Я открыл. Мне предстала Нора в узком жакете черной шерсти, с воротником из страусовых перьев, в черных колготках, сапогах и нейлоновой мини-юбке цвета зебры. Больше всего смахивало на костюм фигуристки с Олимпийских игр в Лиллехаммере. Нора явилась без пакетов, только с серой кожаной сумкой, а волосы заплела в две косы и обернула вокруг головы.
– Привет, – сказал я.
– Привет!
– Вы что тут делаете?
– Я готова работать.
– Сейчас восемь утра.
Она ногтем поковыряла какую-то корку на подоле жакета.
– Ну да, я подумала, от меня будет польза, если вам захочется вслух порассуждать и нужен слушатель.
Я едва не велел ей приходить завтра – тогда, ясное дело, сегодня придется переехать или просить помощи в программе защиты свидетелей, – но вспомнил Хопперово наблюдение, что девчонке негде жить. Если приглядеться – и впрямь бледная и слегка вымотанная.
– Кофе хотите?
Она просияла:
– Еще бы!
– Я скоро уеду на встречу, так что давайте недолго.
– Без проблем.
– Что это на вас такое? – спросил я, ведя ее через прихожую в гостиную. – Мама-то вам позволяет так одеваться?
– Вполне. Она мне все позволяет. Она умерла. – Нора уронила сумку у дивана – в сумке таился минимум один шар для боулинга.
– А эта ваша бабушка – она вам разрешает в таком виде разгуливать?
– Илай? – Из этого имени она выдавливала все до капли: «И-И-И… ЛАЙ!» – Она тоже умерла.
Пожалуй, надо бы мне остановиться, пока не опередил события.
– А отец?
Она всмотрелась в картину над камином.
– Он в Старке.
– Старк – это что?
– Тюрьма штата Флорида. У них там Искрометный Старикан.
Искрометный Старикан – так называют электрический стул. Я подождал, не уточнит ли Нора, что ее папаше не грозит рандеву с Искрометным Стариканом, однако она перешла к книжному шкафу и принялась разглядывать книги: беседа повисла, будто кончик гирлянды, который Нора не потрудилась приклеить к стене.
– Как вам сделать кофе? – спросил я, ретируясь в кухню.
– Сливки, два куска сахару. Только если это не очень затруднит.
– Ни капли не затруднит.
– А пожевать у вас ничего не найдется?
Я усадил девицу в гостиной, снабдив кофе, двумя поджаренными булочками с густым слоем масла и мармелада и своей книгой «Кокаиновые карнавалы». Удостоверившись, что нигде не валяются деньги и прочие ценности, которые Нора может скормить своей хищной сумке, я вернулся в кабинет распечатать маршрут до «Брайарвуд-холл».
Еще я снова сунулся на сайт «Черной доски», но меня выкинуло опять.
Кажется, заблокировали по айпи.
Нора в гостиной устроилась с комфортом. Сняла сапоги, накрыла ноги шерстяным пледом и извергла на кофейный столик кое-что из сумки: две пьесы, тюбик губной помады и помятый «уокмен».
– С. Л. М. – это кто? – спросила она, полистав книгу и открыв страницу посвящения.
– Моя бывшая жена.
– У вас есть бывшая жена? – изумилась Нора.
– Я думал, у всех есть.
– А где она?
– В спортзале на персональной тренировке, наверное.
– И дети есть?
– Дочь.
Она поразмыслила. Я решил, что загадку ее проживания можно обсудить и прямо сейчас.
– Так вы где живете? – спросил я.
– Адская кухня.
– Где именно в Адской кухне?
– Угол Девятой и типа Пятьдесят второй.
– Типа Пятьдесят второй?
– Я только въехала, не выучила перекресток. А раньше у подруги на раскладушке. – И она снова погрузилась в книгу.
– Соседи в квартире есть?
Она не подняла головы.
– Двое.
– И чем занимаются?
– В смысле?
– Сутенеры, торчки или снимаются в порно?
– Ой, ну нет. Я не знаю, что они делают днем. Вроде славные.
– Как зовут?
Она замялась.
– Луиза и Густав.
Воображаемые соседи, к гадалке не ходи. Я живу в Нью-Йорке двадцать с лишним лет и даже издали не видал людей с такими именами.
Я посмотрел на часы. Времени нянчиться с ней больше нет.
– Мне надо к врачу, – объявил я. – Вам пора. Но мы можем завтра поговорить.
Она распахнутыми глазами наблюдала, как я уношу ее тарелку и кружку. В кухне я сунул их в посудомойку.
– Спасибо за кофе! – крикнула из гостиной Нора.
– Да не стоит.
Воцарилась довольно двусмысленная тишина.
Я уже собрался проверить, чем это Нора там занимается, но услышал, как дважды вжикнула сумочная молния. Вещи собирает – слава тебе господи. Впрочем, ясно, что времени я выиграл всего ничего: завтра она вернется. Эта девица – вроде мелкой рыбешки, что милю за милей непреклонно плывет под брюхом громадной акулы-людоеда. Придется обзвонить старых знакомых, профсоюзных, может, или банковских, взять за горло – пусть ее выгодно наймут на двенадцать часов в день, скажем, в банке «Кэпитал Уан» в Джерси-Сити.
– А что в Шандакене? – внезапно крикнула она.
– Что? – Я вышел из кухни.
– У вас маршрут куда-то в Шандакен, штат Нью-Йорк.
Она стояла в прихожей и листала папку с маршрутом до «Брайарвуд» и моей перепиской с директором по приему. Рядом на столе стоял пакет с красным пальто.
– У вас экскурсия по учреждению? – удивленно спросила Нора. – По какому учреждению?
Я забрал у нее папку, глянул на часы – я уже десять минут как должен быть на Нью-Джерсийской платной магистрали, – выдернул черную куртку из шкафа, надел.
– По психбольнице. – Я выключил свет в коридоре.
– Зачем вам экскурсия по психбольнице?
– Подумываю туда лечь. Завтра поговорим. – Я схватил папку и Норин костлявый локоток, подвел ее к двери и легонько подтолкнул: она оказалась за порогом, я вышел следом и запер дверь.
– Вы в письме наврали, – сказала Нора. – Вы сказали, вас зовут Леон Дин.
– Опечатка.
– Вы едете расследовать Александру.
Я зашагал по коридору, и Нора кинулась следом.
– Нет.
– Но вы взяли ее пальто. Я тоже поеду.
– Нет.
– Я могу быть вашей дочерью, вы хотите меня туда положить. Сыграю угрюмого подростка. Я отлично импровизирую.
– Я еду за информацией, а не шарады разыгрывать.
Я выступил в солнечное утро, придержал дверь для Норы – ходила она быстро и кривобоко, то ли из-за сколиоза, то ли из-за неподъемной сумки.
– Эту больницу охраняют как Пентагон, – сказал я, сбегая с крыльца. – Я много лет беру интервью, выработал методы, люди мне доверяют. Потому что я работаю один. Глубокая Глотка ни за что бы не стал говорить с Вудвордом, если б за Вудвордом таскалась малолетка из Флориды.
– Глубокая Глотка – это что?
Я остановился и вытаращился на нее. Девица не притворялась.
Я зашагал дальше.
– Хотя бы кино вы видели? «Вся президентская рать». Роберт Редфорд, Дастин Хоффман? Их-то вы знаете? Или не в курсе, что бывают кинозвезды старше Джастина Тимберлейка?
– Их я знаю.
– Так вот они играли Вудворда и Бернстайна. Легендарных журналистов, которые раскрыли Уотергейтский скандал. Заставили президента Соединенных Штатов покаяться и подать в отставку. Один из величайших подвигов журналистского патриотизма в истории этой страны.
– Тогда вы будете Вудвордом. А я Бернстайном.
– Я не о… ладно, допустим, у них была команда, но оба вносили ощутимый вклад.
– Я тоже могу вклад.
– Например, какой? Ваше глубинное понимание Александры Кордовы?
Она застыла.
– Я еду, – объявила она мне в спину. – Или я звоню в больницу и говорю, что вы липа под липовым именем.
Я тоже застыл, обернулся, смерил ее взглядом. Да, узнаю этот тефлоновый нрав, с которым столкнулся лоб в лоб во «Временах года». Вот вам женщины во всей красе – вечно трансформируются. Вроде беспомощные, бездомные, просят булочек, но оглянуться не успеешь – а они безжалостно гнут тебя как хотят, точно ты из жести.
– Так. Ясно. Шантаж.
Она кивнула, полыхая глазами.
Я подошел к своей побитой серебристой «БМВ» 1992 года, припаркованной у тротуара.
– Ладно, – процедил я через плечо. – Но ты сидишь в машине.
Восторженно взвизгнув, Нора кинулась к пассажирской двери.
– Делаешь все, что я скажу, без исключений. – Я отпер багажник, запихал туда пакет с пальто. – Играешь безличную и безмолвную оперативницу. Перевариваешь и исполняешь мои приказы, как робот.
– Ой, ну конечно!
Я сел, рывком пристегнулся и завел двигатель.
– Отзывов о моей работе не потребуется. Болтовни тоже. Никаких ля-ля, и мне категорически не нужны тополя.
– Хорошо, только уезжать пока нельзя. – И она включила радио.
– Это почему еще?
– К нам Хоппер идет.
– Нет. Хоппер к нам не идет. У нас тут не пикник для четвероклассников.
– Но он хотел встретиться. А ты ненавидишь людей, да?
Это замечание я пропустил мимо ушей, двинулся на дорогу, однако такси, что неслось по Перри мне в зад, налегло на клаксон. Я дал по тормозам и кротко уполз обратно к тротуару; мимо потекла кавалькада, машины сгрудились на светофоре, и мы оказались заперты.
– Ты похож на одного дядьку в Терра-Эрмоса.
– Что еще за Терра-Эрмоса?
– Дом престарелых. Хэнк Уид его звали. На обеде всегда занимал лучший столик у окна, а к пустому стулу прислонял ходунки, чтоб больше никто не садился и не любовался видом. Так и умер.
Я не ответил, вдруг сообразив, что, вообще-то, понятия не имею, говорит ли эта девица хоть одно слово правды. Может, она и впрямь хорошо импровизирует. Неизвестно даже, по-честному ли ей девятнадцать и зовут ли ее Нора Халлидей. Может, она как свитер с невинной ниточкой на подоле: дернешь – и весь распустится.
– Машину водишь? – спросил я.
– Конечно.
– Покажи права.
– Зачем?
– Мало ли – вдруг ты пропавший ребенок. Или про тебя был сюжет в «Дейтлайн». Может, ты преступная школьница.
Она ухмыльнулась, порылась в бездонной сумке и извлекла зеленый нейлоновый бумажник «ЛеСпортсэк», такой замурзанный и грязный, словно пару лет дрейфовал по Нилу. Перелистала фотокарточки в пластиковых холдерах – нарочно повернув бумажник так, чтоб я не видел, – вынула права и протянула мне.
На фотографии ей было лет четырнадцать.
Нора Край Халлидей. Флорида, Сент-Клауд, улица Смелая, 4406. Глаза: голубые. Волосы: светлые. Дата рождения: 28 июня 1992 года.
И в самом деле девятнадцать.
Я вернул ей права, ничего не сказав. И второе имя Край, и Смелая улица – не говоря уж о дате рождения, каковое имело место примерно вчера, – лишили меня дара речи.
На светофоре зажегся зеленый. Я осторожно двинулся прочь от обочины.
– Если хочешь ждать Хоппера – пожалуйста. А у меня работа.
– Да вон он! – взвизгнула она.
И точно, по тротуару волочился Хоппер в своем сером пальто. Помешать я не успел – Нора надавила на клаксон. Вскоре Хоппер в облаке холодного воздуха, сигаретного дыма и алкогольных паров рухнул на заднее сиденье.
– Чё творится, собаки?
Пацан опять нажрался.
Я проскочил на желтый и помчался поперек Седьмой авеню. Хоппер нечленораздельно бубнил. Через полчаса попросил остановить на Нью-Джерсийской платной, и его вырвало на обочине.
Похоже, дома он не ночевал: явился во вчерашней белой футболке «ЗНАМЕНИТОЕ МОРОЖЕНОЕ ГИФФОРДА». «ПОПРОБУЙ 13 ВКУСОВ МЕДОВОГО ПИРОГА», – выцветшими буквами шептала она. Доблевав, Хоппер, кажется, захотел посидеть на парапете и посмотреть, как мимо моего «БМВ» пушечными ядрами проносятся машины, поэтому Нора вылезла и помогла ему сесть обратно. Вела она его заботливо, очень нежно – ей явно не впервой. За кем она ухаживала? За умершей матерью? За приговоренным отцом, которого, возможно, поджидает Искрометный Старикан? За бабушкой И-и-и-Лай?
Какого рожна ее так трогает Александра Кордова – и вообще вся эта история? А Хоппер – вправду ли только из-за анонимно присланной плюшевой обезьяны он возжелал в среду утром составить общество мне, а не лечь в постель с Хлоей, Райнкинг или еще какой избалованной девчонкой, воняющей сигаретами и инди-роком?
Очевидно, что эти два молокососа знают в разы больше, чем говорят. Но если они что-то утаивают, я скоро выясню. Даже у закоренелых преступников тайны – лишь воздушные пузыри, сокрытые в грязи на океанском дне. Порой требуется землетрясение, а порой достаточно нырнуть и поворошить придонный ил – тайны по природе своей стремятся на поверхность, вырываются.
Нора погрузила Хоппера в машину и сняла с него темные очки. Он что-то буркнул, затем, пьяно вздохнув, растянулся на сиденье, закинул руку за голову и отключился. Нора снова покрутила радио. Нашла какие-то народные песнопения – «Лукавый рыцарь на дороге»[23], гласил дисплей, – устроилась поудобнее и стала смотреть на клочковатые поля за окном.
Утро устало протирало небо губкой, омывало дорожные знаки и ветровое стекло тусклой мыльной водой; покрышки отстукивали шоссейный ритм.
Мне тоже не хотелось разговаривать. Удивительно, где я вдруг очутился: рядом два совершеннейших незнакомца, за спиной у нас всевозможные истории, впереди ждет неизвестно что, но пока три тоненькие ниточки наших жизней бежали параллельно.
В «Брайарвуд».
– Гости для нас – не пациенты, – сообщила мне Элизабет Пул, шагая по дорожке. – Они на всю жизнь – члены семьи «Брайарвуд». Расскажите мне поподробнее о вашей дочери Лисе. – Она оглянулась на Нору, временно известную как Лиса и отставшую от нас шагов на двадцать. – Сколько ей лет?
– Первокурсница. Была, – ответил я. – Бросила.
Пул подождала продолжения, но я лишь улыбнулся и постарался изобразить неловкость, что не составило труда.
Элизабет Пул была коренастая, пухлая, за пятьдесят и с такой кислой миной, что я было решил, у нее во рту карамелька, однако минуты текли, а гримаса ничуть не менялась. Жидкие русые волосы Элизабет Пул зализывала в хвостик и носила комфортные джинсы с высокой талией.
Клиника не столько стояла на чистеньком холме, сколько пригвождала его длинными коробками пристроек и серыми щупальцами дорожек. Оставив Хоппера в обмороке на заднем сиденье, мы с Норой отыскали кабинет Пул в цокольном этаже «Дайкона», корпуса красного кирпича, где располагалась администрация. Я взглянул на Пул, а затем и на ее белоснежную мальтийскую болонку Ириску, которая выскочила из-за стола, звеня колокольчиком и с розовой заколкой на макушке смахивая на платформу на параде в честь Дня благодарения, – и мне немедленно захотелось отменить нашу эскападу.
Ситуацию существенно осложняли Норины актерские таланты – точнее, их вопиющее отсутствие.
Мы сели, и я объявил, что у дщери моей Лисы проблемы с дисциплиной. Нора скорчила рожу и потупилась. Пул буравила меня всепонимающим взглядом, в котором, впрочем, я отчетливо читал не сочувствие, но хладнокровный упрек, будто она понимала, что дочь моя – липа. Но когда я уже уверился, что сейчас нас выпрут, Пул – и Ириска, звякая и задыхаясь, – с толкача завела нашу экскурсию, и мы двинулись из «Дайкона» на обширную территорию.
– Как у вас тут с безопасностью? – спросил я.
Пул замедлила шаг и оглянулась на Нору, которая прожигала взглядом асфальт (так Сью Эллен взирала на мисс Элли весь двенадцатый сезон «Далласа»)[24].
– Детали мы обсудим с глазу на глаз, – ответила Пул. – Но если вкратце, каждому пациенту назначается уровень наблюдения, от общего, когда сотрудники проверяют его днем и ночью каждые полчаса, до постоянного – пациент всегда находится на расстоянии вытянутой руки от обученного сотрудника и в столовой пользуется только ложкой. Когда Лиса к нам поступит, мы обследуем ее и назначим уровень.
– У вас в последнее время случались побеги? – спросил я.
Вопрос застал ее врасплох:
– Побеги?
– Простите. Я не имел в виду, что у вас тут Алькатрас. Просто если Лисе выпадет шанс сбежать, она сбежит.
Пул кивнула. Если и вспомнила Александру Кордову, виду не подала.
– У нас сорок шесть акров, – сказала она. – По периметру ограда и камеры видеонаблюдения. Любой транспорт въезжает и выезжает через ворота, а там круглосуточная охрана. – Она скупо улыбнулась. – Безопасность пациентов – наш первый приоритет.
Вот, значит, какова их официальная позиция: Александра отсюда не сбегала.
– Что интересно, – продолжала Пул, – когда пациенты привыкают, их сложнее выгнать, чем оставить. «Брайарвуд» – убежище. Это настоящая жизнь жестока.
– Я так и понял. У вас тут красиво.
– И впрямь, да?
Я согласно улыбнулся. Красиво, как инъекция морфина.
По обе стороны от нас простирался огромный безупречный газон, гладкий, плоский и беспощадно зеленый. Справа вдалеке стоял массивный дуб, под ним пустая черная скамья. Похоже на открытку с соболезнованиями. И сверхъестественно безлюдно, только изредка пробегает улыбчивая медсестра в сиреневых штанах и сиреневой же куртке с жизнерадостным узорчиком – наверняка чтобы отвлекать пациента, пока его пичкают колесами. Поодаль меж кирпичных корпусов целеустремленно шагал кто-то лысый.
Пул объяснила, что в клинике (я так понял, «клиника» – кодовое обозначение психбольницы) в этот час все на поведенческой терапии, и все равно у меня бежали мурашки – как будто на все заведение надели намордник. Я бы не удивился, если б ветерок и чириканье птичек внезапно прорезал душераздирающий человеческий вопль. Или если бы распахнулась дверь – в один из тех корпусов, которые Пул подчеркнуто проигнорировала; «Тут у нас просто спальни», – пояснила она, когда я поинтересовался, что там, – и выбежал бы пациент в белой пижаме, рванул бы на волю, но был бы сбит с ног медбратом и уволочен на сеанс электрошока, оставив по себе чопорно безмятежный пейзаж.
– Сколько у вас пациентов? – спросил я, оглянувшись на Нору.
Она еще больше отстала.
– В общей сложности в программах душевного здоровья и злоупотребления наркотиками сто девятнадцать взрослых. Не считая амбулаторных.
– И психологи пристально работают с каждым?
– О да. – Она остановилась и стряхнула бурый листик, застрявший у Ириски в шерсти. – При поступлении каждому гостю назначается личная медицинская команда. Терапевт, фармаколог и психолог.
– И как часто они общаются?
– По-разному. Зачастую ежедневно. Иногда дважды в день.
– Где?
– В «Страффене»[25]. – Она указала на кирпичный корпус слева, почти скрытый за сосняком. – Мы туда скоро зайдем. Сначала посмотрим «Бьюфорд».
Мы свернули с тропинки к серому каменному зданию. Подле меня потрусила Ириска.
– Здесь наши гости питаются и проводят досуг. – Пул поднялась на крыльцо, первой открыла деревянную дверь. – Трижды в неделю преподаватели из Пёрчейз-колледжа читают лекции. Тематика – от глобального потепления и охраны природы до истории Первой мировой войны. Это один из элементов нашей философии исцеления – показать гостям разностороннюю картину мира, дать ощущение истории.
Я кивнул, улыбнулся, через плечо глянул, где там носит Нору. Она за нами не пошла – осталась стоять посреди газона. Прикрывая глаза ладонью, что-то рассматривала – мне за ней было не видно.
– Я понимаю, почему вам с ней трудно, – сказала Пул, перехватив мой взгляд. – Девочкам в этом возрасте бывает нелегко. А где, если позволите, миссис Дин?
– Она в картине отсутствует.
О проекте
О подписке