– Ты так ничего и не понял, – тихо сказала Надя. – Выходит, ты меня не услышал… – с горечью добавила она. И словно собрав воедино всю свою энергию пылко продолжила: – Уехать? В село? В сельскую больничку? На фельдшерский пункт? Вскрывать чиряки и накладывать шины? Обходиться зеленкой и градусником? – Вот это ты мне предлагаешь? Уехать обратно? Туда, откуда я… еле выбралась? После бессонных ночей над учебниками? После битв за стипендию? После холодной комнатухи в общаге? Угробить себя на Севере? Снова надеть валенки и тулуп? Снова топить печь и колоть лед в ведре? Жрать хлеб с маргарином? И это ты… называешь любовью? Строительством будущего? Перспективой для молодой семьи?

Нет, – Надя уверенно покачала головой, – такой семейной жизни мне точно не надо! И перспективы такой! Не для этого я рвалась в столицу! Я, – по слогам произнесла она, – я хо-чу. Ра-бо-тать. В столичной клинике. Готова на все: ассистировать много лет. Брать ночные дежурства. Но знать, что когда-нибудь! Понимаешь, когда-нибудь я стану человеком! Оперирующим хирургом. Хорошим хирургом, к которому будут стремиться попасть больные и с которым будут считаться коллеги! И на квартиру я заработаю! Здесь, в Москве! И обставлю ее красивой мебелью! И машину куплю! Слышишь, куплю! И будет у меня каракулевая шуба и австрийские сапоги! Тоже на натуральном меху, чтобы ноги не мерзли! Потому что я очень долго обматывала их для тепла газетой! Вот такие у меня, Леша, планы! И никто – слышишь – никто мне не помешает их осуществить! И не потому, что я алчная и жадная! А потому, Леша, – она снова наклонилась к нему и продолжила почти шепотом: – А потому, что я хочу жить как человек! Ты меня понял?

И на подвиги меня, как это происходит с тобой, – при этих словах Надя усмехнулась, – как-то не тянет!..

Алексей кивнул и тяжело вздохнул.

– Ну, Леш, – Надя встала со стула, – я пойду. А ты… Ты подумай, что да как… Про нашу жизнь и перспективы. А если придумаешь, я тебя с радостью выслушаю!

* * *

Разменять квартиру! Как же просто! Конечно, разменять! И все проблемы решатся! Надя права: она – приезжая девочка, так рвавшаяся в столицу, так цепляющаяся за большой город… И он – наивный дурак, предлагающий бред! Все это – дешевейшая романтика! Да и не романтика вовсе! Он слышал, конечно же, как там, в провинции, бывает: нищенский медпункт, где в достатке только спирт и вата. Старая изба, отданная молодому специалисту за ненадобностью. Тяжелый деревенский быт, почти невозможный для изнеженных городских жителей. Несчастные старики – молодежь давно подалась в город. Нет, есть, разумеется, и города – например, на больших стройках, где всегда не хватает врачей. Тында – пожалуйста! Там есть прекрасно оборудованные больницы…

Но климат… Сибирь. И еще, наверное, туда надо попасть. Желающих много: северный коэффициент – год за два.

…Значит, размен? Ну а что тут такого? В конце концов, ему тоже надо строить свою личную жизнь! У него должна быть семья. Жена, дети. Разве нет? Разве он не имеет на это права?

Алексей все больше распалял себя в собственных оправданиях.

Вернувшись домой, Алексей вызвал на разговор мать.

Та села напротив и с испугом, прикрытым усмешкой, молча смотрела на сына.

Он молчал.

– Ну, – не выдержала мать, – начинай!

Она слушала Алексея молча, ни разу не перебив. А после его бурной, сбивчивой и торопливой речи вздохнула:

– Значит, размен…

Алексей кивнул:

– Значит, так…

– А как мы будем жить втроем в двух комнатах – ты не подумал? Отцу нужен покой, своя конура нужна. Тёпе – тем более. А мне? На кухне? Ну что ж, можно и так… – задумчиво произнесла мать и медленно повторила: – Да, можно и так. Не помру, это верно. Но я не о том. Я про твою… Надю. Она ведь скрутит тебя, выжмет и выкинет! Как жмых выжмет! Неужели ты не видишь всего этого? Ведь ты нужен ей только для прописки в Москве! Зацепится и пошлет тебя! Куда подальше пошлет! И квартиру, которую ты у нас выменяешь, у тебя, дурака, отберет! И куда ты вернешься? К нам, в двухкомнатную? Ко мне под бочок, на кухню?

Ты, конечно, имеешь право! Даже судом! Но… Ты бы подумал, сынок!

Наглая провинциальная девка! С такими амбициями – это же страшно! По трупам пойдет, ты мне поверь. Подумай, сыночек!

– Я… уже подумал, мам. И все решил. Надеялся, что ты поймешь меня. Или хотя бы постараешься понять. И еще… Надя не девка, мама! Она – моя будущая жена! И странно, что я должен тебе это объяснять!

– Ну, решил так решил, – подытожила мать и встала из-за стола. – Только, надеюсь, ты понимаешь: на свадьбу мы не пойдем. Не хочется плясок на костях, понимаешь?

Дверь в комнату распахнулась, и на пороге появилась Тёпина коляска.

– Мама! Лешка прав! – закричала она. – Он и вправду имеет право! И Надя его не плохая – просто она не понравилась тебе, мама! Потому что не прыгала перед тобой, не юлила. Не старалась понравиться! Тарелки не помогла убрать со стола! И за это ты ее… возненавидела! А я… лично я на размен согласна! И в кухне спать буду я, слышишь, мам?

Алексей порывисто встал, пошел к двери, по дороге тронул Тёпу за плечо – дескать, спасибо за поддержку и понимание, и ушел к себе.

На душе было, честно сказать, очень мерзко. Но в своей правоте он не сомневался.

Почти не сомневался…

Квартиру разменяли довольно быстро. Еще бы – трехкомнатная, да в центре! Желающих было – море. Родителям и Тёпе досталась хорошая двухкомнатная на «Бабушкинской». Балкон – чтобы Тёпа гуляла, отличная кухня. Ну, и молодым – скромная однушка в Тушино. Тоже неплохо…

Свадьба была скромной. Из гостей – две Надины подруги по общежитию да двое приятелей Алексея – одногруппников. Заказали столик в кафе, ну и посидели – шампанское, вино, салат оливье и ромштекс. На десерт – мороженое с ликером.

Молодая жена была неотразима: голубое шелковое платье идеально подходило к ее глазам. Ободок из цветов утопал в пышных волосах. На торжество Алексей подарил ей сережки с сапфирами. Стоили они не так дорого – сапфиры были искусственными, но выглядели роскошно.

Родителей на свадьбе не было, хотя им и послали телеграмму. Алексею очень хотелось позвонить Тёпе, но Надя убедила его, что это будет… не очень уместно.

– Во-первых, Тёпу надо привезти-отвезти, – рассудительно говорила Надя. – Придется встретиться с матерью – без этого никак. Ну, и вообще – зачем ей это? Танцевать она не может, алкоголь не пьет. Да и каково ей будет на все это смотреть? На наших друзей – молодых, здоровых, красивых, весело пляшущих под модную музыку!

Нет, ты подумай, – не унималась Надя. – Какие чувства будут у нее на сердце? Злоба, зависть?

– Что ты! – начал спорить Алексей. – Тёпа и зависть? О чем ты?! Да она бы только радовалась за нас! Тёпа и зависть – несовместимы!

Надя покачала головой:

– Не знаешь ты жизни, Лешка! Не знаешь!.. Каково ей, калеке, будет смотреть и думать, что у нее никогда такого не случится?! Никогда – понимаешь?

И Алексей… согласился.

После кафе взяли такси и поехали в свою квартиру. В свой дом!

Осторожно открыли дверь, переступили порог. Зажгли в прихожей свет и закружились от радости.

Надя ходила по квартире, осторожно трогала стены, кухонную плиту, рамы и стекла.

Зашла в ванную и села на бортик ванны. И вдруг заплакала…

Алексей присел на корточки перед молодой женой и обнял ее за колени.

– Любимая моя! Любимая! Как же я счастлив, что ты довольна!

– Я счастлива, Леша! – тихо произнесла Надя, перебирая руками его шевелюру. – Теперь я поняла: ты меня действительно любишь!

Любил… Ох, как любил! С работы бежал как подстреленный, только пятки сверкали. Если долго не было автобуса – срывался пешком. Полчаса быстрой, спортивной ходьбы, почти бега, и вот он у подъезда. С гвоздикой в руке. Гвоздику Алексей покупал у метро, если, конечно, удавалось найти ее в период острого дефицита.

Надя работала в Первой градской, на кафедре хирургии. Работала много – брала и ночные, и подработки.

Алексей – в поликлинике, участковым врачом. Тоже не барствовал – брал два участка, чтобы подзаработать. И все-таки времени у него было побольше, чем у жены – пик вызовов приходился обычно на позднюю осень, зиму и раннюю весну: ОРВИ, ОРЗ, грипп и всякие банальные простуды. А лето было совсем спокойным: молодежь почти не болела, а старушки, главные пациенты, разъезжались по деревням и садовым участкам.

Ну, и домашние хлопоты Алексей взял на себя. Это его совсем не напрягало. Приготовить ужин? – Да запросто! Избалованными они точно не были: приготовить жареную картошку с сосисками, макароны с тушенкой или яичницу – плевое дело! Пару раз попробовал сварить первое. Надя усмехнулась, но похвалила. И Алексей, как всегда, растаял от ее слов. От нежности и благодарности.

Удивлялся ли он ее упорности и стремлению достичь верхов, сделать карьеру? Да нет… Пожалуй что нет.

Алексей всегда знал: жена амбициозна и рассчитывает на себя. Это Надя повторяла не раз. И слышать такое было немного обидно, но… И еще Надя добавляла: гордись, что у тебя такая жена!

И он, конечно, гордился.

Правда всегда немного обидна. Сделать карьеру Алексей никогда не стремился. И это было чистейшей правдой. Его вполне устраивала запись в трудовой книжке – «участковый терапевт».

И к работе своей Алексей относился с нежностью. Да-да, именно с нежностью! Он любил своих пациентов – одиноких стариков, надеющихся на него как на Бога. Молодых хитрованов, мечтающих о недельном больничном, чтобы просто отдохнуть от суетливой жизни или добавить вожделенные пять рабочих дней к долгожданному отпуску. Больничные листы таким он выдавал – ну, если только перед ним были не отпетые и наглые мошенники и аферисты.

Отработав шесть часов в поликлинике на приеме, Алексей с удовольствием надевал пальто, брал портфель и шел на участок. Участок был дальним – минут двадцать ходьбы от поликлиники. Дальним и довольно растянутым. Но Алексей с удовольствием шагал по знакомым дворам, вдыхал свежий морозный воздух, любовался природой. Люди узнавали его и здоровались. Иногда останавливались и начинали рассказывать про свои болячки, проблемы, делились новостями и даже сплетнями.

Его больные доверяли своему врачу. Алексея не раздражали заунывные и такие знакомые жалобы стариков и инвалидов. Вздыхая, он брал их скромные подношения – баночку варенья, вязаные носки или хорошую книгу. Понимал, что его отказ мог их обидеть.

Надина карьера стремительно восходила: в тридцать она защитилась, а в тридцать пять стала заведующей отделением.

Именно тогда она забеременела. И от этого известия Надя пришла в ужас: рожать? Сейчас? Когда у нее только-только начало получаться?

Но Алексей уговорил ее. Настоял. Пообещал, что все хлопоты о ребенке будут на нем – честное слово! Только, пожалуйста!..

В декрет Надя ушла на восьмом месяце. Родила легко, словно и не была старородящей. Так у них появилась дочка, назвали Маринкой. По счастью, девочка оказалась крепенькой и здоровой. Первый год как-то перебивались – сидели с Маринкой по очереди. А после года отдали в ясли. И снова спасибо природе – девочка почти не болела, как многие ясельные дети.

А Надя опять с головой погрузилась в хирургию.

Немного помогала соседка по лестничной клетке – пожилая, но крепкая женщина пенсионного возраста. Она нередко и подстраховывала их: если работали оба – забирала Маринку из сада, кормила ужином, укладывала спать.

Словом, справлялись. Уборка, готовка и магазины были на Алексее.

Он и занимался дочкой – играл с ней, читал детские книжки, водил на мультики в «Баррикады».

Алексей понимал: у жены жизнь нелегкая. Ответственность – дикая! Ведь на ней держалось огромное и сложное отделение.

Иногда, по воскресеньям, Алексей брал дочку и отправлялся к родителям. Мать относилась к внучке сдержанно, а вот Тёпа племянницу обожала. Отец был совсем плох. А когда Маринке исполнилось восемь, он умер.

Надя никогда не спрашивала, что и как в его семье. Ни про мать, ни про Тёпу – ни слова. Словно и не было в ее жизни этих людей. Впрочем, мать тоже снохой не интересовалась. Лишь отпускала иногда колкие фразочки типа: «Ну что? Наша Надежда Николаевна, светило науки, все трудится? Способная женщина!.. И как еще между делом ребеночка-то успела народить? Чудеса! Впрочем, знала ведь, что есть на кого положиться! Что она без тебя?..»

Алексей устало отмахивался: «Мам, да хватит уже! Смирись, наконец, что Надя – моя жена! И кстати, мать моей дочки!»

Когда Маринке исполнилось двенадцать, Надя заговорила об улучшении жилплощади. Конечно, она была совершенно права: маленькая однокомнатная квартирка была тесновата двум взрослым и ребенку-подростку. В комнате было непроходимо тесно: Маринкин стол стоял у окна, и пробраться к нему было проблемой.

А через полгода Надя торжественно шмякнула на стол бумагу с ордером на новую квартиру, которую ей выделил Минздрав. Ей, Надежде Николаевне Сосновской. Персонально!

– Ну! – спросила жена – Каково? Конечно, не без усилий! Побиться пришлось! Но… Все в нашей жизни не без усилий! Правда… – тут она замолчала и с сомнением посмотрела на мужа, – ты это вряд ли заметил! – с тяжелым вздохом заключила Надя.

Квартира оказалась большой и просторной: две светлые комнаты – их и Маринкина, большущая кухня с окном во всю стену.

Надя гордо ходила по квартире и чувствовала себя победительницей.

Впрочем, она и была победительницей, и не признать этого было бы странно.

Алексей искренне радовался успехам жены. Никогда, ни разу в жизни, ему не пришло в голову позавидовать ей или попрекнуть ее чем-то.

Только мать, услышав от Алексея, что его жена защитила докторскую, небрежно бросила:

– А кто б сомневался? Когда есть прикрытый тыл, знаешь ли!.. Да и натура такая – вездеход твоя Надя! По людям – гусеницами! И тебя переедет однажды! Так что будь готов к этому, сын!..

Перед юбилеем матери, шестидесятипятилетием, Алексей уговаривал Надю помириться: «Ну, хотя бы сделай вид, что все хорошо. Сколько можно, ей-богу?! Мы же взрослые люди!»

Жена ответила спокойно, но твердо:

– Мне этого не надо! И ей, думаю, тоже. Я ведь тогда ничем перед ней не провинилась: молодая девчонка, практически сирота. А меня приняли как посягательницу. На все: на их сына, на их прописку, на их имущество! И заметь, мнение свое обо мне не изменили! Несмотря на мои успехи, на мой тяжелый труд. Ни разу доброго слова не сказала, ни разу не похвалила. Хотя бы за то, что родила им внучку!

Нет, – Надя покачала головой, – не нужно все это. Ни мне, ни ей. Сейчас уж точно не нужно!

Ну и отправился Алексей в гости с Маринкой. Возразить жене было нечего. Все понятно – у каждого своя правда. И обе его женщины – люди суровые, бескомпромиссные. Такими их сделала жизнь.

Когда дочке исполнилось пятнадцать, Алексей заметил, что и она стала относиться к нему с некоторым презрением. Спрашивала с легкой улыбочкой: «Ну, как там твои старушонки, папуля?»

В гости к бабке и тетке ездить отказывалась. Хотя это объяснить можно – появились свои интересы. Подружки, кавалеры и прочее.

Дочку Алексей не осуждал, но все же было обидно.

А вот с матерью у Маринки были отличные отношения. Во всем чувствовалось, что мать она уважала. Понимала, кто в доме хозяин.

Никогда она не говорила матери: «Отстань, мам! Надоело!»

А вот ему, отцу, запросто могла так ответить.

Они, его женщины, часто шушукались, Алексей то и дело слышал взрывы негромкого смеха, а когда заходил в комнату, они тут же замолкали.

– Помешал? – виновато спрашивал он.

Дочка нервно дергала плечом – «мол, да, помешал. Но куда от тебя денешься?..»

А однажды – Маринке было тогда лет семнадцать – Алексей случайно услышал их разговор.

– И как ты, мам, жизнь с ним прожила? Странно как-то… Ты и он! Пропасть между вами… Необъятная просто! Ты ведь такая! А он…

– Да нет, – спокойно и рассудительно ответила Надя, – ты не права! В конце концов, он всегда был хорошим мужем и прекрасным отцом. А это немало! Но вот никчемность – да. Здесь ты права. Слабак… А знаешь… – Жена замолчала. – Я тогда много над этим думала. Что лучше – гореть в страстях или быть уверенной и спокойной? Тот человек был ярким, как факел. Мы бы оба сгорели от страсти и ревности. А твой отец, – она усмехнулась, – он даже изменить бы не мог. Потому что слабак. Что я выбрала, ты поняла. А то, что была в моей жизни история… – Надя замолчала. – Я судьбе благодарна. Но… я испугалась. Из-за тебя испугалась! Знаешь, никто не заменит родного отца! И как бы у вас все сложилось… Ну, с тем человеком… Не знаю. Честно – не знаю. Да. Из-за тебя, – уверенно повторила жена.

– А вот это зря! – твердо возразила дочь. – Точно зря! Я бы… пережила!

– Ну, что теперь говорить, – с тяжелым вздохом ответила Надя. – Я привыкла… рассчитывать на себя.

Алексей отошел от двери и медленно прислонился к стене. В груди резко закололо.

Еле-еле добрался он до своей комнаты и лег на кровать.

Наивный дурак!.. Он-то думал… А все было ясно. С самого начала ясно. Никогда она его не любила. Никогда! Прикрылась тогда от отчаяния. И он ведь все знал! Все понимал! Просто думать об этом себе запретил! Надеялся, что его любви хватит на всех. А вот… не хватило.

Злости на жену у Алексея не было! Была только жалость: прожила, бедная, жизнь с нелюбимым…

А сколько он дров наломал! Смертельно рассорился с матерью. Обидел отца. Обделил сестру. Сделал несчастной свою любимую женщину…

И вот итог: ему уже под полтинник. И ничего… Совсем ни-че-го!

А самое главное – даже сейчас, когда наконец вся страшная правда открылась… Он снова ничего не изменит! Ни на что не решится! Не уйдет, не освободит ее. Не начнет уважать себя. Ничего не изменит и не поменяет! Будет упорно делать вид, что все хорошо!

И ведь чистая правда – ничтожество. Никчемность. Слабак.

Что тут возразить?

А ничего.

Вот тогда и вспомнилась Алексею одна история – «тема», как говорила Маринка.

Хотя… И истории-то не получилось! Так, ерунда.

Наверное, тогда Алексей все-таки влюбился. И даже наверняка влюбился! В свою, так сказать, больную.

Случилось это на вызове. Было самое начало зимы, и как обычно на участковых посыпались вызовы по простудным заболеваниям, бронхитам, трахеитам…

Дверь Алексею открыла молодая женщина в светлой пижаме. На горле шарф, на лбу испарина. Голос сиплый, сухой кашель…

Рукой пригласила в комнату – говорить ей было не просто.

Села на кровать и решительно задрала пижамную кофту. Под ней… ничего не было.

Все понятно: он врач – какие тут могут быть стеснения? К обнаженному телу привык. Голой грудью его не удивить. Но тут Алексей почему-то страшно смутился. А еще – разволновался. Он отвел глаза и приложил стетоскоп к груди больной. Потом простучал легкие. Оказалось – бронхит.