ивановича было известно немного. Кате он сказал, что в санатории поселился после развода с женой. «Врет, – категорично отрезала Катерина, сидя у Вики на кухне и потягивая презентованное ухажером сухое шабли. – Такие не женятся. Так всю жизнь от юбки к юбке и порхают». Судя по внешности, род занятий Ивана Ивановича можно было охарактеризовать двумя словами – творческая интеллигенция. Или даже одним словом – богема.

Однажды Виктория встретила седовласого красавца за сотню километров от санатория, в горном ресторанчике, где Викина родня справляла поминки по умершей тетке. Поклонник Катерины сидел за уединенным столиком с огненно-рыжей девицей и, держа ее руку в своей, смотрел такими глазами, что Вика поняла – Катерине ничего не светит. Как хорошая подруга, она рассказала о неожиданной встрече, но Катя лишь отмахнулась: «А, плевать! Я и без тебя знаю, что он – бабник».

– Лавр говорит, что с Катериной должен прийти Иван Иванович, – вдруг добавил магистр, неотступно следуя за перепуганной медсестрой. – Лавр хочет убедиться в серьезности его намерений. Так что пусть Иван Иванович тоже приходит.

– Куда приходит? – пискнула она.

– Да хоть бы в мастерскую вашего художника, – раздумчиво почесал подбородок медиум. – Там я и проведу спиритический сеанс.

– Вы правда видите духов? – робко улыбнулась Виктория, не зная, о чем еще говорить со столичной знаменитостью.

Тот кивнул.

– И Лавра видите?

– К несчастью, вижу. Надо заметить, ваш приятель очень настойчив и держится вызывающе. Лавр появился один. Обычно сторонних духов приводит мой дух-покровитель Барбара, но сегодня она не пришла. Зато прямо с утра объявился Лавр. И не оставляет меня ни на секунду, требуя приватного сеанса.

Пройдя по мосту через небольшую горную речушку, Вика замедлила шаг. Через сотню метров, сразу за поворотом, синел новыми ставнями ее дом, в который девушка совсем не собиралась вести незнакомого человека.

– Если хотите к нам зайти, то предупреждаю – у нас не убрано, – выпалила медсестра, покраснев до слез и не зная, как отделаться от навязчивого кавалера. – У нас ремонт.

Магистр не отреагировал. Но шел как привязанный за Викой. Парочка свернула за угол, и рядом с домом на скамеечке девушка увидела Илью и Катерину. Друзья грызли семечки и о чем-то оживленно беседовали.

– Я должен точно знать, не возражает ли Илья против сеанса, – угрюмо проговорил провожатый. И вдруг взорвался: – Думаете, мне очень нравится за вами тащиться? Меня ваш Лавр не отпускает! Требует, чтобы я утряс все вопросы с послезавтрашним сеансом, прежде чем он оставит меня в покое!

– Я послезавтра не могу! Я дежурю, – припомнив рабочий график, сообщила медсестра.

– Так договоритесь со сменщицей, черт вас дери! – побагровел магистр. – Думаете, у меня нет других дел, как только устраивать бесплатные сеансы для вас и ваших друзей?!

Заметив Викторию в компании звезды, Илья поднялся с лавочки и напряженно вглядывался в неспешно приближающиеся фигуры.

– Добрый вечер, – первым нарушил молчание магистр.

– Добрый, – угрюмо откликнулся Илья.

Катерина поднялась с места и сделала шаг по направлению к медсестре.

– Вик, где ты ходишь? – с упреком обронила она, не спуская глаз со спутника подруги. – Мы полчаса тебя с Илюшкой ждем. В кино же собирались. Иван Иванович места в партере держит.

– Познакомьтесь, это магистр Мир. Из Москвы. Он говорит, что Лавр просит провести спиритический сеанс.

– Кто? – недоверчиво переспросила Катя. – Лавр? Прямо вот так вот просит?

– Да, друзья мои, просит, – вмешался гастролер. – И очень настойчиво. Ваш родственник и друг хочет передать вам что-то важное. Послезавтра в одиннадцать вечера я хотел бы встретиться с вами. Если это возможно, в мастерской Ильи.

– А почему в моей мастерской? – вскинулся художник.

– Так хочет Лавр, – магистр многозначительно посмотрел на надувшегося парня и, развернувшись, двинулся назад, в гостиницу.

– Да ладно тебе, Илюш. – Вика принялась теребить друга. – Ты что? К Лавру ревнуешь? Он же мертвый!

– Да не к Лавру, а к этому деятелю, – кивнул художник на удаляющуюся спину магистра. – Думаешь, я не понимаю, с чего это вдруг он затеял какой-то сеанс?

– Он же сказал – Лавр попросил! – проговорила Катерина.

– Знаю я эти штучки! Увидел на улице хорошенькую девочку, решил познакомиться. Но просто так подойти он не может. Как же, мировая знаменитость! Навел о тебе, Вик, справки, узнал про Лавра, и вот тебе, пожалуйста, – маг и волшебник! Вот увидишь, – дернул он щекой, – после сеанса Лавр заявит, что желает проводить тебя домой, а магистр в качестве посредника вашего общения потащится вместе с ним.

Глядя на разошедшегося Илью, Вика не успокаивала друга. Она молчала и лишь загадочно улыбалась, польщенная вниманием мужчин к своей персоне.

Англия, 1905 год

Подняв крышку коробки, секретарь оглядел многочисленные записные книжки, путевые дневники и тетради с заметками, от начала до конца исписанные твердым ровным почерком сэра Артура. Это был другой Конан Дойль, совсем не тот, что уехал на новеньком авто от больной жены на свидание с мисс Леки. Этот Артур, которого мысленно видел перед собой Альфред Вуд, был лучше, чище и, конечно же, моложе на половину жизни. Он был героем его ненаписанного романа.

Вынув верхнюю тетрадь в сафьяновом переплете, секретарь раскрыл ее на первой странице и, углубившись в чтение, сразу же увидел порт Ливерпуля. Там было людно. На особом, только им понятном сленге перекрикивались докеры, среди тележек с багажом сновали пассажиры, благословляемые провожающими. Морский бриз трепал паруса стоящих на рейде кораблей, собирающихся в самое ближайшее время отчалить в разные концы света. На палубе грузопассажирского лайнера «Маюмба» можно было рассмотреть рослого, шести футов и двух дюймов, типичного викторианского джентльмена с прямой осанкой, волнистыми волосами цвета соломы, зачесанными на левую сторону и приглаженными маслом. Его широкое серьезное лицо, главным украшением которого являлись роскошные, изящно подкрученные при помощи воска пшеничные усы, казалось бесстрастным. Было трудно заподозрить в юноше мечтателя, хотя в душе молодого человека все так и пело от близости приключений.

– Держитесь крепче, док! – уважительно заметил проходивший мимо помощник капитана Том Вильсон. – Отчаливаем!

– Спасибо, Том, не премину воспользоваться советом, – новоиспеченный бакалавр медицины прямо смотрел моряку в глаза. В голосе его звучала радость.

Все правильно, док – это он, Артур Конан Дойль. Судовой врач, получивший место на «Маюмбе» сразу же после окончания университета. Хотя родственники настоятельно требовали, чтобы Артур избрал для себя другое поприще. Родственники солидные и преуспевающие. Не каждому посчастливится иметь такую именитую родню. Взять хотя бы двоюродного деда, Майкла Конана, журналиста и литературного критика, доводившегося Артуру крестным. Мистер Конан так много сделал для духовного развития будущего писателя, что, преисполненный благодарности, Артур взял его фамилию в качестве второй, став не просто Артуром Дойлем, а Артуром Конан Дойлем. Но дядя Майкл как раз отнесся спокойно к решению юноши отправиться в свободное плавание. А вот другие…

Отцовские братья, в свое время финансировавшие образование племянника, были вне себя от возмущения, узнав, что Артур отправляется к берегам Западной Африки. Благополучные и успешные, много лет они самоотверженно помогали семье брата Чарльза, и что получили в ответ? Архитектор по образованию, Чарльз осел в Эдинбурге и о карьере не помышлял, довольствуясь малым. Он был счастлив своим творчеством, рисуя на веранде, превращенной в мастерскую, прелестные акварели. Все сыновья в семье прославленного карикатуриста Джона Дойля стали художниками, но только Чарльз был так беспомощен.

Отец Артура ни разу не посмел обратиться к знакомым с предложением купить что-нибудь из своих работ, ибо считал, что нанесет тем самым немыслимое оскорбление. Ему было легче раздарить рисунки, чем просить за них деньги. Да и гонорары за уже увидевшие свет иллюстрации художник частенько не мог получить, ведь издатели отлично видели, с кем имеют дело, и предпочитали не платить, понимая, что деликатный Дойль не напомнит им о долге. Пропасть нищеты все явственнее разверзалась под ногами растущей семьи. И тогда Мэри Дойль, гордившаяся своими рыцарскими корнями так же, как и отдаленным родством с Вальтером Скоттом, и отлично знавшая все ответвления своего геральдического древа, спрятав за приветливой улыбкой снедавшую ее гордость, позволила родне мужа взять на себя заботы об образовании сына.

В иезуитском колледже Стотинхерсте – обители под сдвоенными башенками, возвышавшимися над равниной, удаленной от городов и железнодорожных станций, – отцы-иезуиты поддерживали среди воспитанников железную дисциплину. Живой характер будущего писателя требовал активной деятельности, о которой здесь приходилось только мечтать, находя утешение в спорте. Больше всего непоседливого юношу удручала сухость преподаваемого материала, приводившая молодого Дойля в бешенство. Даже история, которую он так любил, оборачивалась тупой зубрежкой. Это была вовсе не та история, которая представала перед маленьким Артуром в романах Вальтера Скотта, и в которую посвящала его мать.

Приезжая на каникулы, юноша неизменно заставал деятельную матушку, поглощенную заботами о доме и детях, и отрешенного, погруженного в искусство отца. Если бы в один из дней Чарльз Дойль поинтересовался, что происходит в его доме, то для него, вероятно, стало бы открытием, что сын его заканчивает Эдинбургский университет и скоро станет доктором. Проводя много времени за учебниками, Артур, однако, не забывал и о спорте. И о литературе. «Золотой жук» Эдгара Аллана По поразил его в самое сердце, и в глубине души самоуверенный юноша мечтал создать что-то подобное.

Именно в университете Артур Дойль и стал убежденным безбожником. По-другому и быть не могло. Среди буйных студентов, кичащихся взрослым цинизмом и боготворящих умницу и циника профессора Хаксли, витал дух насмешки над традиционной теологией. Да и вся Британия девятнадцатого столетия была насквозь пропитана агностицизмом. Артур вдыхал воздух безбожия в проспиртованных анатомичках, где человеческое тело едва ли наводило на мысль об обители Святого Духа. Попыхивая своей первой трубкой – трубкой с янтарным мундштуком, купленной в Стотинхерсте, студент Дойль оглядывался на прошлое, и многое из того, что внушалось отцами-иезуитами, казалось теперь смехотворным. Но настойчивые Дойли, считавшие себя вправе лезть в его жизнь, снова и снова заводили речь о будущности Артура как католического врача. И юноша решил объясниться.