День четвертый. Серьги с изумрудами

Проснулся он рано, место Мирославы уже пустовало, но её подушка пахла ромашкой. Он лежал и гадал, что Мирослава приготовила на завтрак. Из кухни опять вкусно пахло.

«Я думаю только про Мири и про еду. Хорошо, что у меня есть музыка, а то я разъемся и замучаю девушку».

Он вышел на кухню, чуть-чуть недовольный собой, но сияющий взгляд Мирославы согрел его.

– Даниель, я приготовила гренки с творогом и банановым пюре.

Она положила на тарелку треугольные золотистые ломтики, сложенные башенкой. В середине белела прослойка из творога, сверху гренки политы густым банановым соусом и украшены двумя ягодами малины. Неизменная чашка черного крепкого кофе дополняла этот изысканный завтрак.

Он съел целых две башенки. Гренки оказались очень хороши: поджаристые хлебцы, мягкий творог, в банановом соусе слегка чувствовался какой-то необычный и приятный вкус.

– Что это в бананах?

– Я добавила чуть-чуть мускатного ореха. Тебе нравится? – она заглянула ему в глаза.

– Нравится. Это очень вкусно, – похвалил Даниель.

Она сияла от радости.

– Мири, посуду ты не моешь, а складываешь в машинку.

– Но ведь не может грязная посуда стоять несколько дней? – недоумевала девушка.

– Сегодня придет домработница и всё сделает. Сейчас я занимаюсь, а потом мы пойдем на пляж, чтобы не мешать уборке.

– Хорошо.

Она обняла его и смотрела переливающимися глазами.

Каждый раз такой её взгляд срабатывал как взмах дирижерской палочки, и он поспешил уйти.

«Несколько дней назад здесь, на кухне я пил кофе из кофемашины, ел криво сделанный бутерброд и был совсем один. А теперь у меня есть Мири, я смотрю в её прозрачные глаза и мне хорошо», – думал Даниель.

Мирослава расположилась на веранде со своим планшетом.

«Непонятная домашняя работа, – подумал он, – без учебника, без записей. Она просто смотрит на планшет, даже страницы не листает».

Но стоит ли задумываться над каждой странностью девушки. Она с ним – и это главное. А странности потом разъяснятся.

Он начал свои ежедневные занятия. Сначала гаммы – эти простые ученические упражнения создавали нужный настрой. Затем он отрабатывал штрихи, приёмы, и, подумав, решил сыграть двадцатый ноктюрн Шопена. Прекрасная, тонко выписанная филигранная мелодия, пропущенная через его сердце, долго звучала и парила в воздухе, обволакивая душу.

Закончив, Даниель отложил скрипку и задумался.

Всю его жизнь музыка была его единственной любовью. Он не мог прожить без музыки ни одного дня. Так было всегда. А сейчас к привычной замкнутой системе: он и музыка, добавилось новое, острое, яркое чувство. Он ещё не привык к нему.

«Не вытеснит ли оно музыку?» – спросил он у себя.

«Это невозможно» – ответил внутренний голос.

«Не помешает ли мне?»

«Я не знаю, – ответил голос, – не загадывай на будущее».

Внезапная мысль о том, что он может остаться без Мирославы, привела его в ужас, и он долго успокаивал застучавшее сердце.

«Она здесь, – успокоил он себя. – Сейчас я поведу Мири гулять, она обрадуется».

И он, предвкушая радость девушки, вышел на веранду.

Мирослава сидела со странно застывшим лицом, открытые глаза её не мигали и отсутствующе смотрели внутрь. Планшет лежал у неё на коленях, по экрану стремительным потоком бежали формулы. Даниель быстро сфотографировал формулы на телефон. А Мирослава смотрела прямо на него и ничего не замечала.

– Мири, что с тобой? – испугался он. – Очнись!

Девушка вздрогнула, ожила. Формулы тут же прекратили свой бег и исчезли.

– Прости, я задумалась, – виновато сказала она. – Я иногда так глубоко думаю, что выпадаю из реальности.

– О чем же ты думала? – заинтересовался Даниель.

– Я думала над правильной формулировкой квантовой гравитации. Это одна из нерешенных задач вашей…, – она замолчала и, спохватившись, исправилась, – то есть, я хотела сказать, современной физики.

– Гравитация, значит. А обо мне ты не думала? – уязвлённо спросил Даниель.

– Я всегда думаю о тебе, Даниель. Я думаю двумя каналами одновременно. Я думаю о тебе на канале «чувств», а на другом канале, я называю его «научный», я думаю про гравитацию, делаю расчёты, решаю задачи. Такое строение моего мозга. Иногда «научному» каналу не хватает мощности, он занимает канал «чувств», мозг работает с перегрузкой, и чтобы не тратить энергию на внешние раздражители, я надолго выпадаю из реальности.

Она замолчала, посмотрела на него прозрачными глазами и тихо добавила:

– А когда я с тобой, то «научный» канал отключается совсем.

– Ты, наверное, вундеркинд? – спросил он, поражённый необычным рассказом.

– Наверное. Тебе не нравятся вундеркинды? – она с тревогой смотрела на него.

– Я сам когда-то был вундеркиндом, – успокаивающе сказал он.

– Ты расскажешь мне? – заинтересовалась девушка.

– Расскажу, но потом. Сейчас мы пойдём гулять, скоро приедет синьора Манчини.

Он повел девушку к одёжному шкафу.

– Идём, я выберу, что ты наденешь.

– Может быть, я сама? – нерешительно сказала Мирослава.

– Я хочу тебя одеть, а когда вернёмся, то раздеть, – настоял Даниель.

Он просмотрел её новые вещи, достал комплект белья, серые джинсы и светло-серый свитер.

– Раздевайся, Мири.

Раздевалась она непринужденно и свободно. У неё не было даже проблеска тех сексапильных движений, которые так любят изображать женщины.

«Легкая грация речной нимфы» – думал он, – наигрыши флейты и переливы арфы подошли бы ей. Кельтской арфы».

Тело её было безупречно, и он не мог оторвать от неё глаз.

– Таких красивых физиков не бывает.

– А поваров? – смеялась она

– Не знаю, я совсем не интересовался поварами. Да и физиками тоже.

По очереди сгибая ноги в коленях, он надел ей кружевное бельё. Подумал, что в своих простых белых трусиках она по-девичьи прелестна, а это белье делает её роскошной. Ему нравилась и та, и другая Мирослава. Потом он подал ей носки, надел джинсы и свитер.

«Я играю в куклы, – подумал он, – наверное, я сошёл с ума».

А Мирослава улыбалась ему и молчала.

– Ты красавица, ты знаешь об этом?

– Ты ко мне некритично относишься, но мне это нравится, – засияла она.

Даниель вспомнил про подарок, который он купил ей вчера и сходил за коробочкой.

– Мири, это тебе, – протянул он девушке маленький футляр.

– Мне? Вот эта коробочка? – удивилась она.

– Ну, открывай же, посмотри.

Она послушно открыла футляр и ахнула. На черной бархатной подушечке ярко вспыхнули изумрудами и белым золотом витые серьги.

Она рассматривала украшение, трогала серьги пальцем, любовалась.

– Это и вправду мне? – в голосе прозвенели слёзы.

– Ну не мне же. Вдевай их в уши.

Даниель удивился, почему Мири чуть не плачет. Все его девушки обожали подарки. Они резонно считали, что брильянты лучшие друзья девушек и подолгу стояли у ювелирных прилавков, рассматривая украшения.

– Помочь тебе? – предложил он.

– Не надо, я сама, – отказалась Мирослава, – дырочки давно заросли.

Она осторожно вынула одну серёжку и, прикусив губу, продела в мочку уха. Рядом с золотой дужкой сразу же появилась капелька крови. Пока он бегал в ванную за антисептиком, Мирослава уже продела вторую серёжку, а кровь исчезла. Она рассматривала себя в зеркало, убрав волосы за уши. Зелёные камни оттенили ручейные глаза, золотые подвески замечательно смотрелись в волосах цвета мёда.

– Это я, Даниель? – спросила девушка.

– Это ты. Тебе нравится? – он качнул сережку и Мири счастливо улыбнулась.

– Мне очень нравится. Это прекрасные серьги.

Сияние её глаз опять стало почти нестерпимым.

– Мири, ты прожжёшь на мне дырки.

«Почему так ноет сердце? – думал Даниель. – Почему мне всё время кажется, что каждый такой чудесный момент никогда не повторится?»

– Я постараюсь не прожечь.

Она положила голову ему на грудь и смотрела в сторону.

– Спасибо, это такой чудесный подарок.

Нежность заливала его, но он ласково оторвал её и сказал:

– Я рад, что тебе нравится, а теперь пойдём, я слышу, что приехала синьора Манчини.

Надев синее пальто, Мирослава опять посмотрела на себя в зеркало.

– Мне идет это пальто?

«Наконец-то она заговорила, как обычная девушка», – подумал он.

– Тебе пойдет даже мешок, Мири. Пойдём.

А за дверью уже виднелась плотная итальянка с чёрными волосами, собранными в пучок. В руках она держала ведро, швабру и метёлку. Стеклянная дверь разъехалась, и женщина громогласно застрекотала, не забывая поглядывать на девушку:

– Buongiorno signore, signorina^[11]. Вы идете прогуляться? Прекрасная погода сегодня, вам повезло.

«Прекрасная погода была и вчера, и позавчера, – подумал он, – с появлением Мирославы прекрасная погода каждый день».

День четвертый. Опять на пляже

Они шли, не заходя в сосновую рощу, а огибая её по длинной петлистой тропинке. Тропинка забиралась на холмы, спускалась к зелёным шелковистым полянам. Везде царил цвет: солнце слепило глаза, небо ярко синело, как будто кто-то выкрасил его синькой, ветер качал цветущие деревья, птицы заливались весенними песнями. Десятки видов цветов уже горели на полянах: розовые, голубые, жёлтые, белые, они выглядывали из травы, и насекомые, жужжа, вились над ними. Мирослава не бежала вперёд, она шла рядом, смотрела по сторонам, вдыхала запах хвои, весенних трав и довольно точно передразнивала птиц. Она вертела головой, ей нравилось, как качаются в ушах серьги. Найдя редкую лужу, она разглядывала себя, сияя, смотрела на него, а потом, вспомнив, что обещала не прожигать дырки, отворачивалась.

– Какой красивый остров, – восхищалась она. – Я думаю, рай раньше был здесь.

– А куда же он делся? – заинтересовался Даниель.

– Наверное, Создатель перенес рай в другое измерение, в параллельный мир.

– Ты, фантазёрка, Мири, – улыбался Даниель.

– Я не могу быть фантазёркой, я же изучаю физику. Физика – реальная наука, хотя в ней есть такие тайны, что и вправду похожи на фантазии.

И тут же она отвлеклась.

– Смотри, ласточка полетела, туилиндо.

Действительно, чёрная ласточка с белым брюшком и раздвоенным хвостом прочеркнула небо и скрылась за поворотом.

Мирослава проводила её взглядом и помахала рукой.

А впереди засинело море. Ветер ерошил его хлопьями белой пены, солнце раскидало переливающиеся блики на волнах, чайки надрывно кричали и сумасшедше метались, зорко выглядывая зазевавшуюся рыбу. Море дышало и пело вечную музыку берега и бесконечной воды. Острый свежий запах щекотал ноздри, ветер раздувал волосы, беззастенчиво залезал под пальто и согревался теплом человека.

– Даниель, вот здесь я увидела тебя в первый раз, – она точно указала место, где несколько дней назад запускала змея.

– Почему ты пошла со мной? Ты же только увидела меня, – не подумав спросил он.

– Я уже говорила тебе, ты Эленандар, я не могла не пойти с тобой, – спокойно ответила Мирослава.

– А ты? Ты почему позвал меня, ты ведь тоже увидел меня впервые? – спросила она.

– Э-э-э, я не знаю, Мири. Ты была такая замёрзшая, я хотел тебя согреть. И не только. Ты мне понравилась, ты ведь красивая девушка. Почему бы мне не пригласить к себе такую красивую девушку? Ты ведь не жалеешь? Давай прекратим этот разговор, – он злился на себя за то, что завёл эту тему, и был не готов объяснять ей, что он рассчитывал всего лишь на короткую связь с симпатичной молодой девушкой.

«Кретин, – сердился он. – Зачем я это сказал? Мири обидится. Мимолётное желание переросло в чувство в первую же ночь, и сейчас каждая минута без Мири приносит мне боль».

Но Мирослава даже и не подумала обижаться. Она всегда принимала его слова именно так, как он сказал, и не искала в них скрытый смысл.

– Я ни о чём не жалею и никогда не буду жалеть, Эленандар. Даже если бы ты не вернул меня, я всё равно осталась бы счастливой.

Она повернулась к нему и уткнулась в пальто.

– Nín hun gín na-erui, – зазвенел голос, – моё сердце навеки твоё.

– Если ты будешь плакать, то мы никуда не дойдём, – успокаивал он девушку. – Смотри, может быть, мы прогуляемся вон туда? – Даниель показал на живописные валуны чуть дальше от них.

Мирослава кивнула, и они пошли вдоль кромки моря, старательно наступая в чьи-то следы на мокром песке, и кидали камешки, подпрыгивать на волнах. Большая серебристая чайка, пронзительно крича, покружилась над ними в надежде на подачку. Мирослава показала ей пустые ладони, и птица разочарованно отправилась ловить добычу в море.

Груда больших камней, заросшая плешивым темно-зелёным мокрым мхом, безмятежно грелась на солнышке.

– Каменные моржи вползают в море, – подметила Мирослава.

Она легко забралась на самый высокий, гладкий и скользкий камень и, прикрыв ладонью глаза от солнца, смотрела вдаль.

– Там далеко, – она махнула рукой, – плывёт водное транспортное средство.

– Ну, это же море, здесь всегда плывут корабли.

Даниель не смотрел на море, он боялся за Мири, которая опасно стояла на краю высокого валуна.

– А вот та полосатая башенка с фонарём, это что? – она повернулась налево.

– Это старинный маяк, – Даниель вспомнил про местную достопримечательность, – хочешь, съездим?

– Хочу. Конечно, хочу, – обрадовалась Мири.

– Слезай, ты высоко от меня, и я скучаю.

Мирослава не стала слезать, а подошла к краю камня, собираясь спрыгнуть.

– Осторожно, ты убьёшься, – он бросился к камню, но не успел. Мирослава уже стояла внизу, живая и невредимая.

Он прижал её к себе.

– Никогда больше не делай так, слышишь, Мири? Никогда! Ты могла сильно ушибиться, – волновался Даниель.

– Со мной ничего не случится, но я больше не буду прыгать, – она обняла его за шею.

Они долго стояли, прижавшись друг к другу, и солнце грело их лучами.

– Если мы пойдём дальше, то вот в тех камнях будет небольшая пещера, – сказал Даниель.

И они пошли и посмотрели пещеру, заросшую зелёным прохладным мхом. Мирослава залезла внутрь, и сказала оттуда гулким голосом:

– Это заваленный вход в волшебную страну.

– Это пещера Горного короля. Не стукнись головой, Сольвейг.

– Сульвей? – заинтересовалась она, вылезая наружу. – Солнечный путь? Эльфы звали бы её Анармен. Она сидела в пещере? Зачем?

– В пещере сидел Пер Гюнт.

Даниель напел две строчки известной композиции из сюиты Грига.

 
Смерть человеку!
Любимую дочь Доврского деда увлёк он!
 

– И я знаю балладу про троллей, – похвасталась Мирослава.

– Споёшь?