Как Филипп Красивый с папой поссорился

Главные герои: Филипп IV, король Франции, Бонифаций VIII, папа римский.

Место действия: Франция, Рим и его окрестности.

Время действия: 1296–1303 годы

Вы, может, удивитесь, но в итальянских университетах на юридических факультетах по сей день программа предусматривает такой предмет, как каноническое право. Никаких иллюзий о его прикладной ценности, боюсь, не питают даже сами профессора. Но ценность ценностью, а изучать его ужасно интересно, не оторвешься. Откуда есть пошла католическая церковь, как она позиционировала себя в разное время, в каких сферах рулить пыталась, в каких действительно рулила, как относилась к земным владыкам и что предлагала своей пастве – и так далее. Конечно, это тема для большого и серьезного разговора, а у нас тут что? Правильно, сплетни. Так что не буду отклоняться от выбранного курса. Напишу тут только об одном эпизоде, навеянном мне музыкой канонического права, – эпизоде с участием известных средневековых персонажей.

Все (или почти все) любят писателя Мориса Дрюона. А раз любят, значит, помнят, что в романе «Железный король» есть такой персонаж – Гийом де Ногарэ, советник и хранитель печати французского короля Филиппа IV, прозванного за заслуги перед отечеством Красивым. И вот этот самый Ногарэ так усердно служил королю на пути укрепления королевской власти и разностороннего развития страны, что враги прогресса не выдержали и решили его отравить: подмешали ему какой-то дряни в свечу. А Ногарэ имел привычку работать ночами напролет и, следовательно, расходовать много свечей, сжигая их до конца, а не то, что на прикроватную тумбочку поставить и через три минуты задуть. Вот и надышался в короткий срок отравленной гадостью – не откачали. Товарищи! Соблюдайте режим труда и отдыха! Будете работать, как Ногарэ, тоже свалитесь, даже без всякой дополнительно отравы. Не упрощайте врагам жизнь.

Так вот, пока советник короля в мучениях умирал, ему в кошмарах являлись люди, которых он либо убил, либо как-то тяжко обидел. И все эти люди предъявляли ему справедливые претензии, всем своим видом намекая, что умри он только – они до него доберутся. Одним из таких беспокойных посетителей был папа – не его, Ногарэ, папа, а римский. Вот как описывает эту сцену Дрюон в своем романе:

И из самой густой тьмы возникла крупная фигура папы Бонифация VIII, заполнив то необъятное пространство, которым стал сам Ногарэ, вмещавший в себя горы и долы, где шествовали на Страшный суд несметные толпы.

– Сын катаров!

И голос Бонифация VIII вызвал в памяти Ногарэ самую страшную страницу его жизни. Он увидел себя ослепительно ярким сентябрьским днем, какими так богата Италия, во главе шестисот всадников и тысячи ратников поднимающимся к скале Ананьи. Чиарра Колонна, заклятый враг Бонифация, тот, что предпочел участь раба и три долгих года, закованный в цепи, на галере неверных скитался по чужеземным морям, лишь бы его не опознали, лишь бы не попасть в руки папы, – этот Чиарра Колонна скакал с ним бок о бок. Тьерри д’Ирсон тоже участвовал в походе. Маленький город открыл перед пришельцами ворота; дворец Гаэтани был захвачен в мгновение ока, и, пройдя через собор, нападающие ворвались в священные папские палаты. В просторной зале не было ни души, только сам папа, восьмидесятишестилетний старец с тиарой на голове, подняв крест, смотрел, как приближается к нему вооруженная орда. И на требования отречься от папского престола отвечал: «Вот вам выя моя, вот голова, пусть я умру, но умру папой». Чиарра Колонна ударил его по лицу рукой в железной перчатке.

– Я не позволил его убить! – кричал Ногарэ из той бездны, что зовется агонией.

Город был отдан на поток и разграбление. А еще через день жители переметнулись во вражеский лагерь, напали на французские войска и ранили Ногарэ; он вынужден был бежать. Но все же он достиг цели. Разум старика не устоял перед страхом, гневом и тяжкими оскорблениями. Когда Бонифация освободили, он плакал, как дитя. Его перевезли в Рим, где он впал в буйное помешательство, поносил всех, кто к нему приближался, отказывался принимать пищу и на четвереньках, как зверь, передвигался по комнате, охраняемой надежной стражей. А еще через месяц французский король мог торжествовать – папа скончался, прокляв и отвергнув в припадке бешенства святые дары, которые принесли умирающему.

Ага, зашибись, как хорошо жизнь прошла, есть что вспомнить: глубокого пенсионера железной перчаткой по лицу – так вообще-то и шею свернуть можно. В чем там душа у того папы держалась и как в таких военно-полевых условиях он умудрился до указанного возраста (восемьдесят семь лет) дожить, вообще непонятно. А тут еще эти отморозки из заплеванной подворотни: назовем так обоих, поскольку пощечину инкриминировали также Ногарэ, не только Колонне. Правда, нудные хронисты, а за ними и историки, не желающие расцветить историческую действительность элементами кровавой драмы, утверждают, что никакой пощечины не было. Просто ворвались в царское помещение и в малоцензурных выражениях попросили добровольно освободить кресло для более достойного кандидата. Но и это была с их стороны уж очень большая наглость: папа все-таки. Глава христианского мира, духовный лидер, так сказать. Довели старичка. Кстати, в реальности не был Бонифаций таким уж пожилым: около семидесяти лет ему было. А все равно не выдержал потрясений и вскоре после освобождения скончался. Ну вот разве можно так с понтификами поступать?

Надо сказать, что в жизни Бонифация VIII было мало событий, которые могли бы характеризовать его как нежную фиалку и невинную ромашку полевую. Вел он дела жестко и от принципов своих не отступал. С энтузиазмом утверждал главенство церкви в делах светских и свое несомненное право с полным основанием влезать туда, куда не просят. И влезал. И совершенно закономерно, что его интересы в один прекрасный момент пересеклись с интересами такого же упертого гражданина. Гражданин этот, уже упомянутый выше под именем Филипп Красивый, работал королем Франции и наивно полагал, что он в своей стране хозяин. Папа же пытался эти вредные иллюзии развеять и донести до царственного выскочки информацию, что хозяин во Франции, как и везде, на самом деле именно он, папа. «С фига ли?» – вежливо осведомлялся при случае Филипп. Папа отвечал буллами^[3], где что-нибудь или кого-нибудь запрещал, ограничивал, отлучал. Так и развлекались.

Началось все, как обычно, с бабла денег. Франция и Англия собирались воевать за тяжелое наследие Алиеноры Аквитанской – герцогство Гиень. На войну, как водится, нужны деньги, и Филипп Красивый довольно успешно пополнял казну, взимая налог с духовенства. Бонифаций, усмотрев в этом попрание прав церкви и лично дорогого товарища папы римского, запретил духовенству платить этим рэкетирам-мирянам, а мирянам – взимать любые платежи с духовенства без прямого разрешения римской курии^[4]. А кто не подчинится, отключим газ отлучим от церкви. Филипп, ясное дело, возмутился, а подданные в едином порыве его поддержали. Они и так уже нехорошо в сторону церковников посматривали: дерут, понимаешь, с трудящихся три шкуры, а как скидываться на банкет войну, так они кошелек дома забыли и вообще не обязаны, потому что особенные.

Чувствуя поддержку населения, Филипп запретил вывоз золота и серебра из страны. Папа на этом терял значительную часть дохода, а как такое выдержать официальному бессребренику, для которого главная забота – душа? Вот именно, никак. А тут король еще своих легистов на него натравил. Это были юристы такие, но не те, которые, четыре года проучившись, легальность от легитимности не отличают, а настоящие, законы знали. И начали они излагать свои прогрессивные для конца XIII века идеи: дескать, але, папа, новые песни придумала жизнь! Государство развивается, советская светская власть крепнет и приобретает авторитет, французы – подданные короля, а твое место – возле алтаря, и лучше бы тебе ограничиться духовной сферой влияния. В общем, это наша корова, и мы ее доим.

Папа вынужден был пойти на попятную и примириться с Филиппом. Буллу свою отменил и даже подкатил с предложением: а давай твоего дедушку, Людовика IX, канонизируем. А что, хороший был дедушка: в крестовые походы ходил, с неверными воевал (ну уж как мог, он старался), под дубом, опять же, сидел, жалобы посетителей там разбирал на управляющую компанию и грубость участкового терапевта с восьми до пяти без перерыва на обед. Ну реально святой! А что дедушка с Римом тоже некоторые разногласия имел, это мы из его резюме вычеркнем. С тех пор дедушка и стал известен широкой общественности как Людовик Святой.

Но конфликт, конечно же, на том исчерпан не был. Папа немного погодя издал очередную буллу, в которой утверждал, что он самый главный. Король, говорят, сжег эту буллу в соборе Парижской Богоматери. Никакого понятия о пожарной безопасности! Осторожнее надо быть в том соборе, недавние события это убедительно доказали^[5].

А тут еще епископ Памье в качестве папского легата^[6] во Францию прибыл, да как-то неаккуратно себя повел. Настолько неаккуратно, что его арестовали и обвинили: в предательстве, симонии^[7], богохульстве, ереси, блуде, колдовстве, убийстве Кеннеди, краже сырников со сковородки, нарушении скоростного режима на объездной. Слуг епископа пытали, имущество конфисковали, все дела.

Папа, конечно, закричал королю, что это не его, короля, юрисдикция и вызвал его на ковер церковный Собор. Филипп приехать отказался, а вместо этого созвал первые Генеральные штаты и спросил у депутатов их мнение об этом алчном, скандальном и неприятном понтифике. Мнение было отрицательным. Даже духовные лица отправили папе коллективное письмо с просьбой разрешить им не посещать Собор, а то далеко и дорого, а толку – чуть. Папа заявил, что явка на родительское собрание Собор строго обязательна, но они все равно не поехали, потому что король запретил.

И напрасно – хоть поржали бы. Потому что папа для этого Собора подготовил совершенно бомбическую буллу, Unam Sanctam^[8] называлась. С ее помощью он предельно ясно продемонстрировал, что вся эта новомодная фигня с автономией светской власти и государственным суверенитетом ему до лампочки. Тут надо сказать, что еще в XIII веке папу римского переквалифицировали из викария (то есть наместника) святого Петра в викария самого Христа. Повысили в должности. Вот Бонифаций от этой предпосылки и плясал. Христос это кто? Правильно, наш Господь. А господствует Он не только над духовным, но и над материальным миром. То есть вообще над всеми вашими паршивыми королевствами. А Христос сейчас где? На небе. А заместитель Его на земле в Его отсутствие кто? Я!!! И у меня есть два меча – духовный и светский. Духовным я могу сам махать, а светский вам дуракам, то есть земным правителям, вручил, полномочия делегировал. И вы за каждый свой чих должны передо мной отвечать. А то выговор и освобождение ваших подданных от всяких обязательств по отношению к вам. А спасетесь ли на небесах вы и ваши подданные – «от мене зависит». Так что не быкуйте тут, а быстренько целуйте мне ноги и просите благословения, пока я никого посохом не прибил.

Выразился предельно ясно. Церковь, надо сказать, никогда потом не рассматривала эту буллу как вот прямо обязывающую и связывающую всех и каждого. Дедушка старый, пишет себе статью «Как нам реорганизовать Рабкрин» буллу, ну и пусть пишет. Королю Филиппу принесли распечатку, он оторвался от соцсетей, где как раз ставил дизлайки тамплиерам, бегло прочитал и говорит: «Опять папа ересь какую-то несет!» «Точно! Ересь! – подхватил один из его верных легистов Гийом де Ногарэ. – Филиппыч, ты гений!»

Созвать Собор и обвинить папу в ереси – это была шикарная идея. Правда, трудноисполнимая, потому что созывать Собор имел полномочия как раз понтифик, а он вряд ли будет столь любезен, что созовет церковников для собственного обвинения. Но лазейку нашли, так и сяк перекрутив разные церковные предписания. Да и сам Бонифаций когда-то неосторожно писал, что всякий, кто обвинен в ереси, должен считаться виновным, пока не оправдается перед компетентными товарищами. А если всякий, то почему не папа? Он что, особенный? На самом деле да, но кого это волновало.

В один прекрасный день Ногарэ поднялся на трибуну в Лувре и зачитал ходатайство королю о необходимости немедленно выступить против папы:

«…беззаконного, еретического, симонистского, закореневшего в своих преступлениях: его уста полны проклятий, его когти и клыки готовы проливать кровь; он терзает церкви, которые должен питать, и крадет имущество бедняков <…> он разжигает войну, он ненавидит мир, он – гнусность, предсказанная пророком Даниилом».

«Филиппыч, зацени: нормально, не перебор? – спросил Ногарэ короля. – Если я в Рим с такой презентацией поеду, ничего?» С трудом отогнав от себя навязчивый образ папы с окровавленными клыками, крадущегося в ночи за имуществом бедняков, несколько обалдевший король выступление одобрил и выписал командировочные удостоверения Ногарэ и его сопровождающим. Они и поехали. По дороге собирали всех недовольных политикой папы, вот, например, Колонну встретили, с собой взяли. Добравшись до места назначения – то есть сначала до Рима, а потом до города Ананьи, где папа проводил отпуск, – Ногарэ почувствовал себя неуютно: все-таки понтифик, большой авторитет в христианском мире, а ну как посохом промежду глаз звезданет анафеме предаст, с него станется.

Помогло то, что папа и в отпуске работал. Стало известно, что он готовит буллу об отлучении французского короля от церкви. Ногарэ представил себе, что с ним сделает король, если он вернется домой с такой бумажкой, зажмурился и ломанулся в папские апартаменты, имея за спиной пятьсот-шестьсот всадников и тысячу пехотинцев. Ну и произошла вышеописанная сцена с не очень хорошими последствиями (нехорошими для папы, а для французского короля как раз наоборот).

Вот такая леденящая кровь история. А католическая церковь – она вообще-то молодец. Так отстаивала свое первенство, аж гул на всю Европу стоял. И идеи Бонифация VIII находили понимание у церковников. Веку к XVI церковь вроде бы смягчилась: согласилась отдать цезарю цезарево, формально признав за королями владычество в сфере материальной и оставляя за собой – опять же формально – владычество в сфере духовной. И даже соглашалась, что есть такие чисто технические сферы управления, куда она, церковь, ни при каких обстоятельствах вмешиваться не может. То есть вроде бы «я в твои мечты не лезу, и ты в мои не лезь». На деле же церковь сохраняла именно за собой право определять, какая сфера чисто техническая, а какая не чисто. Ну грубо говоря, построить дорогу – техническая сфера? Ошибаетесь, уважаемый, это дело общественное вполне может касаться церкви. Богоугодное это дело или не очень – зависит от того, сколько занести епископу местной епархии еще разобраться надо.

В общем, те же рэкет и вымогательство, облеченные в более благопристойную форму. Это как братки девяностых поснимали малиновые пиджаки и толстые золотые цепи, бросили бегать по улице со стволами, переоделись в дорогие костюмы и засели в приличных офисах. А образ мышления остался тот же.

И земные правители отвечали симметрично: тут вам и вмешательство в выборы папы для проталкивания своих кандидатов, и угрозы, и насилие, и разграбление Рима, и все тридцать три удовольствия.

Так что все молодцы.