Но кто я такой, чтобы судить о гордыне – я, чье вопиющее, абсолютное самодовольство ослепило меня, не позволяя ни понять, ни принять ничего, кроме того, в чем отражалось мое эго! И все же, несмотря на весь болезненный интерес, с которым я относился к себе самому, к тому, что меня окружало, к своему комфорту, продвижению в обществе, существовало нечто, вскоре ставшее для меня пыткой, тяготившей меня и ввергавшей в отчаяние – как ни странно, то была моя слава, столь желанная, что должна была стать венцом и вершиной моих амбициозных мечтаний.