Глава 3. Через тернии к моде

Вернувшись в столицу, Кусо не торопилась возобновлять шумные посиделки с друзьями. На этот раз она хотела закрепиться в городе, что стало еще сложнее – работы не было, прописки по лимиту во второй раз уже не давали. Тогда Кусо пошла устраиваться на фабрики, пробуясь на самые черные работы. Вначале она испытала свои силы на токарно-фрезеровочном станке, но режим работы на заводе оказался слишком тяжелым, и Людмилы хватило только на два дня. После этого она устроилась на ткацкую фабрику, но и там продержалась не больше недели. Тут на помощь Кусо пришла несостоявшаяся свекровь – она договорилась с ЦК комсомола, чтобы девушке нашли место, и ее позвали на ликеро-водочный завод в Подмосковье. Кусо легко взяли на новую работу, поскольку главным критерием для предприятия было наличие справки об отсутствии алкоголизма. Норсоян до сих пор помнит свой первый и последний день в этом месте. «Разгар зимы. Общежитие для рабочих завода находилось в тоскливом здании бывшей сельской школы. Женщины жили в одном огромном классе, мужчины – во втором. Я заночевала в этом общежитии, услышала, как ноет ветер и воют волки где-то в степи, и смылась оттуда. В общем, я перебрала все».

Это был конец восьмидесятых. С работой у Кусо не складывалось, но выход нашелся в другой стороне – Кусо узнала о приеме в строительное ПТУ, от которого учащихся также определяли в общежития. Туда тоже было непросто попасть, но девушка все же договорилась, чтобы ее взяли учиться на маляра. По иронии судьбы, красный диплом биохимика Людмила на разных жизненных поворотах потеряла, а вот корочка из строительного ПТУ лежит у нее по сей день.

Чтобы себя прокормить, девушка снова устроилась уборщицей и по ночам мыла полы. Эта работа приносила неплохой доход, и все деньги она по старой привычке спускала на книги, театры и одежду от спекулянтов. Примерно в это время в Кусо начал просыпаться дизайнер. Вначале после приезда в Москву она любовалась тем, как одеваются столичные жители, но, когда первые восторги утихли, стала понимать, что некоторые наряды сделала бы проще. Рассматривая девушек в трамвае, она представляла, что на одном платье убрала бы массивные пуговицы, а на втором – обрезала бы оборку и, конечно, избавилась от жабо, оставив только воротничок. «Я мысленно упрощала все модели. Это выстрелило через десяток лет, когда я начала заниматься модой».

Людмила – теоретик моды. Она много пишет в профильные журналы и, пока я работаю над этой книгой, заканчивает свою. Людмила рассказывает о взаимоотношениях моды и города. Книгу «Суперпозиция моды» Норсоян закончила за два с лишком месяца. Когда я спрашиваю, как она успевает писать (работоспособность Людмилы вызывает у меня острую зависть), она скромно улыбается и отвечает, что ей просто больше нечего делать. Я киваю, и, когда мы договариваемся о следующей встрече, заглядываю в календарь Людмилы (довольно условный, это расписание на листе А4) и вижу, что неделя у нее забита больше чем наполовину. Вот это я понимаю – нечего делать! Хотя для такого активного человека, как Норсоян, это, наверное, и есть ничегонеделание. Тем не менее она регулярно проводит семинары и читает лекции, ходит в школу FF и принимает у себя гостей: журналистов, редакторов, научных сотрудников, дизайнеров, предпринимателей и просто друзей. И все это несмотря на диагноз.

В студенческие годы Кусо начала тянуться к простоте не только в моделях, но и в цвете. Тогда она обнаружила на Патриарших прудах комиссионный магазин, куда беднеющие жены дипломатов и внешнеторговцев сдавали свои одежду и обувь, произведенные в Польше, Италии, Франции. Кусо влюбилась в эти наряды и начала одеваться в новом месте, благо там товары стоили столько же, сколько у фарцы. Девушка была довольна, но такой «шопинг» в конечном счете чуть не стоил ей комсомольского билета. Пристрастившись к монохрому, Кусо начала одеваться только в черный цвет. Это не понравилось строевой молодежи, посчитавшей наряды одногруппницы слишком депрессивными. Студенты поставили на обсуждение вопрос об отчислении отщепенца, аргументация была такая: «Она носит черный цвет, а значит, показывает, что молодежь в комсомоле живет плохо и не радуется жизни». Кусо, услышав такие обвинения, растеряла все слова и беспомощно смотрела на строгий суд. Спорить с такими аргументами было сложно, но защита у нее все же нашлась – одна из студенток вышла вперед и взяла слово. Это была высокая энергичная девочка из детдома, потерявшая родителей, а вместе с тем и всякий страх перед системой, поэтому свою позицию она высказала, не стесняясь в выражениях, суть которых была такова: «Обвинение абсурдно, собравшиеся продемонстрировали недалекость своего ума, а Норсоян надо позволить носить все, что душе угодно». Спорить с ней побоялись, комсомольский билет был спасен. «Кто бы знал, что через несколько лет он благополучно полетит в мусорное ведро!»

Недалеко от ПТУ располагался Полиграфический институт, где собиралась местная молодежная элита. Естественно, в эту компанию быстро влилась Кусо, и там, по ее выражению, «словила свою большую любовь». Как и все молодые люди ее круга, он был обаятелен, ухожен и хорошо воспитан, но, к сожалению, болел той же болезнью, что и сверстники, – легкомыслием и зависимостью от родителей. Отношения Кусо с новым возлюбленным начинались волшебно: вечерние прогулки, ночные разговоры об искусстве и литературе и много громкого счастливого смеха. Тишина наступила внезапно: когда Кусо узнала о своей беременности, молодой человек растворился в воздухе быстрее чеширского кота. Но он, по большому счету, и не был нужен Норсоян – она безумно хотела ребенка и твердо решила рожать. «Мне было плевать, что я не замужем, что это не одобряется обществом и что, когда я прихожу в женскую консультацию, они говорят с презрением: эта незамужняя приехала. Я ждала ребенка и была бессовестно счастлива».

Первое время все шло хорошо: девушка училась, работала и неплохо себя обеспечивала. Солнечные дни беременности омрачались только походами в женскую консультацию. В Советском Союзе к незамужней девушке в положении относились однозначно. Кода Норсоян сидела в очереди, ожидая приема, из кабинета врача часто доносилось: «Вызывай ее. Ту незамужнюю шлюху». У докторов была очень простая картина мира – детские дома были переполнены, поэтому врачи автоматически записывали одиноких беременных женщин в число тех, кто вскоре откажется от своего ребенка.

Спустя несколько месяцев Людмила уже не могла ходить на работу. Деньги заканчивались, а стипендии едва хватало, чтобы себя прокормить. Помочь справиться с этим испытанием могли бы ее близкие друзья, но Кусо запретила себе говорить кому-либо о своих проблемах. Стиснув зубы, она повторяла, что справится сама. Кусо почти все время голодала, а близкие не имели об этом ни малейшего представления. Более того, друзья даже не догадывались, что Кусо беременна – из-за хрупкого телосложения и постоянного недоедания у нее долго не появлялся живот.

Дни Кусо проходили на грани депрессии. Целыми днями она лежала на кровати, уткнувшись носом в стенку, ей ни на что не хватало сил, она уже не могла посещать учебу. Дождавшись, когда все уйдут на занятия, Кусо добывала себе еду – тайком выходила в студенческую кухню и набирала еду из бочонков с пищевыми отходами, там можно было найти не сильно заплесневелый хлеб. Еще девушка покупала овсянку – она растягивала пачку на неделю и ела ее утром, днем и вечером. Кашу Кусо варила на воде, соль одалживали соседки. С тех пор у нее выработалась стойкая неприязнь к овсянке.

Последние месяцы беременности пришлись на окончание учебы. Практику Кусо засчитали, когда она была с огромным животом. После окончания училища Норсоян получила угол в коммуналке. Это была проходная комната, но девушка ее сразу полюбила как первое собственное жилье. Тогда же ей выдали декретные деньги, на которые она сразу накупила, фруктов, овощей и мяса. В тот день она впервые наелась досыта. Но насладиться этим состоянием ей не пришлось: почти сразу Кусо почувствовала острые спазмы – пришло время рожать. Эта задача истощенному организму давалась нелегко, и в результате теряющую сознание Кусо увезли на скорой.

Осмотрев роженицу, врачи сказали, что у ребенка шансов почти нет, но они постараются вытащить с того света хотя бы ее, а затем протянули бумажку с отказом от родительских прав. «Чистая формальность, – сказала акушерка. – На случай, если малыш все же выживет, стоит подписать бумаги уже сейчас, чтобы потом не тратить на них время». Врачи и помыслить не могли, что молодая незамужняя женщина оставит ребенка себе. У девушки потемнело в глазах, организм выбросил в кровь бешеную дозу адреналина, и Кусо в первый и последний раз в своей жизни выдала тираду на чистом матерном языке. В переводе на литературный это означало: «Я оставлю ребенка себе, а вы уберите бумажки и делайте свою работу». На удивление, лицо обруганного хирурга мгновенно просияло: «Так ты для себя рожаешь? Ты не бросишь ребенка? Я сделаю все, чтобы и тебя и ребенка спасти». И спас. Через несколько часов на свет появилась девочка Катя. Это полностью изменило жизнь Норсоян.

Дочь родилась ослабленной. Она решила выйти в этот мир раньше срока – на восьмом месяце беременности, а это время называют самым опасным для родов. Ребенка сразу увезли в реанимацию – в единственную больницу, где был нужный дыхательный аппарат. Обратно девочку не привезли, поскольку реабилитация требовала времени. Поэтому Кусо, едва набравшись сил, покинула роддом и на нетвердых ногах отправилась к дочери. Только увидев, как малышка, подключенная к аппарату, ровно дышит, она немного выдохнула и поехала домой.

Настал один из самых сложных и в то же время счастливых этапов в жизни Кусо. Ей приходилось бороться за жизнь ребенка, но она точно знала, что в этой схватке им суждено победить.

Каждый день Кусо ездила в реанимацию к дочери. Тогда оставаться с малышами на ночь матерям не позволяли, но Норсоян это не останавливало. Девушка договорилась с администрацией, что будет бесплатно мыть в больнице полы, если ей разрешат оставаться у постели малышки. Врачи согласились, и днем она убиралась на этажах, а ночью засыпала, облокотившись на пеленальный столик возле кроватки дочери.

В то же время у Кусо завязался роман, который разделил ее жизнь на «до» и «после». Его звали Михаил, они знали друг друга по общей тусовке из Полиграфического института. Между молодыми людьми вспыхнуло сильное чувство, однако действие этой истории также разворачивалось на фоне больничных палат – вот уже несколько лет Михаил лечился от онкологии. Кусо не могла оставить его один на один с недугом, поэтому у нее началась череда больниц. После ночного дежурства у дочери она ехала в коммуналку, принимала душ и отправлялась к любимому на процедуры, а затем снова возвращалась к ребенку. «Сейчас я искренне не понимаю, как все это выдержала».

Так продолжалось три года, пока Кусо не смогла окончательно забрать дочь домой. В маленькой коммунальной комнате Норсоян наконец была окружена тихим семейным счастьем с ребенком и любимым мужчиной. За пределами же этого уюта оставался Советский Союз, на всех парах идущий ко дну. Когда борьба за жизнь дочери перестала занимать весь ум Кусо, она осознала, в каком трудном положении находится. Это было раннее утро, в воздухе висела влага, ветер царапал лицо. Норсоян обнаружила себя на улице в казавшейся бесконечной очереди за едой в гастрономе торгового центра Бусиново. Она только вернулась с дочерью из реанимации и держала ее на руках. На запястье у девушки, как у лагерного работяги, был номер, означавший ее место в очереди. «Что я здесь делаю?» – подумала она, оглядевшись на толпу уставших людей. Кусо разозлилась – в этих условиях невозможно было сохранить себя и достойно воспитать ребенка. Она сделала шаг в сторону и поклялась себе, что никогда больше не встанет в этот строй.

Плана у Кусо не было. Деньги к тому времена обесценились, те, кто мог, переходил на натуральное хозяйство, поэтому девушка решила, что будет зарабатывать тем, что любит и умеет лучше всего, – вязанием. Готовые свитера меняла у фарцовщиков и спекулянтов на еду, лекарства и товары для дома. Какие-то изделия продавала соседкам по подъезду. Дело начало двигаться, и Кусо пошла дальше – отправилась искать работу вязальщицы, что потребовало от нее не только временных, но и денежных затрат. Как говорит Норсоян, одной из примет эпохи было то, что соискатель оплачивал возможность попасть на собеседование к зачинателям моды – за 50 рублей вязальщицам выдавали тестовое задание и уделяли время, чтобы посмотреть на их умения. Если претендентка не подходила, ее разворачивали домой, не возвращая денег.

И все же это было время возможностей. Шел 1987 год. По кусочкам разваливался «железный занавес», и в стране начали зарождаться коммерческие гиганты, которые станут крупнейшими игроками на новом рынке преобразившейся России. В 87-м в Москве открылся филиал издательского дома Burda Moden, через два года в ГУМе появится первый магазин «Стокманн», через три года свои двери откроет ресторан McDonald’s на Пушкинской. Это было начало нового, и каждый мог стать частью большего, приложив достаточно усилий. В стране выстраивалась и новая индустрия моды, к истокам которой пробивалась Кусо. Она стучалась во все двери: от бутика Воронковой до модного дома Зайцева, но там ее ждали неудачи. Была еще одна высота, которую она пыталась взять, – Burda Moden. У дверей московского офиса Людмила провела не один день, уговаривая себя зайти и предложить свои услуги. Однажды это ей все же удалось. С ней согласились поговорить, но попросили подождать, пока освободится руководство. Сидеть в офисе Burda пришлось около часа, и за это время Кусо почти растеряла уверенность в себе, насмотревшись на технологов и мастеров издательского дома. Раньше ей казалось, что она знает о вязании все, а на деле не поняла и половины из разговоров, которые в двух метрах от нее вели профессионалы моды. На собеседование она пошла уже скорее по инерции, мало веря, что ее действительно ждут в ИД. Но после короткой беседы ее все же взяли на испытательный срок. Спустя 30 лет в интервью к юбилею Burda Moden она расскажет, что именно в этом издательском доме начался путь Норсоян как профессионального дизайнера трикотажа.

В Burda Moden она начала вязать свитера по своим эскизам. Делать это приходилось не так, как она привыкла. Главным образом изменились сроки: раньше она месяцами работала над одной кофтой, создавая неповторимый шедевр выставочного образца, теперь же ей нужно было вязать одежду такого же высокого качества, но в десятки раз быстрее. Кусо поставила себе норматив: три дня на свитер. И начала работать сутки напролет, не было раза, чтобы она пропустила вязание: не важно, Новый год это или день рождения – Кусо будет вязать. Из-за такого расписания она не могла много сидеть с ребенком, но дочь отнеслась к работе матери со всей серьезностью, потому что знала, что ей все равно уделят время. «Я довяжу ряд и посижу с тобой», – говорила Норсоян.

Главный мастер издательского дома предоставила ей свободу, решив скорее смотреть со стороны, как будет развиваться творчество новой вязальщицы, чем пытаться им управлять. Уверенности придавал и тот факт, что первый же свитер Норсоян снискал успех. Это была кофта из толстой ровницы² с вышитым на ней медведем, перелезающим через поваленную сосну. Сам свитер занял у Кусо три дня, а композиция – месяц. Правда, в свободную продажу изделие так и не поступило – вещица так впечатлила директора издательского дома, что она сразу ее выкупила. Это дало зеленый свет экспериментам Норсоян. Людмила с большой благодарностью вспоминает место, где научилась работать на профессиональном уровне и встретила людей, которые не раз помогли ей в будущем. Там же она узнала, как правильно преподносить свои творения публике, что пригодилось ей при выпуске собственных коллекций, а затем и при создании арт-проекта «Ангелы Жизни».

Шаг за шагом жизнь Кусо налаживалась. Она с дочерью переехала к Михаилу и его родителям, у нее появился достаточно стабильный заработок. Но спустя два года работы в Burda Moden Норсоян решила покинуть ИД. Она встала на ноги как дизайнер и была готова двигаться дальше. К тому же из жизни ушла ее учитель, и даже поступившее предложение стать менеджером второго отделения Burda не смогло удержать ее на месте. Кусо простилась с ИД и отправилась на поиски новой работы. Шли девяностые годы.