3

На двери клуба не было ни звонка, ни колокольчика, на мой стук никто не отозвался. Проще всего было уйти – но я не нашел ничего лучше, чем войти самому без приглашения. Осознание того, что где-то в глубинах этого дома затаились писатели, придавало мне силы.

В просторной прихожей было почти пусто, если не считать нескольких вешалок по углам, большого зеркала-трюмо у противоположной стены, над которым висели большие старинные часы, как я догадался – с кукушкой. Вообще, вся обстановка гостиной навевала мысли о старине, и даже седая женщина в углу, в плетеном кресле была одета в старомодное платье и чепец. Я уже подумал было, не музей ли это, а когда пожилая женщина подняла голову от вязания и посмотрела на меня сквозь очки, мне стало не по себе. Но отступать было поздно.

– Мистер Гаддам здесь? – осведомился я, сам не знаю, зачем.

– Мистер Гаддам? Должно быть он в большой зале налево по коридору, хотя кто же его знает? Посмотрите, голубчик, может там, а я и не знаю, где он.

В большом зале Гаддама, не оказалось: в окружении старинной мебели я увидел там фотографию Родуэлла в золотой рамке, и несколько изящных кресел, в которых сидели двое: человечек в черном костюмчике и чуть полноватый парень в клетчатом пиджаке. Человечек сидел возле стола, заваленного фотографиями. Там же на столе возвышалось блюдо с пончиками, один из которых энергично и сосредоточенно жевал человечек за столом.

– Радов, вы попробуйте: очень вкусно, рекомендую…

– Мистер Амассиан, какие мне пончики, я сам как пончик! – весело отмахнулся юноша и снова наклонился над толстой тетрадью, явно что-то припоминая или стараясь придумать.

– Напрасно, очень напрасно, – покачал головой Амассиан, – а Родуэлл, кстати говоря, очень любил пончики.

– Откуда вы знаете? – недоверчиво покосился Радов.

– С миру по нитке, Радов, я всю жизнь собираю эти факты по мелочам. Например, наш неповторимый Гарольд любил пить кофе перед сном…

– К чему все эти сведения?! – Радов вскинул голову, – для чего вы интересуетесь каждой мелочью в жизни Родуэлла?

– Причина этому – не только мое почтение к великому писателю, – Амассиан прищурился, глядя на очередную фотографию, – трудно будет тебе объяснить, мой мальчик.

Радов недовольно посмотрел на худощавого Родуэлла в золотой рамке, захлопнул тетрадь и вышел из зала. Я подошел к столу и глянул на фотографии: все до одной изображали Родуэлла. Наконец, заметив меня, Амассиан выпрямился и посмотрел мне в глаза.

– Одно и то же? – спросил я.

– В том-то и дело, что нет, сэр. Взгляните – он ткнул пальцем в две карточки, лежащие рядом на столе – ничего общего!

– Вы правы, – согласился я – но эти снимки были сделаны в разные годы: здесь он молодой, а это фото сделано в сорок лет.

– Увы, даже на снимках одного и того же года, месяца, а порой и дня он совершенно разный. Каким же он, в конце концов, был на самом деле? Наверное, в жизни он тоже был все время разным… Но я не знал его при жизни.

– Еще бы… – я пожал плечами – он умер много лет назад, и… Осторожнее!

Амассиан отдернул руку, но было уже поздно: пламя свечи перекинулось на фотографию и затрещало, пожирая драгоценную карточку. Амассиан невозмутимо прижал пламя пальцами, и с нескрываемой досадой посмотрел на испорченный снимок. Сухие желтоватые пальцы человечка покрылись красными пятнами.

– Вам не больно? – осторожно спросил я.

– Теперь больно, – признался Амассиан, потирая пальцы – но я не придаю этому значения, ни в коем случае: снимки дороже… А вы что же – он пристально посмотрел на меня – новый член нашего клуба?

– Нет. Но я писатель.

– Один из тех, кто пишет по мотивам творчества Родуэлла, не так ли?

Я с легким стыдом кивнул.

– Кто вам сказал о нашем клубе? Радов?

– Нет. Гаддам.

– Гаддам? – Амассиан вскочил с места, продолжая трясти обожженной рукой, – но этого просто не может быть, вы что-то напутали, сэр!

– Если сказать честно, я познакомился с Гаддамом в редакции «Ньюбук-пресс», а сегодня видел, как он заходил в «Вечное перо». Меня заинтересовал ваш клуб.

– Вот это уже больше похоже на истину, – Амассиан снова сел в кресло, – и что же, вы хотите вступить в нашу компанию?

– Насколько я понял по вашей реакции, это закрытый клуб.

– Отнюдь, сэр. Чем больше, тем лучше. Но мы принимаем далеко не всех. Он сам решает, нужен ему человек, или нет.

– Кто «Он»? – не понял я.

К моему удивлению, Амассиан сделал вид, что не услышал.

– Я вижу перед собой поклонника Гарольда Родуэлла? – спросил он.

– Да, – искренне признался я.

– Итак, сэр, – он в третий раз пронзил меня взглядом, – вы собираетесь вступать в наш клуб?

Ошарашенный, я хотел было ответить, что зашел сюда случайно, но отступать было поздно. Я спросил:

– Вы можете научить меня писать вещи, не похожие на творения Родуэлла?

– Нет, не можем, – спокойно ответил Амассиан, – потому что сами таковых не пишем, не знаем, как это делается.

– Как же так? Но Гаддам…

– Опять Гаддам? Неужели Гаддам признался вам, сэр, что пишет новые книги?

– Да, и даже подарил мне экземпляр одного из своих романов.

– Не может быть, – Амассиан побледнел, – покажите мне эту книжку.

Я протянул ему злополучный роман… Амассиан взглянул на обложку и разразился глухим смехом.

– Гаддам… Как же вы могли, мистер Гаддам… И что же, – Амассиан внезапно повернулся ко мне и схватил меня за рукав – Гаддам сам сказал вам, что написал эту книгу? Так это было?

– Не совсем так. Об этом мне сказал редактор «Нью-бук пресс».

– А, так это же совсем другое дело! – облегченно улыбнулся Амассиан, – Ну и напугали же вы меня, сэр, – он красивым жестом вернул мне книгу.

– Но в чем тут дело? – не выдержал я, – в чем вы подозревали мистера Гаддама?

На этот раз мой вопрос прозвучал так, что нельзя было не ответить.

– Почему Гаддам настаивал, чтобы его произведения подписывали не иначе как от имени Родуэлла? – продолжал я – И как вы объясните мне это, сударь? – я раскрыл подаренную мне книжку и показал столь изумившую меня подпись.

Амассиан кашлянул и попятился.

– Что же, сэр, я вам уже достаточно проболтался, чтобы что-то отрицать, – он жестом предложил мне сесть, – думаю, что вы умеете хранить тайны.

Я молча кивнул и приготовился слушать.

– Вам наверняка известно, что Родуэлл умер внезапно.

– Самоубийство в сорок два года, – кивнул я.

– Верно. После него осталось немало неоконченных рукописей, набросков, планов, которые так и не превратились в романы.

– И что же?

– Теперь, я думаю, вы и сами догадываетесь о миссии нашего клуба, сэр. Собирая по крупицам, по каплям, по страничкам наследие Родуэлла, мы пытаемся воссоздать его творческие замыслы, довершить начатое им, сделать то, что не успел сделать он. Теперь вы понимаете, сэр, почему мы держим это в тайне, – пристальный взгляд его темных глаз стал как будто мягче, словно просил о чем-то, – вы хотите работать с нами, сэр?

– Рано или поздно идеи, оставленные Родуэллом, закончатся, – заметил я.

– Дорогой сэр, позади меня за дверью зал, вдвое больше этого, заполненный стеллажами с идеями, – вы понимаете, с одними идеями покойного писателя и, по-моему, они кончатся нескоро.

– Интересно, как бы сам Родуэлл отнесся к использованию своих замыслов.

– Он же сам говорил… что не будет против этого, – тон Амассиана показался мне подозрительным, – в своих записях он говорил об этом. Итак, вы согласны сотрудничать с нами, сэр?

Такая настойчивость меня удивила: собственно говоря я и вступил в клуб «Вечное перо» только благодаря странному убеждению Амассиана, что я непременно должен стать членом этого клуба. Впрочем, была и еще одна, более важная причина, о которой я скажу позднее.

– Вы сказали, что в ваш клуб берете не всех.

– Да, это так. Требуется проверка, как минимум двойная проверка.

– Вы будете проверять меня?

– Вы хотите сделать это прямо сейчас?

– Да, если возможно.

– У вас есть время? Вы никуда не торопитесь, сэр?

– Нет.

– В таком случае, сейчас мы узнаем, сэр, достойны ли вы нашего клуба. Прямо сейчас… Только ничего не бойтесь, сэр, прошу вас, ничего не бойтесь: быть может вам захочется позвать на помощь – умоляю вас, не делайте этого…

Я насторожился: все это казалось мне слишком подозрительным. Тем временем Амассиан замолчал и закрыл глаза.

Мне показалось, что он задремал: дыхание его стало ровным, глубоким, все время скрюченные пальцы разжались. Я смотрел на него и видел, как он постепенно бледнел, словно таял, но это не была обычная бледность встревоженного Амассиана: лицо его приобрело странный синеватый оттенок, на висках выступила испарина: я видел, как обозначились совершенно синие вены на его щеках, весь он, до страшного белый, казалось, светился изнутри: дыхания больше не было слышно, следы от недавних ожогов на пальцах покраснели еще сильнее, мне казалось, что на них проступила кровь. Мне стало не по себе и, замирая от страха на каждом шагу, я приблизился к сидящему в кресле; пересилив себя, прикоснулся к его щеке и тут же испуганно отдернул руку: мне показалось, что я положил ладонь в снег.

– Так, так, – внезапно громко и медленно заговорил Амассиан ледяным голосом, – принять… принять… будет исполнено…

Он открыл глаза и повернулся ко мне. Лицо его постепенно темнело, приобретая свой обычный цвет.

– Кто вы такой? – спросил он, шевеля замерзшими губами. Я заметил, что на волосах у него застыли кристаллики льда.

– Мы только что говорили с вами, – осторожно напомнил я.

– Да, я помню об этом, – кивнул он, – я имею в виду ваше имя.

– Кендалл.

– Очень приятно. Вы можете остаться здесь на ночь?

– То есть, ночевать здесь?

– Не ночевать, а именно остаться здесь на ночь, остаться, чтобы работать, чтобы показать, на что вы, собственно говоря, годны.

– То есть, написать что-нибудь?

– Именно так. У вас есть свежие идеи?

– Если подумать, то например, – я вспомнил историю, придуманную неделю назад, – как вам понравится война во времени? Временная петля, столкновение эпох, империя Карла Великого против межпланетного объединения двадцать восьмого века…

– Отлично: вы точь-в-точь повторили сюжет, набросанный Родуэллом, когда ему было двадцать один год. Для начала неплохо. Пишите! – он потянулся к звонку возле шкафа и позвонил трижды – Бесс!